Гостинцы от Снежной Царицы. Мороженого не желаете? (СИ). Страница 11

Пока она зачитывала свое «вырванное из сердца обращение к несчастному Гарольду», голос не дрогнул ни разу. После выступления она с достоинством поклонилась, придерживая шляпку и подошла ко мне.

— Сафи, пойди и ты проститься, — сказала мачеха. — Гарольд бы этого хотел.

Я кивнула. Очень хотелось высказать этой убитой горем вдове пару ласковых, но это можно сделать немножко позже. В сопровождении Элины и Мири, я, путаясь в длинном подоле, направилась к гробу.

Его совершенно роскошно украсили — композицией из эдельвейсов (родовой цветок Банксов, как я узнала из воспоминаний Сафины), маргариток и фиалок. В этом обрамлении бледное, почти восковое лицо отца казалось неожиданно умиротворенным. Неожиданно во мне вновь подняла голову жалость — жалость к человеку: которого знала Сафина, а не я. Но эти знания она передала мне. Картинки замелькали вереницей кадров с кинопленки, и я почувствовала странное тепло, которое оказалось сильнее даже промозглой погоды.

Для большинства людей, которые сегодня пришли попрощаться, герцог Гарольд Банкс был страшным. Он был властен, суров, мог устроить судьбу человека и с такой же легкостью мог ее разрушить. Но не для Сафины. Она помнила совсем другое.

Вот они с отцом неспешно прогуливаются по дорожке где-то в сельской местности. По обе стороны от дорожки раскинулись поля пшеницы, воздух сладкий-сладкий и пахнет медом, а по небу чинно проплывают облака. Отец держит ее ручку в своей большой и теплой ладони, шагает медленно, чтоб маленькая Сафи поспела за ним. Он спрашивает: «Что скажешь, Сафи, на кого похоже это облако?» И она отвечает, что это на кролика, то справа — на быка, а самое крайнее и особенно пухлое очень напоминает господина Вильсона, который привозит в замок хлеб. Отец соглашается, и тогда они вместе смеются.

Вот тоже в летнюю пору Сафи играет возле речки, пока ее отец рядом ведет скучные беседы с какими-то напыщенными министрами. Она обычно аккуратна с вещами несмотря на то, что игрушками можно было бы заполнить целый магазин, но в этот раз упускает в воду красный мячи теперь течение уносит его вдаль.

Сафи кричит от обиды, и тогда отец — неслыханное дело — сам, в своем охотничьем костюме — пускается в воду и достает игрушку до того, как вода ее унесет. Он держит мяч в руке и говорит с усмешкой, протягивая его мне: «Тише, солнышко, не плач. Вот держи свой красный мяч», после чего повернулся к чиновникам и добавил: «А что же, господа министры, день сегодня жаркий, не худо было бы охладиться, вы не находите?»

Тогда эти надутые министры в богато расшитых камзолах полезли в воду, их брюки раздувались как паруса, и все они были очень похожи на больших несуразных медуз. Сафи смотрела на них и смеялась, а отец вышел из воды, протянул ей мяч и улыбнулся.

Вот это она запомнила хорошо, а не то, как отец вел дела. И красный мяч до сих пор лежал в платяном шкафу, хотя почти все остальные игрушки уже отправились на заслуженную пенсию.

Я моргнула, чуть отводя глаза. Пальцы закололо иголочками. Крупные капли барабанили по крыше склепа. Еще одна картинка?

— Папа, у меня ничего не получается!

Голос у Сафи обиженный, полный досады. Она злится и бьет кулачками по столу. Вазочка с подсолнухом (слишком желтым, чтоб быть настоящим), подпрыгивает в такт ударам.

— Ерунда, Сафи. У тебя отличные способности, нужно просто их поймать. Все обязательно случится, нужно просто продолжать стараться.

— А что если нет? — спрашивает Сафи с ужасом. — Я же читала ту страшную историю про Снежную Царицу…

— Это сказки, дитя. — ласково отвечает отец и берет ее за руку. — Они совсем не похожи на то, как устроена настоящая магия. Сейчас, Сафи, я скажу тебе то, что мне когда-то сказал мой отец, а ему — твоя бабушка. Вот уж кто был настоящей Снежной Царицей! За ночь она могла построить замок совсем как наш, только изо льда. Мост через горную реку за полчаса перекидывала. Цинский царь предлагал в жены ее взять, да только не поехала она в чужую империю, выбрала твоего деда. Так вот, бабушка говорила: «Только самое теплое сердце способно породить лед».

Сафи хмурится. Это никак не укладывается в ее голове. Как из тепла может родиться холод?

— Настанет время, и ты все поймешь, — говорит отец. — Попробуй еще раз — почему-то мне кажется, что именно сейчас ты сможешь.

Сафи вытягивает руку, хватает стебелек — и плюшевая головка подсолнуха покрывается инеем, а потом — тоненькой корочкой льда.

Сейчас я тоже почувствовала лед — но его уже не породило никакое теплое сердце. Поцеловав отца в лоб, я выпрямилась и оглядела всех гостей. Они чинно расселись на стульях, большинство глядело вверх, на серое небо, кто-то, не стесняясь, уже дремал. Ничего, сейчас я их разбужу.

Я подошла к трибуне. Священник поначалу замялся, но потом уступил мне место.

— Госпожа Банкс, — начала я. — Вы сказали, что мой отец хотел бы, чтоб я достойно с ним простилась. Уверяю вас, это не так. Не этого он хотел бы. А долгой жизни и справедливости. Или, на худой конец, чтоб из его последних мгновений в этом мире не устраивали лицемерный фарс.

Ряды гостей дружно ахнули.

Глава 13

Возникшую тишину сразу же заполнил усилившийся дождь. Троица, сопровождавшая священника, тут же раскрыла зонты над телом отца, но когда они сообразили, что большой пользы от этого не будет, то вопросительно уставились на мачеху. Та раздраженно кивнула, и тогда они закрыли крышку. Таким вот нелепым обрывом прощание и окончилось.

Госпожа Банкс подошла ко мне и попыталась оттеснить от трибуны. Я не стала пихать ее в ответ — не буду же я устраивать с дорогой родственницей драку.

Сейчас на ее красивом лице, гладком, как у фарфоровой куклы, отразилась такая мука, будто ее насильно заставили съесть грейпфрут вместе с кожурой. Замаскировать эту неприязнь вовремя не помогли даже отточенные навыки светской львицы. Если бы сейчас госпожа Банкс могла бы сделать так, чтоб я провалилась к центру Земли, она бы отправила меня туда без раздумий.

— Бедняжка, — проворковала она. — Моя бедная, горемычная доченька Сафи! Тебя так потрясла гибель отца, что ты помутилась рассудком. Но не переживай, я ни в чем тебя не виню. Это внутри говорит твое горе. Так отпусти же его. Где еще это сделать, если не здесь? Поплачь. Слезы очищают душу.

— На моей душе пока не настолько много грехов, чтоб о ней заботиться, матушка, — сказала я, не забыв надавить на последнее слово. — А вот в вашем случае я бы не была так уверена.

— Сафина, ты не ведаешь, что говоришь! Скорбь скорбью, но это неприемлемо! — начала раздражаться мачеха. — Немедленно прекрати. Что бы подумал о тебе Гарольд?

Жутко подмывало ответить, что ему уже все равно, однако я вновь сдержалась. Пока не выясню (или не вспомню), какие тут отношения с духовной стороной бытия, лучше быть немного осторожнее. Не хотелось бы, чтоб местные священники возвели меня погреться на костер за неосторожно брошенное словцо.

Мачеха обвила меня за плечи. Ее рука была холодной и мокрой. Жест вроде бы должен был быть теплым и успокаивающим, но ее пальцы давили жестко, я ощущала это даже сквозь платье.

— Пойдем, моя голубка, — добавила мачеха. — Сейчас мужчины занесут гроб в усыпальницу, ты свои обязательства перед отцом уже выполнила… с лихвой.

— Я уйду сама, не нужно провожатых.

Элина, Мири и Мейко последовали за мной, и под растерянными взглядами вельмож, министров, чиновников и статских дам мы удалились. Я шла вперед, почти не разбирая дороги, мощённая тропка закончилась, и теперь мои туфли, черные балетки без каблука, глухо шлепали по раскисшей грязи.

Навалилось ощущение какой-то тупой, совершенно гнетущей усталости. Неужели в этом мире все и всегда будет так? Когда все — от принципов мироздания до последних мелочей — против меня? Гром, раскатывающийся в свинцовом небе, словно подтверждал эту скорбную теорию.

Но я не хотела с ней соглашаться — в конце концов, вечно ведь лить не будет, даже библейский потоп однажды прекратился. Так что и это пройдет.