Крылья бабочки. Страница 2
Помимо Саюри, старшей жены, Тамэтоки имел еще двух жен, которые жили в своих домах в столичном Хэйане, а сановник время от времени наведывался туда. От других браков у Тамэтоки также были дети – два мальчика и девочка, – но отчего-то отец не питал к этим отпрыскам ни любви, ни привязанности, хотя от отцовства не отказывался и иногда уделял им внимание. Воспитанием и образованием подрастающего поколения, согласно обычаям, занимались сами жены и их родители. Тамэтоки предпочитал ни во что не вмешиваться, а в последнее время и вовсе забыл об этих семьях.
После смерти Саюри он пребывал в страшной тоске и потому не навещал их. Опять же, согласно традиции, жены, покинутые и забытые своим супругом, не могли сами отправиться к нему в дом, чтобы напомнить о своем существовании. Их уделом было терпение. Они могли лишь присылать Тамэтоки письма, преисполненные любви и надежды. Сначала он отвечал на послания, а затем, сочтя их скучными и однообразными, вовсе перестал уделять им внимание. Выждав некоторое время, семьи женщин, согласно закону, объявили о том, что брак их дочерей недействителен, так как муж не исполняет своих супружеских обязанностей, но Тамэтоки решению отнюдь не опечалился.
– Госпожа Мурасаки! – снова донеслось из глубин сада. Это кричал Ною. – Где же вы?
Вглядываясь в гущу деревьев, отец заметил нежно-розовое кимоно дочери.
– Проказница… – шепотом произнес он и тихо засмеялся. – Нелегко приходится Ною. Слава великим богам, что я поручил образование детей именно ему, а не рискнул заняться этим самолично…
Ною тем временем догнал беглянку и, схватив ее за руку, повел обратно в комнату для уроков. Девочка не сопротивлялась и покорно шла, слушала учителя, который выговаривал ей за побег.
– Ваш отец будет недоволен! – произнес Ною, кивая в сторону хозяина.
Мурасаки тяжело вздохнула. Ей так хотелось уединиться, забраться в свой излюбленный уголок, о котором не знал никто, даже отец. Возможно, Тамэтоки и одобрил бы пристрастие дочери к сочинительству, но та сохраняла свое увлечение в тайне.
Наконец Ною и понурившаяся Мурасаки поравнялись с господином Фудзивара.
– Ты устала от занятий, Мурасаки? – спокойно, но строго спросил отец, на сей раз отказавшись от своей излюбленной фразы о прилежании. – Я вижу, ты утомилась и решила развеяться, пробежавшись по саду.
– Да, отец… – покорно пролепетала девочка и поклонилась.
– Хм… – только и сумел произнести Тамэтоки, оглядев дочь.
Он всегда удивлялся, как она могла перевоплощаться из проказницы в образец истинного послушания и смирения, и вдруг подумал: «Ценное качество для придворной дамы, особенно фрейлины из свиты императрицы». Отец еще недавно переживал из-за дерзости дочери, считая, что ее поведение не соответствует статусу, а теперь оказалось, что повода для волнений почти нет.
– Иди и продолжи занятия, – наставительно произнес Тамэтоки.
Мурасаки снова поклонилась.
– Как пожелаете, отец, – проворковала она, а затем удалилась вслед за учителем.
Тамэтоки проводил ее долгим взглядом, размышляя: «Она вырастет красавицей… Она так похожа на Саюри… Надобно подобрать ей достойного мужа, а до сего момента совершить обряд обручения».
Судьба дочери все чаще беспокоила Тамэтоки. В его нынешнем положении, сановника департамента наук в отставке, он не мог рассчитывать на завидного зятя. Увы, судьба нанесла Тамэтоки неожиданный удар: покровительствующий ему император постригся в монахи и удалился в горную обитель, передав трон своему племяннику (ибо его сын тогда был очень юн). Но и он через два года постригся в монахи и тоже удалился в горную обитель. Племянник передал трон своему кузену, сыну предыдущего императора. И сейчас престол занимал император Итидзё.
Тамэтоки все чаще подумывал над тем, чтобы написать прошение матери-императрице Сэнси, а также Первому министру, с которым состоял в дальнем родстве. По правде говоря, Тамэтоки почти не рассчитывал ни на милость Сэнси, ни на благосклонность родственника, но однажды, пробудившись в час Зайца [2] , взял чистый лист рисовой китайской бумаги, обмакнул тонкую кисточку в тушечницу и написал отменной каллиграфией:
Припадаю к Вашим ногам, о, мать-императрица!
Я много лет верой и правдой служил Вашему супругу. Ныне он возносит молитвы! Увы, я пребываю в своем имении всеми забытый и с тоской издали созерцаю сорок восемь дозорных костров столицы.
К тому же скончалась моя обожаемая жена Саюри… Я безутешен… Но моя дочь Мурасаки достойна всяческих похвал, ей скоро исполнится четырнадцать – и по всему видно, быть ей красавицей. Она с радостью станет прислуживать у дверей с золотыми петухами [3] .
Мой сын Нобунори уже повзрослел и почел бы за счастье поступить на службу, хотя бы на скромную должность помощника толкователя законов.
Тамэтоки окинул придирчивым взором письмо и отложил его. Затем он положил перед собой еще один чистый лист и написал:
Приветствую Вас, о, досточтимый Первый министр…
Первый министр постарел и частично устранился от государственных дел, передав это почетное бремя Левому и Правому министрам. Однако с его мнением считались при императорском дворе, ведь он по-прежнему возглавлял Государственный совет.
Мать-императрица все реже покидала свои покои в Дзёнэйдэне [4] . Этот Дворец извечного покоя считался старым, потому что был построен почти два века назад, но мать-императрица Сэнси любила его и испытывала раздражение оттого, что вынуждена делить это жилище с невесткой. Всякий раз, когда Сэнси видела невестку, приходилось вспоминать о раздражающем соседстве. Вот почему, когда сын императрицы, Итидзё, вошел в возраст и женился на юной Садако, по приказу матери-императрицы почти в то же время началось спешное строительство дворца Токадэн – Дворца восхождения к цветам, – предназначенного для Садако. Молодая императрица не хотела переезжать в уже существующий Рейкэидэн, Дворец живописных видов, потому что в нем ранее, при прежних императорах, жили наложницы высших рангов.
По правде говоря, мать-императрица недолюбливала Садако не только из-за вынужденного соседства. Сэнси считала невестку простушкой, не унаследовавшей ума и проницательности рода Фудзивара – «поставщика» императорских жен вот уже на протяжении полутора столетий. Однако у Садако было одно несомненное достоинство: она была внучкой Фудзивара Канаиэ, Первого императорского министра. Увы, в последнее время министр часто хворал и покидал свой дом, расположенный на улице Нидзё, только в случае заседания Государственного совета.
Мать-императрица уважала Первого министра и безгранично доверяла ему, тем паче, что она сама происходила из рода Фудзивара. Канаиэ был человеком проницательным и чрезвычайно дальновидным. Его пребывание на должности Первого министра выдалось на редкость плодотворным: науки и искусства процветали, а среди аристократов давать образование детям стало считаться хорошим тоном – теперь учили даже девочек! Не последнюю роль в этом сыграло то, что министр был почитателем поэзии, и пусть его стихи не отличались изысканностью, но старания придворных сочинителей он мог оценить по достоинству.
Помимо покровительства поэтам и ученым, Канаиэ благоволил архитекторам. Именно во время его правления Хэйан преобразился. Вокруг него выросли буддийские монастыри, соперничая богатством с традиционными синтоистскими храмами. Сам же министр мечтал возвести храм и удалиться туда на покой, однако его мечте не суждено было сбыться: государственные дела не отпускали, требуя постоянно внимания. Даже будучи больным, он принимал в своем доме сановников и просителей.