Нино и ее призраки. Страница 10

Что ж, Лахта-Ольгино? Никто меня не заставляет, в конце концов. Я в любой момент могу уйти. Это всего лишь собеседование. По дороге я философствовала. Правилен ли такой распорядок жизни в нашем веке? Жена целый день дома, а муж пропадает на работе. В Грузии живут так и сейчас, это стопудово, а здесь, в Питере? Меня немного раздражало, что я как бы человек без национальности – полугрузинка-полурусская. Из-за этого я не могла сориентироваться. Разве может любовь выжить в таких условиях? Молодежь редко следовала такому сценарию. В основном мужья моих подруг были предприниматели, или обнальщики, либо же просто занимались проектной работой дистанционно из дома, поэтому все свободное время парочки проводили вместе. Возьмем Ию. Ее первый муж, Джаник, все время ни хрена не делал, только жил на отцовские бабки, второй – взрослый мужик, уже наработался и почти все время посвящает своей жене. По традиционному сценарию в моем окружении жили только мои родители и их друзья. Да, было нормально, что ни Тамази, ни Гела не появлялись дома.

Я вывернула на набережную и без пробок объехала Летний сад. Продолжало и дальше везти – Троицкий мост, вопреки обыкновению, был пуст, и я, для приличия покрутив головой по сторонам, рванула дальше на север. Машину я водила из рук вон плохо. Лет в двадцать пять я стала осознавать, что Петербург совсем небольшой город, в те короткие студенческие времена, что у меня были, мне казалось, что центр огроменный, я не видела разницы между Лиговкой и Литейным, Садовой и Кирочной. Малая и Большая Морская сливались для меня в одну улицу, а между набережными центральных рек я постоянно путалась, приходилось искать Чижика-Пыжика, а если не удавалось – то все, труба. Только с возрастом стало очевидно, что весь город как на ладони, логично перетекает из одной улицы в другую.

Возвращаясь домой, я каждый раз с удивлением обнаруживала, что центр центра и окраина центра различаются между собой примерно так же, как Москва и остальная Россия. Сам проспект был наряден, как будто у нас есть для города немного денег, но на расстоянии двух кварталов от Невского в любую сторону расползалась питерская разруха. Потрепанные домики фирменного желтого цвета, сносно выглядевшие лишь с фасада, крошились в тщетном ожидании реставрации, запущенные питерские дворы – это изъеденное временем пристанище алкашей, выбитые стекла и прочая атрибутика бомжато-наркоманского шика в знаменитом Литейном лабиринте, куда лучше не заглядывать после десяти, а это, на секундочку, в пяти минутах ходьбы от центрального вокзала и надписи «Город-герой Ленинград». Разбитые дороги, грязные набережные, раздолбанные подворотни, огромные лужи и коренные петербуржцы, любящие свой город до сумасшествия, но маскирующие это хмурым видом, снующие, как крысы по его внутренностям, только им известным закоулкам – они способны дойти от дома до работы по сквозным дворам, не высовываясь на туристическую поверхность.

Алискина прабабушка – блокадница рассказывала ей про питерских крыс. Тогда они заполоняли весь город. Спасались от наводнений, поднимаясь из подвалов. Волосатые, огромные, они жрали все, что попадалось. Попадалось немного, и тогда они принимались за детей. С тех пор в моем сознании петербуржцы и крысы слились в одно, жители города должны были стать такими, чтобы выжить.

Не сбавляя скорости, я попала на все зеленые светофоры Каменноостровского проспекта, приветственно махнула рукой в сторону театра Андрея Миронова.

Хотели бы мы, жители Петербурга, вычистить и отреставрировать город, чтобы он был похож на открыточку? Нет. Мы видим в этом потрясающую красоту и натуральность, а как особенно хорошо бухать в центре летом… Хотя никакая я не петербурженка. Говорят, настоящий петербуржец различает до тысячи оттенков серого цвета, я, как истинная картвелеби, вижу однотипную тусклость, будто бы модератор города, режиссер, тяготеющий к классическому нуару, раз за разом убирает с реальных цветов всю насыщенность. Горожане видели во мне гостя, от которого надо скрыть истинную сущность Петербурга. «Я здесь живу», – уверяла я, но они недоверчиво хмыкали.

Я вернулась к своим мыслям. У Алиски все наоборот: ее парень – айтишник и работает из дома. Она как-то говорила, что, если бы сама не работала в офисе, – точно убила бы его, ведь находиться целыми днями вместе дома невозможно. Я не знала, каково это, и не могла это проверить – с самого первого дня брака у нас с Алексеем Александровичем все было по-другому. Мы даже в свадебное путешествие не поехали. Провели медовый месяц в гребаном Сестрорецке. Может быть, психологиня права, и работа действительно поможет нам выровнять баланс? Возможно, в таком крутом месте, как Лахта-центр, работает целая куча симпатичных мужчин среднего возраста. Может, пора уже поменять любовника на нового? Ну или просто завести еще одного для поддержания формы. Вряд ли эта работа займет столько времени, сколько занимает специальная и очень серьезная деятельность Алексея Александровича, но я хотя бы буду занята с десяти утра до пяти вечера с понедельника по пятницу.

– С девяти до шести?!

Я была поражена. Такого я не ожидала.

– Тебя что-то смущает?

«Да. То, что ты обращаешься ко мне на ты».

– Совсем ничего не смущает.

Алиска сказала, что мне понравится основатель бизнес-клуба «Гиганты». Алиска сбрендила. Тот, кто решил меня нанять, был сверхактивным придурком, одним из тех, кто пьет смузи по утрам и практикует сыроедение. Он был женат. Об этом кричало не только кольцо на его пальце, но и фоточки детей, расставленные, уж наверняка по фэншую, в самых тривиальных местах его кабинета, а еще большой плакат: «WHO IS MICHAEL VOROBEY?» На плакате было сказано, что этот идиот любит семечки, манго, Леру Воробей (вероятнее всего, его жена), рефлексировать, одиночество, успех. Полный кретин. Он широко улыбался, показывая беловатые десны, и рассказывал, как закончил петербургский физико-математический лицей: «В основном на обаянии, так как математика с физикой не мой конек», – тут он необаятельно подмигнул. «Боже, откуда же ты такой… у меня уже крыша едет». Потом отучился в ФИНЭКе и, по его мнению, это были самые бездарные годы его жизни. Интересно, как он сумел выделить самые бездарные годы из общей массы прожитых им бездарных лет? Я не успела поразмышлять на тему «Что такое бездарность: диагноз или стиль жизни?», потому что Воробушек выдал странное умозаключение. Только что он говорил, что ФИНЭК ничему не научил его, но тут же выяснилось, что всего через год после его окончания он создал клуб «Гиганты» и стал обучать серьезных предпринимателей бизнесу. Я подумала, что это какая-то лажа – и в клубе, и у него в голове.

– Это мой наркотик, понимаешь?

Я убедительно закивала. Он, бедняга, наверное, и наркотиков настоящих не пробовал.

Потом Воробушек долго вещал про специфику бизнес-клубов. Мне было абсолютно неинтересно, и я стала рассматривать фотки его детей. Они были не очень – кривляющаяся белобрысая девчонка с щербиной и беззубый мальчонка лет двух, рядом с ними стояла женщина, видимо Лерка Воробей.

– Работать будешь там.

Воробушек подскочил и, чуть подпрыгивая, понесся в маленький круглый аквариум, куда впихнули стол и компьютер. Я посмотрела на свой будущий кабинет и обреченно вздохнула.

Глава 10

После собеседования я вернулась в центр, бросила тачку и, перескакивая через лужи, добежала до Владимирского проспекта. Дождалась, пока из кабинета психологини выйдет плюшевая старушка, похожая на свою маленькую туго набитую сумку-розеточку с жемчужными бусинами, – бог мой, в таком-то возрасте, зачем ходить к психотерапевтам? Что же непонятного может быть в жизни бабули – твой муж, любовник, все друзья уже наверняка умерли. Пропустив ее, я вошла в кабинет психологини стремительно, с выражением явного торжества на лице.

– Нино, вы? – удивилась она и твердо произнесла: – Вообще-то я не принимаю пациентов без записи.

– Я не хотела записываться, не была уверена, что все-таки дойду сюда. Но у вас сейчас окно и вы свободны. Я позвонила вашей секретутке, чтобы это узнать.