Дом, где живет лето. Страница 2

Гугл-карты не предупреждали, что кругом одни холмы. На Норт-Шор-драйв Кристи обливается потом, то с трудом осиливая подъем, то летя под гору. Между красивыми как на подбор домами живописно мелькает океан, но духота страшная, а небо покрыто тучами. Надо было взять воды. Кристи минует поворот на аэропорт Совьего Клюва и снова катит по холмам, вверх-вниз, вверх-вниз. Ее поворот – налево, на Хидден-Бич-роуд, а какой перед этим? Забыла. Вдруг она пропустила нужный? Можно посмотреть в телефоне, но с этими подъемами не хочется терять скорость. Ага, вот он, поворот на грунтовую дорогу, разбитую и ухабистую. И проселок от нее. И наконец, дом.

Она останавливается возле игровой площадки с зеленой горкой, чтобы, не привлекая к себе внимания, насмотреться на него. На дом. Она искала его в «Уэйз», гуглила, разглядывала на картах. Мечтала, грезила о нем. Но теперь, когда она здесь и видит его наяву, она взволнована гораздо меньше, чем ожидала, – и вместе с тем гораздо больше. Серая гонтовая крыша, пять окон на втором этаже, пять на первом, раскинувшийся веером сад, буйство красок. На подъездной дороге автомобили: минивэн, седан «мерседес», зеленый пикап с надписью «Сады Гила» на кузове. Кристи делает глубокий вдох, медленно выдыхает. Ни шагу ближе, нельзя, не сейчас. Пока что – просто увидеть. Она изучала дом по картам и знает, что с одной стороны его огибает веранда. Эту сторону она и видит. Откуда-то слышны детские голоса – может, от самой воды. Через лужайку, размахивая руками, скачет девочка. Сердце Кристи сжимается от какого-то сложного, неописуемого и вместе с тем очень примитивного, первобытного чувства. Имя ему зависть. У людей, живущих здесь, есть деньги. Наследственные деньги. Настоящие деньги. Много раз в жизни Кристи чувствовала себя лишней, но еще никогда – так остро.

– Тебе помочь?

Кристи подскакивает, оборачивается. Какой-то парень, ее ровесник, может, старше на год-два, может, на пять. Длинные волосы, чуть вьются сзади. На голове бейсболка «Портленд си догс». Глаза темно-зеленые, почти оливковые.

– Подглядываешь, а?

– Да нет. – Кристи кладет руки на руль велосипеда. – Просто катаюсь по округе.

– На этом? – Он кивает на велик, но сам улыбается. – На нем далеко не уедешь. Одна скорость?

– Вообще-то три, но не буду хвастаться, – отвечает она, и он улыбается еще шире. – Не туда свернула. Хотела оглядеться, понять, где я. А ты Гил? – Кристи кивает на его футболку «Сады Гила», как на пикапе.

– Не-а. Работаю у Гила. Я Дэнни.

– А я Кристи.

Он протягивает руку, но тут же отнимает ее:

– Пожалуй, не стоит, а то я сорняки целый день полол. Вдруг у тебя аллергия.

Он бросает взгляд на небо, где мчатся грозовые тучи и быстро темнеет.

– Я, конечно, не метеоролог, но мне кажется, лучше тут не задерживаться.

И, будто в ответ на его слова, небо разверзается и начинается дождь.

2. Луиза

Каждое лето семья Маклин проводит две недели в родительском доме Луизы на побережье штата Мэн в небольшом поселении Совий Клюв. Луиза ни разу не видела здесь ни одной совы, хотя приезжала сюда с самого младенчества. Даже раньше – с момента зачатия. А ей скоро сорок. Местная легенда гласит, что это моряки восемнадцатого века увидели очертания совиного клюва в уступах прибрежного мыса, так что, возможно, совы здесь и не водятся. Но Луиза все равно их высматривала. А теперь их высматривают ее дети, двенадцати, десяти и семи лет, – Мэтти, Эбигейл и Клэр.

Дом называется Смотровая башня. И верно: из окон столовой как на ладони видны все проходящие суда, шхуны из Кэмдена, яхты с карибскими флагами, прогулочные катера из Рокленда или Рокпорта или еще дальше – из Брансуика, с Дир-Айла, из Стонингтона. А с яхт, шхун и катеров наверняка виден дом.

Этим летом Луиза приехала на два с половиной месяца. Стивен, ее муж, приедет на одну неделю. Или на какие-нибудь выходные. Или – по обоюдному согласию – не приедет вовсе. Ничего страшного. Наверное.

Ехать из Бруклина не ближний свет, в городе пробки, в конце пути – снова пробки, Вискассет и Бат переполнены туристами. Выезжали в шесть утра, но Луиза была на ногах в полпятого, собиралась, нервничала, строила всех, заливала в себя кофе. Она и без того устала, а при мысли, что нужно еще доставать детские чемоданы, поднимать их по лестнице и распаковывать, она чувствует, что силы ее окончательно покидают. Обнявшись с матерью, Энни, Луиза идет прямо в дальнюю часть дома, в столовую, из огромных панорамных окон которой видна гавань. По ту сторону расположился городок Рокленд и курорт «Самосет», где почти сорок шесть лет назад поженились родители Луизы. Сами Луиза и Стивен поженились здесь, во дворе, в большом белом шатре в ветреный майский день под ярким, высоким небом. На душе светлеет, она берет телефон и набирает Стивену: Добрались без приключений. Пальцы на мгновение замирают над экраном. Она добавляет: Скучаю.

В гавани она видит две рыбацкие лодки и паромы до Виналхэвена и Норт-Хэвена. Раздвижная дверь на задней веранде открыта, и запах океана наполняет Луизу бодростью. Большую часть года она живет в Бруклине. Но дом, он – здесь.

Дети сразу же мчатся к воде, а с ними и Отис, золотистый ретривер. Пес едва не лопается от восторга. Дети! Целых трое! Трое шумных детей – после долгой зимы в тишине маленького портлендского домика на крошечном клочке земли. Дети бегут по просторной лужайке к шаткой деревянной калитке, скачут по плоским валунам туда, где разбиваются волны. Луиза смотрит, как на облепленных водорослями камнях они замедляют шаг и останавливаются у самой кромки ледяной воды.

В Бруклине единственный водоем поблизости – это озерцо Проспект-парка. Лучше, чем ничего. Но с Совьим Клювом не идет ни в какое сравнение, здесь гавань выходит в Атлантику, нескончаемую Атлантику, неприветливую, но и гостеприимную, загадочную, но такую знакомую. Луиза любит этот дом, любит каждую мелочь – каждый коврик, подушку, плед и столик. Запах сырости, старую настольную игру и лоскутное покрывало. Скрипучую седьмую ступеньку и маленькую, всеми забытую ванную комнату с душем странной формы, куда никто никогда не ходит, где можно прятать свои секреты, слезы и дорогой шампунь, который дети изведут, как только увидят. Луиза любит отпечатки ладошек в комнатке с умывальником рядом с кухней – под каждым имя и дата, когда он был поставлен. Здесь есть и ее ладонь – в то лето ей было пять. Она любила этот дом, когда была младше, чем ее дети, и когда была в их возрасте, и когда стала взрослой. Видеть, что дети чувствуют то же, что и она… О большем и мечтать нельзя.

– Они уже как дома, – говорит Энни, появляясь за спиной Луизы и кладя руку ей на плечо. – Прямо сердце радуется. Словами не передать, как я счастлива, что вы на все лето. Дай-ка взгляну на тебя. Ты похудела? Будто похудела.

– Да ну тебя, – смеется Луиза, похлопывая себя по животу, почти незаметному со стороны. – Я набрала три фунта с того лета!

– Значит, организм требовал.

Луиза фыркает. И разглядывает мать.

– А вот кто похудел, так это ты. Ты вообще ешь?

– Как лошадь.

– Ну да. А спишь хорошо?

Энни отводит взгляд:

– Неплохо в целом. Иногда неплохо.

– Как у папы дела?

Вопрос повисает в воздухе, пока Энни собирается с духом.

– Так же, – произносит она.

Голос бодрый, но круги под глазами будто сделались темнее.

– День лучше, день хуже. Ну, сама знаешь… Такое счастье, что нам прислали Барбару. Она с ним хорошо управляется.

Почти два года назад у отца Луизы, Мартина, бывшего председателя Федерального окружного суда штата Мэн, диагностировали болезнь Альцгеймера. Для Луизы он – «папа», для Энни – «Мартин» или «любимый», а для всех остальных – «ваша честь». Бывают дни, когда Мартин узнает Энни, и дни, когда он выговаривает ей за какое-нибудь воображаемое правонарушение; бывают дни, когда он спокойно сидит за своим столом, среди книг и бумаг, и взгляд его ясен, и дни, когда он не может найти выход из туалета. Две недели назад полиция Рокленда обнаружила его на Норт-Шор-драйв в одном дождевике и тапочках. Энни просто отошла переодеться, а он улизнул. Вот умора-то. Жаль, не смешно. Совсем не смешно.