Телохранитель Генсека. Том 5 (СИ). Страница 13

— Только, пап, не затягивай сильно, — попросила она, внимательно следя за каждым моим движением и явно волнуясь.

— Всё будет в порядке, не переживай, — успокоил я дочь.

Когда все были готовы, мы осторожно шагнули на лёд. Я так давно не катался, что с трудом удержался на ногах и тут же услышал веселый смех Светланы:

— Что, Владимир Тимофеевич, почувствовали неуверенность? Стоило бы повысить вашу профессиональную подготовку в данном виде спорта!

— Я просто проверяю прочность льда! — отшутился я, притворно возмутившись. Но тут же отвлекся, потому что Лена уже начала падать, размахивая руками. Я успел вовремя поймать её, слава богу, что сам при этом не грохнулся.

Таня тем временем попыталась отъехать подальше, но тоже не устояла. Упала, но быстро поднялась сама и снова сделала несколько решительных шагов.

— Я сама! — громко сказала она, отвергая любую помощь.

В этот момент мимо нас легко и грациозно, словно настоящая фигуристка, проскользнула Светлана. Я смотрел на жену широко открытыми глазами, совершенно не ожидая от нее такой ловкости.

— Вот уж не ожидал! — крикнул я ей вслед. — Света, а может, ты втайне от нас на секцию ходила?

Светлана лишь задорно махнула рукой и скользнула дальше, разворачиваясь в красивом пируэте.

— Мам, какая ты красивая! — восхищенно закричала Лена.

Я почувствовал себя невероятно счастливым, глядя на радостные лица своих девчонок. Вскоре мы уже смеялись над собственными падениями и неловкими попытками удержаться на льду.

Минут через десять-пятнадцать мы уже более-менее освоились. Таня вызвала меня на соревнование. Сделал вид, что стараюсь победить, я в последний момент замедлил темп и позволил дочке вырваться вперед.

— Папа, я выиграла! — радостно закричала она, радуясь своей маленькой победе.

Тем временем Лена самостоятельно проехала несколько метров и закричала так громко, что люди вокруг начали оборачиваться:

— Пап, смотри, я еду! Я сама!

После катания мы пошли в буфет — после нашего морозного веселья стакан горячего чая с лимоном оказался кстати как никогда. Мы заняли столик в углу, я заказал чай и пирожки. Себе выбрал с мясом, Светлана захотела с капустой, а дочки — с повидлом.

Едва мы получили свой заказ, как Леночка неуклюже схватила свой стакан, и чай плеснулся на стол.

— Ой, мам, пап, простите, я нечаянно! — быстро проговорила она, пытаясь вытереть чай рукавом пальто.

— Ну что за растяпа, — шутливо пожурил я ее, помогая аккуратно убрать следы «катастрофы». — Вся в папу в детстве. Я тоже вечно что-нибудь проливал и разбивал.

Быстро разобравшись с проблемой, мы принялись за еду.

— Смотри, какими взрослыми уже стали… — тихо сказал я жене, глядя на дочерей, уплетающих пирожки за обе щеки. — Даже странно иногда…

— Просто, Володенька, надо почаще дома бывать, тогда будешь меньше удивляться, что дочки взрослеют, — сказала Светлана с мягким укором.

— Стараюсь…

— И у тебя понемножку начинает получаться, — похвалила меня Светлана и вдруг чмокнула в щеку.

Когда мы выходили из буфета, на улице уже стемнело. Вокруг зажглись разноцветные гирлянды, и каток превратился в сказочную арену с переливающимися огнями, свет которых отражался от льда.

Мы медленно пошли к машине. День оказался насыщенным и полным эмоций, и теперь чувствовалась приятная усталость. Девочки ещё о чём-то тихо переговаривались, но едва мы уселись в машину и тронулись с места, как их голоса постепенно стихли. Я посмотрел в зеркало заднего вида: Лена уже спала, уютно прислонившись к плечу сестры, а Таня пыталась держаться, но глаза у неё тоже слипались.

Светлана тихо погладила мою руку:

— Сегодня был прекрасный день. Спасибо, что ты нас сюда привёз.

— Спасибо вам, что вы у меня есть, — ответил я так же тихо, чтобы не потревожить сон девочек.

На следующий день мне позвонил Рябенко и попросил заехать к Леониду Ильичу на разговор личного характера. Несмотря на то, что у меня имелись другие планы, я совершенно не расстроился. Личную связь и, уже можно сказать, даже дружбу с Брежневым терять не хотелось. И не только потому, что она выгодна для реализации моих планов по корректировке истории, но и просто потому, что я действительно привязался к Леониду Ильичу чисто по-человечески.

В кабинете у Брежнева было тепло — к калориферу наверняка не притронуться. В воздухе витал запах крепко заваренного чая.

Генсек сидел у стола вполоборота. Напротив него устроился в кресле с чашкой чая генерал Рябенко.

Я зашел, поздоровался, сел на предложенный стул. Минуту все молчали, слушали, как тикают часы.

— Ну что, Володя, — наконец сказал Леонид Ильич, не меняя позы, — рассказывай. Как она?

Он не уточнил, о ком речь, но это было и не нужно.

— Идея с простой ткачихой оказалась слишком радикальной. Я это признаю, — начал я, аккуратно подбирая слова. — Поздно в пятьдесят лет начинать так трудиться, да еще с тем багажом, что у нее был. Но если бы вопрос возник снова, я бы предложил поступить точно так же. Для Гали это был единственный честный способ выбраться из ямы, в которую она угодила. А после того как почувствовала всю тяжесть труда, вошла в ритм, приняла ответственность — это сработало.

Брежнев протяжно вздохнул. Лицо у него было усталым, но добрым — эта его человечность всегда обезоруживала.

— Да я же в упрек тебе не ставлю, Володя, — произнёс он мягко. — Ты хотел как лучше. Но и вправду поздно становиться ткачихой в пятьдесят лет, когда организм пропитый и с головой не в порядке. Половину времени на работе провела, а половину по больницам провалялась. И тем не менее… — он поднял взгляд и неожиданно улыбнулся, — я благодарен тебе, Володя. Она не только пить бросила теперь, но и человеком стала! Нашла себе применение. Ты видел её ткани?

Он потянулся к нижнему ящику стола и извлек оттуда большой пухлый конверт, перевязанный ленточкой. Развязал её, как связку писем, и разложил передо мной с десяток разноцветных лоскутков — плотный набивной ситец, гладкая вискоза, кусочек шерстяной саржи с почти невидимым мелким рисунком. Цвета были сдержанные — серо‑синий, темно‑бордовый, охра. Но рисунки… там были и волны, уходящие в диагональ, и «соты», вдруг расползающиеся в травяной орнамент, и тонкая «ёлочка», в которую вплетались силуэты птиц. На уголке каждого лоскута имелась бирка, на которой я заметил надпись «Г. Б.» и дату.

— Красиво, — согласился я, пропуская один лоскут между пальцев. — Я и эскизы украшений видел, которые она нарисовала. Знаете, Леонид Ильич, чувство стиля у неё было всегда — просто некуда было приложить, кроме как к коллекционированию западных шмоток и драгоценных безделушек. А тут получила возможность творить самой. Способность к творчеству легла на приобретенные навыки ткачихи — и страна получила отличного художественного конструктора одежды и тканей. Но самое главное — ей самой это нравится. Появился смысл в жизни.

— А с коллективом как уживается? — спросил Брежнев. — Ладить с людьми у нее никогда не получалось.

— Сначала спорила с мастером, потом сама пришла извиниться. Теперь ходит в художественную мастерскую при фабрике, делает наброски. Ей там отдельный стол поставили и график свободный оформили — так что теперь уже не у станка трудится, а полностью погружена в творчество.

— Я вот что думаю… — генерал Рябенко, до этого слушавший молча, наклонился вперед, взял другой лоскуток, провел ногтем по узору. — Раз уж Галина продемонстрировала стране показательный пример… Раз вся страна увидела, что дочь Генсека может через труд и дисциплину исправиться, почему бы не пойти дальше?

— Это ты о чем, Саша? Куда дальше? — не понял Брежнев.

— У нас ведь сейчас активно проводятся реформы, развивается малое предпринимательство. Так почему бы не создать Гале собственный кооператив? Делать модную одежду, как у этих, — он сделал неопределённый жест, — западных. Официально, по закону, с отчетностью. Да к ней очереди будут выстраиваться! И символически это сильно выглядит. Покажем, что даже родственники первых лиц работают по новым правилам.