Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ). Страница 14

По коридору Академии прокатился гул звонка, возвещающий об окончании пары.

— Разговор о чести, достоинстве и праве выбор в понимании Скинха Мелиотского поговорим на следующем уроке, — я повысила голос, глядя на оживившихся парней. — Жду ваших сочинений.

Вереница студентов потянулась на выход из аудитории, галдя и толкаясь возле двери. Едва за последним учащимся захлопнулась дверь, как я облегчённо выдохнула и махнула рукой, запирая замок. Потом скинула туфли, провела пальцами по завязкам корсета и до неприличия восторженно застонала, когда дьявольский предмет женского гардероба ослабил свою хватку. Воистину тот, кто придумал корсет и неудобные туфли, ненавидел женщин. Я растеклась по преподавательскому креслу, как масло, оставленное на солнце нерасторопной хозяйкой. Закинула гудящие от усталости ноги на стол и блаженно прикрыла глаза.

— Должен признаться, я впечатлён, — вкрадчивый голос Вэлиана, прозвучал как гром среди ясного неба.

От неожиданности я быстро убрала ноги, но, запутавшись в собственных юбках, свалилась под стол. О Боги, только его не хватало здесь! Готова поклясться, что, когда я вела лекцию, его и в помине не было в аудитории. Ан нет, — вальяжно идёт от задних парт к моему столу.

— Эта история о двух ворах, о чести, достоинстве и праве выбора... Видят боги, я и сам едва не уверовал в вашу искренность и порядочность.

— Так что же вам не понравилось, господин министр? — ровно спросила я, стараясь сдержать рвущуюся с языка язвительность.

— Ваш архонский. Он просто чудовищный, — Вэлиан обошёл стол и, глядя сверху вниз на то, как я лихорадочно пытаюсь зашнуровать прокля́тый корсет, вежливо спросил: — Вам помочь?

— Благодарю, — остановившись и подняв голову, я натянула самую милую улыбку, на которую была способна в тот момент. — Справлюсь сама.

Он небрежно повёл плечами — мол, не хочешь и не надо. Однако продолжал стоять надо мной, и это нервировало ещё больше.

Архонский язык мой ему не понравился, ага. Можно подумать, что он не только слышал, но ещё и общался на нём. До нынешнего времени дошли лишь обрывки фраз. Да и те были связаны с магической или артефакторной терминологией. Вот её-то было легко выучить без ошибок — всё-таки тысячелетия слова и заклинания передавались с точностью и чёткостью, которой могли бы позавидовать математики. А всё потому, что неправильно произнесённое слово в заклинании могло иметь непредсказуемый эффект. Чего не скажешь о разговорной речи, которая за десятилетие изменялась так, что два поколения порой не могут понять друг друга. А тут разрыв в тысячелетия!

Кое-как справившись с прокля́тым корсетом, я поднялась с пола.

— Скажите, ваша светлость, а с каких пор столь высокие чиновники стали посещать Академии? — я поправила юбку, тщательно стряхивая даже те пылинки, которых не было и в помине. — Насколько известно, у министров предостаточно работы в кабинете. Куда более важной, чем проверка обучения подрастающего поколения.

— Полагаю, вам неизвестно, что Академия находится под контролем Министерства?

Так и хотелось сказать, что об этом как раз таки мне хорошо известно. Но брошенный вскользь взгляд на Вэлиана заставил меня отрицательно покачать головой. По телу снова пробежался неприятный озноб. Как тогда в галереи, когда передо мной возникло виде́ние холодной камеры и заключённого на допросе.

— Я работаю в Академии чуть больше месяца, — призналась я. Внутреннее чутьё подсказывало, что честность сейчас куда намного лучше, чем самая хитроумная уловка. — Ещё не успела всего узнать.

— Чуть больше месяца — это довольно большой срок, — заметил Вэлиан, и отчего-то мне показалось, что произнёс он это с укором. — Многое можно успеть сделать за это время.

Я нахмурилась, не понимая, к чему он клонит. Неизвестность и непонимание — самые паршивые вещи из всех, с которыми приходится сталкиваться в этой жизни. Можно наломать таких дров, что ещё и внукам достанется.

— Вы меня в чём-то подозреваете? — осторожно поинтересовалась я.

— А есть для этого причины? — министр вопросительно приподнял бровь. Он перевёл взгляд на книгу и столь же безмятежно спросил: — Ваша?

— Да, но я бы не советовала её трогать…

Поздно.

Вэлиан уже протянул к ней руку. Книга предупреждающе хлопнула обложкой в нескольких миллиметрах от его пальцев и заурчала. Но не грозно, как со студентами или библиотекарем, а как-то… испугано, что ли. К моему удивлению, над ней не летали снопики золотисто-фиолетовых искр, как бывало, когда книга собиралась плюнуть в какого-нибудь наглеца.

— Вы ей не нравитесь, — торопливо произнесла я. Схватив книгу со стола, спрятала её в сумочку. — Как и мне.

Вэлиан пропустил мимо ушей едкое признание.

— Откуда она у вас?

— Забрала у прежних хозяев. Настоящие варвары. Совершенно не умеют обращаться с книгами. Теперь она мой преданный фамильяр.

— О, несомненно. Библиодари умеют быть преданными тем хозяевам, которых они выбирают.

— Послушайте, ваша светлость, — не выдержала я. — Вы появились из ниоткуда. Успели обвинить меня в нечестности и невежестве. Теперь вас интересует моя книга. Я сбита с толку. Хотя бы поясните, как вы оказались в моей аудитории. И, главное, зачем?

— Хотел понаблюдать за тем, как проходит подготовка будущих дознавателей. Инкогнито.

— Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено? — сказала я чуть грубее, чем собиралась. И тут же прикусила язык.

Держать себя в руках, когда тревога бьёт по оголённым нервам — не мой конёк. Министр мог посчитать подобное неслыханной дерзостью, что, в свою очередь, привело бы к печальным последствиям. Как минимум он вполне способен поднять вопрос о моём дальнейшем пребывании в Академии.

— Более чем, — вкрадчиво отозвался Вэлиан и вежливо улыбнулся. Но от его улыбки мазнуло холодом по позвоночнику.

***

Моя бабушка имела привычку говорить: «Эжена, эмоции — плохой союзник. Сначала они закрывают твои глаза, а потом оставляют тебя наедине с последствиями». Однако я была не самым послушным ребёнком, а потому все её увещевания благополучно оставались без внимания. А некоторые вызывали протест и даже злили.

Впрочем, сегодня я как никогда почувствовала, что бабушка была права.

Дерзить такому человеку, как министр магической безопасности, не стоило. Нет, меня не выгнали из Академии, не вызвали в кабинет ректора и даже не отчитали за неумение вести себя так, как полагается вести преподавателю. Но на душе всё равно было неспокойно.

С приездом Вэлиана О’Рэйнера вся администрация Академии куда-то исчезли.

— Скорее всего, выплясывают мазурку перед его светлостью, — язвительно заметила Хильда Гроухман, преподавательница основ артефакторики. — Академии нужны средства, чтобы построить новый тренировочный зал и выглядеть не хуже, чем вельтонский университет. Иначе нашего дражайшего господина Шершена сожрёт чувство собственной ущербности.

Я оторвалась от журнала и чуть удивлённо воззрилась на коллегу. Та расположила на диванчике, обитом багровым жаккардом с золотыми цветами, и, прикрыв глаза, легонько постукивала наманикюренными пальчиками по белоснежной чашке. Высветленные до цвета соломы волосы госпожи-артефактора напоминали окультуренный стог, в который некий шутник воткнул две бордовые каменные розы.

Несмотря на резкость и язвительный характер, Хильда мне понравилась ещё в первый день работы. Она выделялась среди других преподавателей какой-то отчаянной внутренней свободой. Свободой, которая присуща лишь тем людям, которые пережили столько потерь, что научились философски ко всему относиться и говорить то, что считают нужным. Разумеется, в коллективе её не любили, за спиной называя «выскочкой», «скандалисткой» и «стервой».

Впрочем, госпожа Гроухман от этого нисколько не страдала. Пока сплетники усиленно старались приписать Хильде невероятные прегрешения, та успешно обращала самые грязные слухи в свою пользу. Узнав о себе очередную сплетню, она небрежно пожимала плечами и с присущей ей циничной ухмылкой замечала: «Ну а что я могу поделать, если у людей жизнь скучная? Своей похвастаться не могут, вот и подсматривают жадно за другими. От интересной жизни рта не раскрывают. Некогда».