Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 3

— 1793 —

2

Одному Богу известно, как я докатился до такой жизни. Я никогда не хотел быть моряком и перепробовал все мыслимые способы, чтобы сбежать с флота, не гнушаясь ни убийством, ни мятежом. Я всего лишь хотел, чтобы меня оставили в покое и дали нажить состояние на торговле. И я бы его нажил, дай мне только шанс. Но вместо этого меня загреб флот, и, насколько я тогда понимал, попался я только из-за собачьих боев. Из-за собачьих боев и помеси-урода по кличке Кинг Бонзо.

Меня загребли на королевскую службу в 1793-м, когда мне было восемнадцать и я служил учеником клерка в конторе Пенденниса в Полмуте. В те дни Полмут был одним из крупнейших морских портов в Корнуолле, а я был царем и богом в своем маленьком мирке; славный дюжий малый, который всем нравился (или так мне казалось). Кинга Бонзо я купил годом раньше, хотя он и не был целиком моим. Я был лишь совладельцем, на паях с моими друзьями Енохом Брэдли и Дэвидом Ибботсоном. В те дни мы с Енохом и Дэвидом были закадычными друзьями, так как были тремя старшими учениками у Пенденниса. Но за Бонзо торговался я, потому что у меня это получалось лучше, чем у других. Пса мы взяли у цыгана-лудильщика, и этот хитрый плут запросил десять гиней — соль земли эти цыгане, если держаться от них с наветренной стороны и помнить, что все они лжецы, — так что я сбил цену до двух гиней, что все равно было чертовски много. Но я к тому времени уже подзаработал кое-какие деньги на паре собственных предприятий, остальные вложили все, что у них было, а недостающую сумму я позволил им выплачивать мне постепенно, на разумных условиях (в конце концов, они же были моими друзьями). Как бы то ни было, пес стоил каждого пенни.

Лично я воспринимал Бонзо исключительно как вложение капитала. А вот Енох любил его без памяти и страшно им гордился. И если Бонзо вообще признавал над собой чью-то власть, то «хозяином» его можно было назвать именно Еноха, хотя и тот едва ли мог с ним совладать. Дело в том, что у Бонзо было не все в порядке с головой, и у него было всего два настроения: покорный и кровожадный маньяк, и угадать, когда одно сменится другим, было невозможно. Но Енох пытался завоевать его любовь тремя способами. Во-первых, он следил, чтобы еду Бонзо приносил всегда он сам. Во-вторых, никогда не подходил к нему без тяжелой дубинки, чтобы в случае чего проломить ему череп. И в-третьих, он никогда, никогда, никогда не поворачивался к нему спиной. Сделай он это хоть раз, и Бонзо отхватил бы ему ногу, благослови Господь его собачье сердце.

Он держал Бонзо на цепи в старой бочке, положенной набок, за домом миссис Уилер, где мы жили с другими учениками Пенденниса. Но никто, кроме Еноха, к нему и близко не подходил, и вот почему. В одно из воскресений, вскоре после того, как мы купили пса, мы смотрели на него из окна во двор миссис Уилер. Он был мертвенно-белый и почти лысый, с грудью мастифа, крокодильей головой и толстыми кривыми лапами. Клянусь святым Георгом, до чего же уродлив был этот пес!

— Красавцем его не назовешь, а? — сказал я.

— Нет, — ответил Енох. — А ему и не надо. Не для того покупали.

— Постойте-ка! — сказал Дэвид. — Что это там делает старый котяра?

Мы все уставились на ободранного соседского кота, которого держали впроголодь и который обычно ходил домой через наш двор. Кот унюхал остатки еды, которые Бонзо оставил перед бочкой. Бонзо, казалось, спал, и голод кота пересилил страх. Затаив дыхание, мы втроем наблюдали, как бедолага-кот, распластавшись, бесшумно крался по булыжникам, пока не оказался у самой добычи. На мгновение он замер, хлеща хвостом и собираясь с силами, а затем…

Хрусть! Бонзо сцапал его так быстро, что мы и глазом моргнуть не успели, и кот погас, как свеча. Мы все трое подскочили, будто нас самих укусили, и разинув рты, смотрели, как Бонзо проглотил останки кота: мясо, шкуру, потроха и кости.

С Бонзо можно было бесконечно развлекаться. Отличной забавой для молодых парней летним вечером было расхаживать по нижней гавани, рука об руку, с Бонзо на поводке. Мы выискивали местных задир и соревновались, кто их лучше обложит бранью. Одного взгляда на Бонзо обычно хватало, чтобы они вели себя смирно, но при малейшем намеке на драку мы спускали на них пса, позволяя ему разок-другой цапнуть. Он при этом впадал в бешеную ярость, а мы до колик хохотали, глядя, как жертва улепетывает с разорванными в клочья штанами. Поводок мы, конечно, никогда не отпускали — на это ума хватало.

Да, травля задир была отменным развлечением, но не для этого я выложил за Бонзо монеты королевства. Меня в основном интересовали деньги, которые он мог заработать на собачьих боях. Я родился бедняком и сиротой, а в ученики к Пенденнису попал из милости местного священника (о чем преподобный доктор Вудс не давал мне забыть ни на минуту!), так что моей целью в жизни всегда было делать деньги.

Собачьи бои, конечно, нынче не в почете, и почтенные люди содрогаются при одной мысли о них, да и, если на то пошло, это не совсем то, как я представляю себе приятный вечер. Я бы предпочел шикарный ужин с музыкой, вином и хорошей компанией, а после — сочную девку (по крайней мере, не испачкаешь сапоги в грязи). Но когда я был мальчишкой, на эти вещи смотрели иначе. Собачьи бои тогда были обычным делом, а кому они не нравились, тот просто не ходил на них смотреть.

Так что это Енох искал бойцового пса, и это Енох выбрал Кинга Бонзо. Но это я увидел, какие азартные игры разворачивались вокруг боев, и углядел возможность. Сам я, разумеется, ставок не делал. Все игроки — дураки. Но собачьи бои давали серьезные способы заработать, и именно это для меня имело значение.

Дело в том, что этот спорт был так популярен, что если у тебя был хороший пес, известный победитель, то хозяева некоторых заведений платили тебе за то, чтобы ты приводил его на бои. А Кинг Бонзо был победителем, приносившим стабильный доход. К январю 1793 года он стал так знаменит, что мы могли требовать по гинее за каждый его выход на ринг. Плюс бесплатная выпивка для всей нашей компании на весь вечер. Как вы можете догадаться, именно я обо всем договаривался и получал деньги от имени моих партнеров. После мы делили выручку по-честному. И всегда по-честному. Я легко мог бы оставлять себе больше положенного, но уже тогда понимал всю глупость такой жадности и не могу не предостеречь вас, молодежь, от нее со всей строгостью. Жадность порождает злобу и месть и является врагом торговли. Мир полон возможностей для наживы, если ты расторопен и ведешь дела честно, в то время как жадность погубила больше славных маленьких сделок, чем все законы и все стражи порядка на свете.

Как бы то ни было, лучшим местом для собачьих боев в те дни была нелегальная таверна Матушки Бейли. [1] Она находилась на холмах за Полмутом, милях в пяти от города. Там устраивали развлечения на любой вкус: от петушиных боев до травли быков. По субботним вечерам она была полна матросов, цыган, браконьеров и тех из местных джентри, кому нравились подобные зрелища.

Словом, это было как раз то место, где юноша мог завершить свое образование, а потому ученикам туда ходить было строжайше запрещено. Мистер Пенденнис считал, что двух церковных служб в воскресенье нам вполне достаточно в качестве развлечения, а миссис Уилер было приказано оберегать нас от прочих соблазнов. Будучи толстой и старой, она исполняла свой долг, просто запирая нас на ночь. На младших мальчишек это действовало, но мы с друзьями уже вышли из-под такой опеки и уходили и приходили, когда нам вздумается, — главное, быть достаточно осторожными, чтобы миссис Уилер могла делать вид, будто ничего не знает.

И это подводит меня к ночи субботы, 9 февраля 1793 года. К тому времени мы уже воевали с французами, что, по моему глубокому убеждению, и есть естественное состояние дел между нами и нашими дорогими соседями — лишь бы только меня в это не впутывали. Все наши порты были забиты кораблями Королевского флота, а по всему побережью орудовал пресс-ганг. [2] Но трем отважным ученикам Пенденниса до этого не было дела, когда мы отправились в путь той ночью, поскольку по закону учеников вербовать не могли. Таков был закон.