Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб. Страница 88
Кроме Кенсицкого Бакай разоблачил тогда же Моисея Гутмана. Гутман состоял секретным сотрудником Виленского охранного отделения под кличкой «Турок». Был рекомендован жандармским подполковником Рединым для заграничной работы. В 1908 году он прибыл в Париж и был принят жандармским ротмистром Андреевым («Рено»), помогавшим Гартингу, в число сотрудников Заграничной агентуры. Жалованье получал 400 франков в месяц.
Гутману было поручено «проникнуть в местную группу с.-p.», но, так как он имел явку лишь к некоему студенту Мурашкину, в организацию вступить ему не удалось. Тогда Андреев поручил Гутману, «не теряя времени», сблизиться с Бурцевым и Бакаем. Гутман вошел в сношения с ними, но вскоре вызвал у них подозрение и под давлением Бакая признался в предательстве.
Опасаясь разоблачения со стороны Гутмана, ротмистр Андреев отправил его 6 октября 1908 года в Россию под конвоем агента наружного наблюдения Анри (Генриха) Бинта. Но через две недели Гутман вернулся в Париж. Гартинг, «опасаясь вреда, который он может принести», решил понудить его снова к отъезду, но предварительно добился от Гутмана официальной жалобы на разоблачившего его Бакая.
1909 год ознаменовался провалом Гартинга, Азефа и других крупнейших провокаторов. Бурцев вел в течение всего 1908 года усиленную борьбу с ЦК партии социал-революционеров, настаивая на объявлении Азефа — члена ЦК и главы боевой организации — провокатором. Социал-революционеры были вне себя от этих обвинений, и жизни Бурцева угрожала серьезная опасность: восторженные почитатели Ивана Николаевича (Азефа) серьезно готовились к убийству разоблачителя или, как они думали, «клеветника». Однако, когда Азефу были предъявлены обвинения в окончательной форме, тот сбежал. Гартинг имел своих людей среди эсеров и кроме Азефа и передал 6 (19) января 1909 года в Департамент полиции основные данные, сообщенные по делу Азефа «конспиративной» следственной комиссией, собранию левых эсеров 1 (14) января в Париже. Вот данные, которые привели «конспиративную комиссию» к заключению о провокаторстве Азефа:
1. Первые подозрения о провокационной деятельности Азефа появились у эсера Гершуни, который, находясь в Шлиссельбургской крепости, будто бы заподозрил Азефа, обсуждая провалы в своей организации с эсером Мельниковым, вместе с которым был арестован в 1903 году.
2. При разгроме Северной боевой дружины особенно казалось подозрительным то обстоятельство, что провал приписывался некоему матросу Масокину; на него намекала петербургская охранка, и почему-то то же самое вдруг стали говорить и члены ЦК. При ликвидации этой дружины охранное отделение знало совершенно точно: где, когда и как брать, кто был с бомбой и кто с револьвером, что могло быть известно только в верхах боевой дружины. Обстоятельство отвлечения внимания на Масокина, исходившее от охранного отделения, и повторение этого имени в ЦК указывает, что предатель имел прямую связь с ЦК или же входил в него.
3. Эсеры решили устроить взрыв в Государственном совете России. В Париже члены ЦК партии знали, что взрыв должен был выполнить некий Кальвино (Лебединцев). Но о том, что Кальвино и Лебединцев — одно и то же лицо, никто, кроме Азефа, в России не знал. Один из эсеров сообщил партии, что Азеф, встретясь с ним на Невском проспекте, проговорился, что арестованный Кальвино есть Лебединцев.
Интересен эпизод с записной книжкой Лебединцева: она была захвачена-при обыске финляндскими властями, о чем узнал Бурцев, бывший в то время в России. Бурцев какими-то путями у финляндских властей эту книжку добыл и передал ЦК, откуда она исчезла и очутилась в распоряжении петербургской охранки. Но что Кальвино есть Лебединцев, в книжке не было обозначено.
4. К тому же самому времени относятся сближение Бурцева с Бакаем и обоюдные их сношения с чинами охранки с целью добыть список провокаторов. Список этот они достали, но явно и умышленно ложный, так как в нем был в числе других «Карл» (кличка казненного террориста Траубенберга), но не было Азефа. К списку приложены были еще какие-то две фотографические карточки.
5. Наконец, о том, что Азеф состоял сотрудником охранного отделения, стали поступать сведения от петербургских, московских и саратовских филеров, находившихся в сношениях с эсерами, а также от одного служащего под началом жандармского офицера Креме-нецкого, который, будучи недоволен тем, что его не отличают за заслуги, решил отомстить своему начальнику и написал в ЦК письмо с указанием на провокаторскую деятельность Татарова и Азефа.
6. Такие же письма, но уже анонимные поступили в ЦК и из Департамента полиции, но Азеф в одном назывался кличкою «Виноградов», а в другом «Рыскин» (или «Раскин»).
7. Обращало на себя внимание и то, что несочувствовавшие Азефу или подозревавшие его неизменно «проваливались».
Бурцев, подбиравший шаг за шагом доказательства виновности Азефа, но видя недоверие к нему ЦК социал-революционеров, решил добиться и добился в сентябре 1908 года свидания с бывшим директором Департамента полиции Лопухиным (в поезде между Берлином и Кельном). Последний подтвердил ему, что Азеф был провокатором. Но и после этого пришлось долго бороться. Наконец 26 декабря 1908 года (7 января 1909 года) Азеф был объявлен провокатором официально.
6 (19) апреля 1909 года заведующий Особым отделом Климович докладывал Департаменту полиции, что в Париже русскими революционерами была разоблачена и задержана провокаторша, сотрудница санкт-петербургского охранного отделения, эсерка Мария Цихоц-кая, бывшая на самом деле Татьяной Максимовной Цетлин.
«Случаю этому, — излагал Климович, — предшествовали следующие обстоятельства:
Татьяна Цетлин начала свою работу в качестве секретной сотрудницы при санкт-петербургском охранном отделении с 1907 года. Сначала она обслуживала деятельность военной организации партии эсеров, а затем было решено ввести ее в заграничные боевые центры. Ввиду этого после ликвидации военной организации в начале 1908 года она в апреле того же года выехала в Женеву, где вошла в связь с проживающим там русским эмигрантом Лазаревым, который, желая использовать Татьяну Цетлин для боевых целей, осенью 1908 года направил ее вместе с нелегальным Синьковским (настоящая фамилия Деев, будто бы бывший офицер Красноярского гарнизона, обвинявшийся в 1905 году в убийстве своего командира) в Париж в распоряжение Минора.
По данным Климовича, Минор, отправлявшийся в то время на работу в Россию, предполагал организовать цареубийство, для исполнения чего решил использовать Татьяну Цетлин, Синьковского и еще третье неизвестное лицо. По имеющимся сведениям, в этот план был посвящен также и член ЦК партии социал-революционеров Аргунов, на которого возлагалось ближайшее руководство выполнением преступного замысла.
Однако арест Минора в Самаре и последовавшие затем разоблачения по делу Азефа заставили эсеров отложить выполнение этого плана. Вслед за этим Татьяна Цетлин сошлась с проживающими в Париже Александровым, И. Бычковым и Борисом Савинковым, у которых возникал последовательно ряд предположений о необходимости совершения в России разных террористических актов. Так, первоначально предполагалось убить генерала Герасимова, Рачковского и товарища министра Внутренних дел шталмейстера Курлова, причем Савинков принимал на себя руководящую роль в этих преступлениях, рассчитывая на Синьковского и Цетлин как на исполнителей. Решение это появилось у него после 15 марта сего года вследствие надежд на содействие какого-то полковника, который поможет облегчить розыск и обнаружение генерала Герасимова. Встречая однако затруднения в возможности разыскать генерала Герасимова и Рачковского, Савинков решил в первую очередь покончить с генералом Герасимовым и чиновником петербургского охранного отделения Доброскоком. Следует отметить, что чиновник охранного отделения Добро-скок был известный провокатор, под кличкою „Николай Золотые Очки", разоблаченный в 1905 году. После разоблачения продолжал работать в охранном отделении уже официально.