Инженер Петра Великого 9 (СИ). Страница 20

За грубым столом, на простой лавке, сидел генерал Левенгаупт. Чисто выбрит; камзол, хоть и потрепанный в бою, был аккуратно застегнут. Когда я вошел, он поднял на меня спокойный изучающий взгляд ученого, чей блестящий эксперимент сорвался из-за одной непредвиденной переменной.

Я не проронил ни слова. Это задело шведа.

— Барон, — произнес он с легким акцентом, словно мы встретились в светском салоне. — Должен признать, ваш финальный ход с… этим воем… был груб и эффективен. Варварское колдовство, бьющее по разуму. Весьма в вашем духе.

— Война не всегда ведется по правилам фехтовального зала, генерал, — ответил я, садясь напротив. — Иногда приходится использовать то, что работает.

— Работает? — криво усмехнулся он. — Вы потеряли десятки людей, мы сожгли половину вашего дома, а ваша победа висела на волоске. Я бы не назвал это безупречной работой. Мой план был совершенен, в то время как ваша победа — счастливая случайность, аномалия, которая не отменяет правильности моих расчетов.

Передо мной сидел умный, несгибаемый, абсолютно уверенный в своей правоте враг, который даже в кандалах продолжал считать себя победителем в интеллектуальной дуэли.

Я пристально смотрел на него и не мог решить его судьбу. Думал, что увидев врага, получу готовое решение, но все не так просто.

Оставив его, я вернулся в свой кабинет. Комнату уже прибрали, но запах гари и смерти, казалось, въелся в сами стены. Я сел за стол, уставившись на разложенные бумаги. Час, другой. Мысли ходили по кругу, упираясь в одну и ту же стену. Убить его всегда успеется. Но как получить с него выгоду? Враг — ресурс. Ценный, уникальный, опасный. Но как его использовать? Как превратить яд в лекарство, не отравившись самому? Любые стандартные схемы — вербовка, переубеждение, использование в качестве консультанта — выглядели смехотворно. Этот человек не предаст свои идеалы. Не продастся. Не сломается. Значит, требовалось решение, которое не нуждалось бы в его согласии. Решение, превращающее его в инструмент, даже если сам инструмент будет этому яростно сопротивляться.

Подойдя к окну, я смотрел, как снаружи, несмотря на поздний час, кипит работа. Свет факелов выхватывал из темноты лица людей, восстанавливающих свой дом. Мой дом. И ответ должен быть таким же, как и всё, что я здесь строил: нестандартным, асимметричным, эффективным.

Вернувшись к столу, я отодвинул чертежи и отчеты и взял чистый лист бумаги. В голове еще не было четкого плана, только смутное, настойчивое направление, подсказанное самой логикой этого мира. Логикой хищника. Что делает хищник, поймав другого, более слабого, но умного и опасного хищника? Не пытается приручить. Не пытается понять. Он использует его клыки, когти и инстинкты для своей охоты.

Я обмакнул перо в чернильницу. Рука замерла над листом. Идея, пришедшая в голову, была настолько чудовищной и одновременно изящной, что на мгновение перехватило дыхание. Это было объявление новой войны на новом поле и по моим правилам.

Медленно, почти торжественно, я вывел на бумаге свою идею и сопроводил ее размашистой подписью. Сложив лист и запечатав его сургучом, я вызвал дежурного.

— Немедленно. Лично в руки Якову Вилимовичу Брюсу в Петербург. Самым быстрым гонцом.

Офицер козырнул и вышел. Я остался один. На моем лице, впервые за эти страшные сутки, появилась улыбка человека, нашедшего идеальное применение для своего самого опасного оружия. Генерал Левенгаупт еще не знал, какая судьба его ждет. Его война была окончена. А моя — только начиналась.

Глава 11

Как только гонец скрылся за воротами, на Игнатовское обрушилась тишина — густая, вязкая, но не приносящая покоя. Тишина разгрома, пахнущая гарью, прелой листвой и невысказанным горем. Посреди развороченного двора стоял я, и такая же выжженная пустота разверзлась внутри. Адреналин боя испарился, оставив после себя лишь жестокий тремор в руках и гул в ушах — такой сильный, что он заглушал даже треск догорающих бревен. Война закончилась. Мир — не начался.

Эту оглушающую тишину внезапно разорвал надвое пронзительный, нарастающий вой. Сирены. Мои же сирены. Тело на чистых рефлексах сжалось в комок, рука метнулась к пистолету. Еще один удар? Но вой изменил тональность, перешел в прерывистый, другой рисунок звука — сигнал «свой-чужой». Система, которую я выстроил, еще работала. Через несколько минут в проеме ворот показались гвардейцы Преображенского полка, а следом — высокая, сухопарая фигура в надраенном до блеска кирасе. Яков Вилимович Брюс.

Спешившись, он окинул взглядом черные остовы срубов, горы трупов, которые еще не успели убрать, и остановил взгляд на мне. Я стоял, прислонившись к обгоревшему колесу телеги, — грязный, в копоти, с чужой кровью на камзоле.

— Вовремя… — вырвалось у меня тихо, с горькой иронией, которая предназначалась только мне.

Брюс, однако, воспринял это буквально. Его непроницаемое лицо на миг смягчилось, в глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие.

— Мы шли форсированным маршем с того самого дня, как Государь получил твое донесение с юга. Думал, не успеем.

Я промолчал. Он не понял. Ну и к лучшему.

— Наследник? — голос его вновь стал резким и деловым.

— Цел. Легко ранен, но жить будет. Враг уничтожен. Главарь в плену.

Чуть склонив голову, он принял главное. Теперь можно было переходить к аудиту потерь. Не тратя времени на пустые соболезнования, Брюс собрал всех, кого смог найти из моего «штаба», на импровизированный совет прямо посреди двора, у чудом уцелевшего колодца. Нартов, почерневший от копоти и усталости, де ла Серда, мрачный, как грозовая туча, Изабелла, бледная, но собранная, и несколько мастеров.

— Докладывайте по существу, — бросил он, и все поняли: началось препарирование катастрофы.

Первым говорил де ла Серда, чеканя слова, — о прорыве, о бое, о потерях в людях. Затем Нартов доложил о состоянии цехов. Его отчет был сух и точен: военное ядро — литейный цех, мастерские и сборочные линии — уцелело. Враг сжег плоть, но стальной хребет остался цел. Когда очередь дошла до гражданского производства, вперед выступил Гришка. С серым от горя и отчаяния лицом он задыхался, показывая рукой в сторону догорающих ангаров.

— Всё пропало, Яков Вилимович… Всё огнем пожрало. Мясорубки наши, маслобойни, утюги… Все станки, все заготовки — в пепел. Нам теперь и года не хватит, чтобы восстановиться.

Брюс остановил его жестом.

— Убытки очевидны. Меня интересует не то, что вы потеряли, а то, что именно. Генерал, — он повернулся ко мне, — какую прибыль вы планировали получить с этого… производства?

Вопрос был задан профессионально и холодно. По моему взгляду Изабелла шагнула вперед. Ее пальцы, открывавшие уцелевшую конторскую книгу, чуть дрожали, зато голос прозвучал твердо, как сталь.

— Согласно заключенным контрактам с артельщиками и предварительным заказам от московского дома Морозовых, а также учитывая плановую производительность, к концу текущего года валовая прибыль от реализации товаров народного потребления должна была составить около миллиона рублей.

Цифру она назвала так буднично, словно речь шла о десятке медных копеек. Эффект, однако, был сравним с разрывом бомбы: мастера ахнули, де ла Серда вскинул брови, а Брюс застыл, и лицо его превратилось в непроницаемую маску. Он молчал долго, глядя куда-то сквозь меня. В его глазах один за другим отражались шок, осознание, страх и, наконец, холодный расчет государственного деятеля. Брюс смотрел уже не на меня, а на новый, неведомый доселе фактор силы, внезапно возникший на его шахматной доске.

— Миллион… — произнес он почти шепотом. — Ты создал не просто арсенал. Ты создал вторую казну.

Сделав паузу, он задал Изабелле несколько коротких, точных вопросов о рентабельности, логистике и рынках сбыта. Она отвечала так же четко, не упуская ни одной детали. На пепелище, среди трупов и гари, заговорили два финансиста.