Ведьма и столичный инквизитор (СИ). Страница 9

Она рассмеялась, и я присоединилась, стараясь, чтобы смех звучал естественно. Это был смех облегчения – что она переключилась, что поток ее мыслей унесся прочь от опасной темы.

Позволила ей увлечь себя к кружащимся парам у музыкантов. Танцы, смех, музыка – все это было щитом от гнетущих мыслей. Старалась раствориться в веселье, чувствовать ритм под ногами, видеть только сияющие лица вокруг, слышать только звонкие мелодии и смех Эльды.

Но тень от пульсирующего амулета с извращенными рунами, тень от страха перед инквизитором и тень от имени Роостара – висели где-то сзади, холодные и неотвратимые. Праздник Середины Лета был в разгаре, но где-то в глубине души я уже чувствовала приближение совсем другой, темной ночи.

А пока... пока я танцевала с подругой, смеялась и старалась верить, что костер в центре площади никогда не сожжет меня саму.

Глава 6

Эшфорд

Теплый ветерок, игравший разноцветными лентами, развешанными между домами, донес до балкона в замке жандармерии смех, музыку и сладковатый запах жареных каштанов. Я стоял в тени каменной балюстрады, словно статуя, высеченная из мрамора скорби и усталости. Черный камзол, тщательно отчищенный от речного ила, но все еще хранящий легкую помятость, сливался с наступающими сумерками. Не человек. Тень на страже спокойствия народа.

Праздник Середины Лета бушевал, как живое, дышащее существо. Фонарики-светлячки мерцали в кронах лип, гирлянды из полевых цветов раскачивались под порывами ветра, разнося аромат ромашки и василька. Музыка – задорные переливы скрипок, бубенцов и дудочек – звала в пляс. Пары кружились, смеялись. Лица сияли неподдельной радостью.

Вот бы пива глоток. А лучше кружечку.

Как давно я смеялся так? По-настоящему? Эта мысль пронзила сознание, острая и незваная. Не тот ледяной, циничный хохот над глупостью преступников или абсурдом канцелярской волокиты. А тот, что рвется из самой глубины, от переполняющего душу тепла. В памяти, словно калейдоскоп, мелькнули осколки былого.

Солнечный луч в витражном окне столичного храма, падающий на белоснежные локоны. «Эвелин, ты согласна?» – мой собственный голос, молодой, дрожащий от надежды. Ее смех, легкий, как шелест дорогого шелка, и кивок, от которого сердце замерло, а потом забилось с бешеной силой. Белое платье, удушающий запах лилий и ее тонкая рука в моей.

Клятва навеки. Глупец.

Брачное ложь, ее кожа под моими пальцами, бархатистая и обманчиво теплая. Страсть, смешанная с нежностью, казавшаяся вечной. «Я тебя люблю, Эшфорд. Только тебя.».

Ложь. Сладкая, как яд.

Стол, заваленный отчетами о нечисти в пригородах. Поздняя ночь. Ее голос, холодный и раздраженный: «Опять? Вечно твоя работа! А бал у герцогини? Ты обещал!». Звон разбитой о камин хрустальной вазы.

Ее слезы. «Ты скучный, Эшфорд! Ты как твой каменный замок – красивый, но холодный и пустой».

Приоткрытая дверь в будуар жены. Полумрак, пробиваемый единственной свечой. Разбросанная одежда. Бесстыдные стоны, перемежающиеся смехом, знакомый голос брата, шепчущий что-то. И ее ответный смех. Шаг вперед. Картина, выжженная в мозгу: их тела, сплетенные на кружевном покрывале семейного ложа.

«Эш! Брат! Это... это не то, что ты думаешь!» – глупые и бесполезные слова Сайруса.

Моя собственная мысль, какой же я болван. И лед. Абсолютный, пронизывающий до костей лед. Ни криков, ни слез – только оглушительный гул в ушах и ледяная пустота, разверзшаяся внутри.

Я сжал кулаки так, что костяшки побелели, а ногти впились в ладони. Боль – слабая, тупая – вернула к настоящему. К этому балкону. К этому провинциальному городишке. К этому оглушительно-веселому празднику, который был мне чужд.

Именно поэтому я схватился за это задание в Эдернии.

Бегство.

Подальше от стен столичного особняка, где каждый портрет, каждый запах, каждый шелест шторы напоминал об измене и предательстве самых близких. Бегство в работу. В роль бездушного механизма Ордена. Здесь я был только Инквизитором Блэкторном. Машиной для расследований и уничтожения нечисти.

Вот поэтому женщинам никогда не надо показывать свои слабости. После этого они «не уходят» даже если сильно себя попросить.

Мой взгляд, скользивший по пестрой, шумящей толпе праздника, словно вдруг замер. Неподалеку от музыкантов, там, где гудение волынки смешивалось со смехом и топотом каблуков, кружились две девушки. Одна – светловолосая, с косой, похожей на спелый колос, смеялась беззаботно, ее синее платье мелькало, как крылья трепещущего мотылька. А вторая…

Рыжая.

Как костер в безлунную ночь. Как расплавленная медь, выплеснутая на закатное небо. Знакомые волосы, цвета дикого огня. Теяна. Травница с опушки. Та самая, что вцепилась в спину чудовища с безумной отвагой, чтобы сорвать проклятый амулет. Которая кричала о человеке там, где я видел лишь монстра.

Девушка смеялась сейчас, запрокинув голову, ловя руку подруги. Звук этого смеха – живой, искренний, слегка хрипловатый – донесся даже сюда, до моего каменного балкона. В каждом ее движении, в сиянии ее изумрудных глаз горела дикая, неукротимая радость, не ведающая светских оков или гнета прошлого.

Я ощутил под черным камзолом странное жжение в груди – не боль, а что-то щемящее, тоскливое. Как будто внутри что-то сжалось.

Утрата.

Утрата самой способности вот так просто… отдаться моменту. Наблюдал за ней, за этим воплощением неудержимой жизни, и чувствовал себя древним, покрытым мхом валуном, на который бесстрашно бьет молодой, бурлящий поток.

Огненные волосы… Карел.

Мысль пронзила сознание, как отравленная стрела. Праздничный шум, запах жареного мяса и сладостей – все это растворилось, сменившись мрачной реальностью двухдневной давности.

***

Пастух сидел на жестком деревянном стуле, закутанный в грубое серое одеяло, сжимая в руках кружку с чаем. Его лицо было бледным, запавшие глаза смотрели пугливо и бессмысленно. Он дрожал, но не от холода – от остаточного ужаса и слабости после превращения.

Я сидел напротив, положив ладони на дубовый стол. Командор Брандт, неподвижный, как изваяние гневного божества, стоял у стены. Его седые, кустистые брови срослись в одну суровую, грозовую складку. Тишина в комнате была густой, тяжелой, нарушаемой только прерывистым дыханием потерпевшего.

- Карел, – начал я. – Ты должен вспомнить. Все. Что было до… до того, как ты перестал быть собой. Любую мелочь.

Пастух сглотнул, кивнул. Голос его был слабым, прерывистым.

- Я... я пастух. Из деревни Верейки, что в двух лигах отсюда. Пасу коз, которых местные мне доверяют. Бабы Руши коз… и других. - Он поморщился, словно имя вызывало неприятные ассоциации. - Давно тут. С детства.

- Хорошо, – кивнул я, пальцы чуть сильнее впились в дерево стола. – Теперь сосредоточься на том дне. Дне, что был перед тем, как ты очнулся у реки, видя мое лицо. Последнем дне перед превращением, что ты помнишь. Что происходило? Шаг за шагом.

Карел зажмурился, вжав пальцы в виски так, что ногти побелели. Будто пытался выдавить память наружу силой.

- Не помню… Все словно в тумане. Голова раскалывалась. Будто молотом били изнутри. Потом, - он резко вдохнул и покачал головой.

- Потом ярость. Страшная. Черная. Все вокруг… все! – враги. Деревья, птицы… даже солнце! Хотелось крушить. Ломать. Рвать зубами. - Парень содрогнулся всем телом, одеяло сползло с худого плеча.

– Я чувствовал себя сильным, ужасно, нечеловечески сильным… Мускулы горели. - Его лицо исказила гримаса муки. - И боль… Кости ломались, выворачивались. Кожа горела, как в кузнечном горне. Трещала. - Голос сорвался на стон. - Потом… тьма. Только тьма и рев в ушах… и потом Ваше лицо, господин.

Я встретился взглядом с Брандтом. В его каменных, непроницаемых глазах читалось то же, что и в моих мыслях. Инквизиции ни разу не удавалось развоплотить заколдованных людей, вернуть им сознание и прежнее тело. Всех чудищ, что встречали просто убивали.