Любовные письма серийному убийце. Страница 12
Я остановилась на секунду и взяла шоколадку из миски на столешнице. Я ничего не могла написать о своих хобби и развлечениях, ведь, взглянув на свою жизнь, нашла единственное хобби – самого Уильяма.
Вопросы про хобби и увлечения не срабатывают даже в приложениях для знакомств. Все врут и говорят, что любят гулять. Наверное, гулять – это хорошо. Но что я действительно люблю – так это сидеть перед телевизором и смотреть кучу серий сериала подряд, а еще то чувство, когда пробуешь что-то очень вкусное. Мне нравится ходить в бары, слишком много пить и слишком долго спать. Мне не стоит признаваться в таких вещах, но тебе я могу рассказать, ведь даже мои самые худшие привычки ничто по сравнению с твоими.
Я думала порекомендовать ему какую-то книгу, но меня всегда пугала практика рекомендаций. Это как глядеть на свое отражение в окне автомобиля – ты видишь только искаженный, смутный образ. Эти вопросы всегда казались проверкой, типа как в колледже парни спрашивали, какую группу я люблю. Тогда я только насчет Neutral Milk Hotel была уверена, что это снищет их уважение. Но я оценила, что Уильям любит читать. Это несколько подправляло его моральный облик на фоне всех тех непростительных ужасов, которые он совершил. Я тоже читала «Алую букву» в школе и помню, как мальчики за партой позади меня шутливо обзывали героиню шлюхой.
Я не знала, как подписаться. Писать «С уважением» или «Всего наилучшего» казалось неправильным. Так что я остановилась просто на «Ханна». Лучше, чтобы рядом с моим именем никаких приписок не было.
Я выдрала лист с письмом из блокнота и положила в конверт. Мне понравился химический привкус клея, когда я провела языком по клапану и запечатала его.
Прежде чем лечь в постель, я снова открыла форум на своем ноутбуке. Все развивалось очень медленно, потому что до суда было еще далеко и Уильям сидел в тюрьме. Возникли обычные споры, виновен он или нет, появились какие-то мелкие незначительные новые факты, но ничего стоящего. Я знала, что если напишу: «Угадайте, от кого я сегодня получила письмо?», то на меня посыплется лавина комментариев. Всем неожиданно захочется поговорить со мной: я превращусь в эксперта.
Но я сдержалась. Было приятно, что письма Уильяма принадлежат только мне, что этот секрет доступен только для меня. Мне доставляло удовольствие знать то, что другие не знают, испытывать близость, которой можно наслаждаться только на расстоянии.
Улегшись в кровать, я начала трогать себя под одеялом. Для меня было обычным делом помастурбировать перед сном. Необычно было то, насколько мне понравилось. Я всегда считала самоудовлетворение чем-то второсортным по сравнению с настоящим сексом. Но той ночью оргазм был такой, будто у меня внутри взорвалась Вселенная. Я испытала удовольствие, которое, казалось, способно создать новую жизнь.
Я освободила в своей жизни место для писем Уильяма, как другие освобождают комнату под новые хобби. Только я не училась танцевать ча-ча-ча или распознавать виды птиц. Вместо этого я ближе знакомилась с серийным убийцей.
Я проверяла почтовый ящик, когда уходила на работу с утра, а потом мне весь день не терпелось вернуться домой, чтобы еще раз проверить его вечером. На выходных я находила оправдания спуститься, чтобы проверить, не пришло ли чего. Первый раз в жизни все мое белье было перестирано, потому что по дороге в химчистку я проходила мимо почтовых ящиков. Я часто задумывалась, каково жить без постоянного гнета смартфонов – такой недолгий опыт я переживала только в детстве. Но одержимость почтой научила меня, что люди постоянно от чего-то зависят, просто по-разному.
Можно я расскажу тебе секрет?
С этих слов начиналось его второе письмо. Да, больше всего на свете я хотела узнать, что таилось в самых темных и глубоких уголках его души.
Я никогда не хотел быть юристом.
Разочарование. Секреты должны быть про любовь и смерть, а не про выбор профессии.
Все мужчины семьи Томпсонов были юристами. Мой отец, мои дяди, их отцы до этого. С самого раннего детства мой брат Бентли хотел продолжить династию. А я решил стать другим. Когда я подрос, то точно знал, как вывести отца из себя: просто пригрозить, что не пойду в юридическую школу и стану актером или журналистом – в общем, выберу любую профессию, которую он презирал. В итоге я все-таки решил стать юристом, потому что это казалось практичным выбором. Я подумал, что, возможно, смогу сделать что-то хорошее для этого мира. Я ошибался. Хотелось бы мне иметь достаточно храбрости, чтобы выбрать собственный путь.
Полагаю, ты уже поняла, что мне не хватает человеческого общения, как ты и предположила в прошлом письме. Мне не нравилось проводить время с юристами, когда я был одним из них, и теперь, когда я подзащитный, мне нравится это еще меньше. В каких-то случаях речь идет исключительно и целиком обо мне, а когда-то они делают вид, что меня вообще нет в комнате.
Когда родители приходят меня навестить, мама постоянно плачет и жалуется офицерам на условия, в которых меня содержат. Как будто меня должны определить в какую-то тюрьму класса «люкс». Отец убежден, что я смогу как-то выпутаться из этой истории, если приложу достаточно усилий. Мне тяжело разговаривать с ними. Ты понимаешь то, чего они не поймут никогда, – я это заслужил. Я заслужил каждую плесневую спору на куске хлеба, и неудобную одежду, и кашель, который напал на меня в первый же день и никак не отпускает.
Ты права, мне не стоит с тобой общаться. Не потому, что такой контакт как-то угрожает твоей жизни, а потому, что это неправомерная передышка от жизни, которую я сам себе создал. Ты упомянула, как сложно отказываться от маленьких излишеств, и именно так выглядит для меня наше общение – как маленькое излишество. Я очень долго жил полной роскоши жизнью, которую не заслуживал, и ждал, когда Вселенная заберет ее у меня. Есть что-то успокаивающее в идее кармы, пусть даже ее гнев обрушился именно на меня. Как бы то ни было, я считаю, что ты можешь покупать себе свечи без всякого чувства вины.
Похоже, люди принимают тебя как должное, Ханна. Просто знай, что я к тебе никогда так не отнесусь. Я понимаю, что мы еще по-настоящему друг друга не узнали, но я ценю все, что ты готова мне рассказать.
Все утро на работе я писала ему ответ. Я рассказала, как годами хотела поступить в аспирантуру, но думала, что слишком стара для этого.
Мне кажется, я упустила шанс создать для себя новую жизнь, – писала я. – Кроме того, я сама не знаю, чего на самом деле хочу.
Я писала про наряды Кэрол и про мечты о том, чтобы наша контора перешла на четырехдневную рабочую неделю.
Кем бы я стала, будь у меня больше времени?
Я почти забыла, что делюсь мыслями с обвиняемым в серийных убийствах, а не с обычным парнем из приложения для знакомств. Почти, но не до конца.
Надеюсь, судьи запрячут тебя на пожизненный, – завершила свое письмо я.
Свое третье письмо он начал с признания: «Я никому раньше это не рассказывал…», а затем пустился в описания своего детства.
Хоть наша мать и сидела дома вместе с нами, нас с братом вырастила армия нянь. Существовала договоренность, что обязанность мамы – следить, чтобы дом выглядел хорошо, чтобы мы были подобающе одеты и ходили в правильные школы. Все остальное, в том числе самые неприглядные стороны детства, доставалось няням.
У нас с братом были сложные отношения. Во многих смыслах мы с ним полные противоположности, и не в последнюю очередь в политических воззрениях. Но, с другой стороны, мы очень близки. Мы много дрались в детстве. Мы не единожды избивали друг друга так, что приходилось ехать в больницу. Несколько фингалов под глазами, пара сломанных рук, все в таком духе. Не думаю, что кто-то из нас действительно хотел заходить так далеко, но иногда ситуация просто выходила из-под контроля.
Я всегда был черной овцой. Мой брат делал все, чего от него ожидали родители. Он рано женился на женщине, похожей на нашу мать. Они познакомились, когда он учился в юридической школе, а она была еще старшеклассницей. У них двое детей, которых я люблю, но совершенно не знаю, как с ними общаться. Я надеялся, что пойму, когда у меня появятся собственные дети, но теперь это невозможно. Думаю, дети Бентли продолжат семейную традицию и тоже станут юристами, когда повзрослеют.
Мой отец обладает способностью быть одним человеком на публике и совсем другим – дома. Я не раз слышал, как люди называли его добрым, но лично у меня с ним это определение никак не вяжется. По отношению ко мне и Бентли он проявлял жесткость, как и все отцы, которые считают, что если детей не пороть, то они станут избалованными. Это спорно – ведь мы были избалованными, несмотря на порку. Деньги – это не панацея, и богатые родители тоже портят своих детей.
Мы обязаны были преуспевать во всем, а если что-то шло не так, нас наказывали. Для всех стало разочарованием, когда я не прошел в студенческую команду по футболу. Бентли занял место квотербека. Меня даже не слушали, когда я говорил, что вообще не хочу играть в футбол. «Им занимаются все мужчины в нашей семье», – говорил отец. Иногда, когда на людей слишком давят, они могут ломаться.