Инженер Петра Великого 7 (СИ). Страница 7

— Господа, — я обвел их взглядом. — Через два часа начнется представление. Успех зависит от точности, а не от храбрости и числа. Он зависит от того, насколько безупречно каждый из вас исполнит свою партию.

Я постучал по пергаменту.

— Час ноль — начало. Первыми вступаете вы, поручик Дубов. Ваша партия — «Глас Божий». Все пять установок должны завыть одновременно. — Это увертюра. Я подавил ухмылку. — Час ноль, минута первая. Вступает капитан Нелидов. Ваша партия — «Огненный змей». Пока их уши разрывает вой, ваши люди с трех направлений одновременно запускают ракеты. Не залпом, волнами. Первая — осветительные, с парашютами. Вторая и третья — шумовые и цветные. Вы должны ослепить их. Час ноль, минута пятая, — продолжал я, уже хмуро. — В игру вступает капитан Разин. Ваша задача: устройте такой тарарам, чтобы у турок не осталось сомнений о том, что главный штурм начался. Вы должны стянуть на себя все резервы, каждый ствол.

Гренадер со шрамом на лице медленно, со смаком усмехнулся. Эта роль ему явно нравилась.

— Час ноль, минута пятнадцатая. — Я посмотрел на капитана Хвостова и Василия Орлова. — Наступает время тишины. Вашей тишины. Под прикрытием этого всеобщего безумия ваши две группы начинают движение. У вас есть четверть часа. Ни крика, ни выстрела. Вы — призраки.

— Ваше благородие, — подал голос поручик Дубов, с сомнением разглядывая пергамент. — Замысел велик, спору нет. Но как же нам… угадать время? В такой суматохе да в темноте, минутой раньше, минутой позже — и все насмарку.

Вместо ответа я подошел к походному сундуку и достал из него дюжину небольших деревянных приборов, похожих на песочные часы, но устроенных сложнее. Я поставил один на стол. Это была моя последняя разработка — откалиброванные водяные часы. Простая система из двух медных сосудов и тонкой, выверенной до сотой доли дюйма трубки.

— За час до начала мы их одновременно запустим. Вода будет капать, отмеряя время. На каждом приборе нанесены риски, соответствующие вашему «вступлению». Вы будете смотреть не на небо и не на врага. Вы будете смотреть на эту медную каплю. Она — ваш дирижер.

Дубов взял один из приборов, с недоверием повертел в руках.

— Хитро, ваше благородие. А не подведет ли эта штуковина? Замерзнет вода, аль еще что.

— Не замерзнет, Дубов, я добавил в воду спирт из своей фляги. А если серьезно — эти часы надежнее любого человека. У них нет нервов. Они не испугаются и не побегут. Доверьтесь им больше, чем себе. Единственная его слабость — не трясите.

Они разбирали часы с благоговением, словно это были хитроумные талисманы.

— А что, если они не испугаются? — вдруг тихо спросил Хвостов, чей отряд должен был идти на самый рискованный участок.

Я посмотрел на него.

— Они люди, капитан. А человек — это биологическая система, которую можно перегрузить. Мы не будем их пугать. Мы отключим им сенсоры. Зальем глаза неестественным светом, чтобы зрачки не успевали адаптироваться. Забьем уши звуком такой частоты, который вызывает тошноту и головокружение. Лишим их возможности общаться, отдавать приказы, понимать, что происходит. Мы не штурмуем крепость. Мы проводим ей лоботомию. Это такое вскрытие черепа. Вы должны перегрузить их систему, вызвать каскадный сбой. Чтобы каждый их солдат, офицер, паша чувствовал одно — на них обрушился ад.

В палатке стало тихо. Капитан Разин медленно провел рукой по лицу со шрамом, словно стирая с него привычное выражение вояки, и на его месте проступила маска сосредоточенного исполнителя. Хвостов непроизвольно сжал эфес шпаги. Они приняли эту новую философию войны.

— Разойтись, — скомандовал я. — Исполнять. И да поможет нам Бог.

Они уходили один за другим, растворяясь в ночной тьме. Каждый уносил с собой точное знание того, когда и как им надо действовать. Когда за пологом стихли последние шаги, я позволил себе на мгновение прикрыть глаза. Руки слегка дрожали от чудовищного напряжения. Я заложил в этот механизм сотни переменных: точность часов, прочность ракет, смелость людей… Но была одна переменная, которую я не мог контролировать — случай. Проклятый человеческий фактор. И от него сейчас зависело все.

Я открыл глаза. Свеча почти догорела. Пора. Занавес поднимается.

За час до рассвета. Самое темное, самое глухое время ночи. Лагерь замер. Он словно перестал дышать, превратившись в единый, напряженный организм, приготовившийся к прыжку. Я стоял на своем наблюдательном пункте, рядом с Орловым, вглядываясь в едва различимый силуэт Азова. Крепость спала. Редкие огоньки факелов на стенах казались сонными, желтыми глазами. В руке я держал свои водяные часы. Последняя капля медленно, неотвратимо ползла к отметке «Час ноль». Это была первая, самая длинная и самая мучительная нота в моей симфонии — нота тишины. В окопах за моей спиной тысячи людей, таких же, как я, смотрят на свои откалиброванные приборы, и от этого чувства единого, синхронного ожидания по спине пробегали мурашки.

— Нервничаешь, ваше благородие? — шепотом спросил Орлов, не отрывая взгляда от крепости.

— Контролирую переменные, Василь, — так же тихо ответил я, не сводя глаз с капли. — Сейчас все зависит от того, насколько точно каждый винтик в этом механизме выполнит свою функцию.

— Винтики не подведут, — уверенно сказал он. — Они чуда ждут. И ты им это чудо обещал.

Капля упала.

В тот же миг тишина кончилась — она лопнула, разорванная в клочья звуком, которого эта земля еще не слышала. С пяти разных точек вокруг крепости, идеально синхронно, родился низкий, вибрирующий гул. Он возник словно из-под земли, заставив почву под ногами мелко дрожать. Он проникал в тело, отдавался в костях, вызывая глухую, безотчетную тревогу. Расчет верный. Частота на грани инфразвука. Не слышен, но ощущается всем телом, вызывает резонанс внутренних органов. Классический генератор страха. Я заметил, как на стенах Азова заметались факелы. Они услышали. Они еще не понимали, что это, но их животный инстинкт уже кричал об опасности.

Гул нарастал, плавно и неумолимо поднимаясь по тональности. Низкие, басовитые вибрации сменились средними, занудными, выворачивающими нутро нотами. А затем звук сорвался вверх, превратившись в пронзительный, многоголосый, режущий душу вой. Пять «дьявольских органов» пели в унисон, сплетаясь в адскую полифонию.

— Дьявол! — выдохнул Орлов, невольно сделав шаг назад. — Прямо по кишкам бьет.

Страх необъяснимого. Это было физическое насилие. Он давил, сверлил, сводил с ума. Я видел в трубу, как один из турецких часовых, уронив мушкет, схватился за голову и начал биться о камни, пытаясь заглушить этот невыносимый звук. Он не выдержал первым.

И в тот самый миг, когда вой достиг своего апогея, своего невыносимого крещендо, ночь над Азовом беззвучно взорвалась. Словно по мановению невидимой руки, из верхушек осадных башен вырвались сотни огненных стрел. Они взмыли ввысь, оставляя за собой дымные, фосфоресцирующие хвосты. Достигнув высшей точки, они взрывались и падали. А некоторые замирали. Ярчайший магниевый заряд делал свое дело.

Небосвод превратился в купол ирреального, чудовищного собора. Десятки солнц — ослепительно-белых, мертвенно-зеленых, кроваво-багровых — медленно и жутко взрывались и плыли в бездонной черноте. Да, все-таки получилось сделать лучше. Заряды заливали мир призрачным, неживым светом, в котором все теряло свои привычные очертания. Каждая бойница, камень на стене, фигурка мечущегося на валу турка были видны с пугающей отчетливостью. Тени, которые отбрасывали эти плывущие огни, были густо-фиолетовыми, они не стояли на месте. Они жили своей жизнью, вытягивались, корчились, плясали на стенах, превращая грозную крепость в декорацию к кошмарному сну.

Через стены полетели светошумовые гранаты. И это было вовсе за гранью. Пытаясь поставить себя на место турков, я невольно поежился. Филиал ада на земле — вот мои первые ассоциации.

Я опустил трубу, чувствуя, как внутри все сжалось от восторга, от осознания того, что этот чудовищный, неземной хаос — дело моих рук. Я создал его из бумаги, клея, ржавого железа и одной безумной идеи. И он работал. О, Боже, как он работал.