Телохранитель Генсека. Том 5 (СИ). Страница 15

— Да, сегодня мы имеем достаток в магазинах, но при этом темпы роста государственного сектора экономики снижаются, контроль ослабевает. Мы движемся к той черте, за которой возникает прямая угроза социалистическому устройству. Партия должна заметить опасность, пока она еще управляемая, пока мы не пошли по пути создания буржуазной прослойки, пока не родились новые миллионщики, которые не просто разбогатеют, а начнут диктовать свою волю государству. Я считаю, что эти эксперименты должны быть пересмотрены и скорректированы.

По залу прокатилась волна шепотков — одни осуждали подобные высказывания, другие соглашались и поддерживали.

— Если мы не вернем управление экономикой в руки государству, вскоре не сможем вообще ничего планировать, — продолжал Романов. — Что с того, что рынок насытился товарами народного потребления? Социализм — это не только колбаса и стиральные машины. Это прежде всего четкая, управляемая система, не допускающая анархии производства и торговли. А у нас уже появляются люди, которые считают, что государство им больше не указ.

Я услышал, как сидевший относительно недалеко от меня Мазуров скрипнул стулом, склонившись к Щербицкому, и сказал:

— Григорий Васильевич бьет по больному. Сложно будет его опровергнуть, ведь и правда кое-где перестарались уже с этими послаблениями.

Романов тем временем не сбавлял темпа:

— Товарищи, нам пора задуматься и о масштабах наших расходов. БАМ, Олимпиада… Проекты грандиозные, но их реализация требует огромных затрат. И на фоне такого напряжения экономики мы идем на рискованные эксперименты. Я призываю вас задуматься: можем ли мы позволить себе роскошь испытывать экономику на прочность, когда она и так напряжена до предела? Мы должны быть осторожнее в своих решениях, пока еще не поздно.

Он закончил свою речь и сел, на мгновение встретившись взглядом с Брежневым. Леонид Ильич не отреагировал, оставаясь внешне спокойным, но я почувствовал, как его мысли тревожно заметались, словно птицы, потревоженные внезапным шумом. Он ощутил силу слов Романова, и они его явно задели. Брежнев был обеспокоен, и эта тревога волной докатилась до меня, тоже заставив напрячься.

Как только Романов сел на место, Гришин подался вперёд и поднял руку, привлекая к себе внимание. Получив слово, говорил он сухо, отрывисто. Его голос звучал резче, чем у Романова, но каждое слово было выверено не меньше, чем у предыдущего оратора:

— Я полностью согласен с товарищем Романовым. Его тревога вполне обоснована. Сейчас мы переживаем период, который можно назвать началом «ползучей капитализации». Мы позволили себе слишком много свободы в торговле и ценообразовании, и вот уже начали появляться первые симптомы потери государственного контроля. В Москве я вижу, как растут не просто магазины и кооперативы, но и прослойка людей, мыслящих категориями прибыли, а не интересами государства. Сегодня это мелкие торговцы, а завтра мы получим вполне сформировавшуюся буржуазию, которая потребует для себя привилегий. И как мы тогда сможем остановить этот процесс?

Гришин замолчал, переведя взгляд на Машерова, и по его мыслям я почувствовал едва сдерживаемую неприязнь к человеку, которого он считал главным двигателем этих опасных новшеств: «Именно его инициативы и привели к тому, что теперь вся страна балансирует на краю капитализма».

Следом за Гришиным сразу же заговорил Зимянин. Его выступление оказалось еще более резким, и адресовано оно было напрямую Машерову:

— Я хотел бы напомнить товарищу Машерову о том, к чему привели его реформы еще в Белоруссии. Может, для Минска эксперименты с децентрализацией выглядели привлекательно, но здесь, на союзном уровне, это создает недопустимые риски. Экономикой огромной страны нельзя управлять, полагаясь на местных руководителей, которые зачастую не могут видеть всей картины целиком. Децентрализация уже дала нам ощутимые проблемы, и мы сейчас вынуждены исправлять их на ходу.

Зимянин немного повысил голос, продолжая атаку, не давая Машерову возможности перебить его:

— Посмотрите хотя бы на расходы, которые мы несем из-за таких крупных проектов, как Байкало-Амурская магистраль и Олимпиада. Мы все здесь поддерживали эти решения, потому что они были необходимы для престижа и развития страны. Но в условиях, когда государственный контроль за экономикой начинает размываться, эти расходы становятся не просто тяжелыми — они угрожают устойчивости всей нашей системы. Экономические эксперименты в нынешней ситуации — это шаг к катастрофе.

Гришин энергично закивал, соглашаясь с Зимяниным. Кулаков переглянулся с Кириленко, его мысли были осторожными: «Слишком резко, конечно. Но в целом, правильно говорят. Надо бы осторожнее быть с новшествами, мы не готовы к таким резким переменам».

Зимянин, почувствовав поддержку, закончил выступление жестко, словно ставя точку в обвинении:

— Мы не должны повторять ошибок, которые уже были сделаны на местах. И я считаю, что товарищ Машеров, при всем уважении к его заслугам, должен учитывать уроки прошлого. Нам нужно возвращаться к четкому государственному контролю и ответственному планированию. Иначе последствия могут быть непредсказуемы.

Тишина после его слов была гнетущей. Все ждали реакции самого Брежнева, не осмеливаясь продолжать накалять атмосферу. Машеров, не выдержав столь сильной атаки на себя, подавленно молчал, взгляд его был направлен вниз, и он с трудом скрывал раздражение и тревогу.

Леонид Ильич всё это время сидел молча, неподвижно уставившись в одну точку перед собой. Его лицо, обычно спокойное и добродушное, сейчас словно окаменело. Морщины вокруг глаз сделались глубже, уголки губ заметно опустились, придавая ему вид человека, измотанного долгой борьбой.

Я сосредоточился на мыслях Генсека и ощутил, насколько он подавлен. «Неужели я действительно ошибся с этими реформами? — крутилась в его голове болезненная тревога. — Ведь хотел как лучше… Как же так получилось, что мои решения подвергаются такой жесткой критике? Неужели всё напрасно, и мы действительно идем к какой-то катастрофе?»

Сомнения терзали его, Леонид Ильич тяжело вздохнул, и я ясно почувствовал, что он на грани физического и морального истощения. Напряжение, царившее в зале, казалось, поглощало его, вытягивало остатки сил, которых и так было немного. Наконец, он медленно поднял руку, прерывая затянувшееся молчание. Голос его прозвучал негромко и как-то неуверенно, устало:

— Товарищи… Я благодарен за высказанные замечания и предложения… Однако, думаю, нам стоит прерваться и продолжить обсуждение завтра.

Эти слова прозвучали неожиданно для всех. Черненко зашамкал губами, словно хотел что-то сказать, но не решался. Устинов хмурился, переглядываясь с Тихоновым. В мыслях Николая Александровича звучала обеспокоенность: «Плохи дела у Леонида Ильича, очень плохи. Не похож он на себя сегодня. Поддержать бы, да как же тут выступишь против всех сразу…»

Даже Гришин и Зимянин выглядели слегка растерянными: они явно не ожидали, что заседание так резко оборвется. Машеров, наоборот, заметно выдохнул, почувствовав, что сегодня ему удалось избежать окончательного поражения.

Брежнев тяжело поднялся со стула, опираясь руками на край стола. Это движение далось ему с трудом, и несколько человек встревоженно вскочили, желая помочь, но остановились на полпути. Леонид Ильич с трудом улыбнулся, стараясь сохранить лицо перед товарищами, и тихо произнес:

— Спасибо за понимание, товарищи. На сегодня всё. Продолжим завтра утром.

Я подошёл к Леониду Ильичу, пристально наблюдая за ним и чувствуя его внутреннее состояние — беспокойство, сомнения и горечь от осознания, что многие товарищи по Политбюро по сути выступили против него.

Сопровождая Леонида Ильича, вышел вслед за ним в коридор. Там к нему подбежал дежурный врач. В этот раз Генсек не отмахнулся, а, попросив меня подождать, отправился в комнату отдыха для быстрого обследования своего состояния здоровья.

Пользуясь паузой, я отошел к дальнему окну, чтобы немного привести в порядок мысли.