Убийства и цветочки. Страница 8

В посёлке над старушкой беззлобно посмеивались. Её вспышки праведного негодования вносили определённый привкус в мирную жизнь посёлка. Встреча с ней всегда была сродни играм на минном поле. Повезёт – не повезёт, громыхнёт или на сей раз минует. И все вокруг знали, что единственное, что стопроцентно вызывало у Анны Вольфовны неконтролируемый выплеск её агрессии, было даже вскользь высказанное сомнение о том, что её собачка Крошечка хоть в малейшей степени может быть несовершенна.

Анна Вольфовна ждала комиссию, стоя в воротах, и, судя по нахмуренному лбу, настроена была не слишком дружелюбно.

При виде подруг она и вовсе разразилась громкими криками:

– Наконец‐то! Заявились! А чего только вдвоём? Где ваш главный? Где ваш Николай Трофимович?

Странно, вроде как происшествие с пугалом случилось совсем недалеко отсюда, но Анна Вольфовна ничего ещё о нём не знала. В ответах на свои вопросы Анна Вольфовна тоже не нуждалась. Ей вполне хватало её собственного мнения, которое она полагала единственно правильным и точным.

– Впрочем, оно и к лучшему, что его нету, – продолжала она без всякой передышки. – Никогда мне он не нравился. Ещё мой отец с ним ссорился. Поганый мужик.

– Вы так давно знакомы? И в чём же причина ссоры?

– Из-за дневника поссорились.

– Дневника наблюдений за природой?

– Обычного школьного дневника. Его сын, Лёшка, учился со мной в одном классе. Вся их семейка с придурью, а уж Лёшка вообще дурак был. Как его в нормальную школу приняли, я не знаю. По факту ему спецшкола светила. Но родители как‐то исхитрились и на лапу директору нашему сунули, вот Лёшку в наш класс и приняли.

– Не может быть!

– Что же вы считаете, что я вру? – свирепо насупилась пенсионерка.

– Ни в коем случае!

– То‐то же! Так вот, Лёшка, дурак, мой дневник схватил и в туалет для мальчиков с ним убежал. А мне туда за ним и не войти. Кружу возле двери, а внутрь зайти стесняюсь. Я снаружи стою, плачу, а он изнутри хохочет. Потом выходит и говорит, что дневник мой в унитазе утопил.

– Да что вы!

– Может, и впрямь утопил, я не проверяла. Только отец мой спускать дело на тормозах не захотел, пошёл к родителям Лёшки и устроил им выговор. Сказал, чтобы Лёшка передо мной извинился и чтобы они стоимость дневника нам бы возместили.

– И как? Извинился?

– Не тут‐то было. Лёшка заявил, что ничего не было, что я всё выдумываю и на него наговариваю. Ещё меня же лгуньей выставил. С тех пор мы с ними не разговариваем. Ну, то есть сейчас‐то уже не осталось никого, кроме меня и Николая Трофимовича. Мой отец умер. Лёшка где‐то далеко живёт. Только Николай Трофимович иногда и мелькает. А здороваться мы с ним так и не здороваемся. Я даже в конкурсе не хотела участвовать, потому что пришлось бы с ним контактировать.

– Сейчас Николай Трофимович занят. Он не придёт.

– Вот и хорошо.

– Не возражаете, если мы без него всё осмотрим.

Анна Вольфовна окинула подруг цепким взглядом. Выглядела она не ахти. Волос сохранилось мало, а морщин, наоборот, было много. И самое худшее, что взгляд у неё был взглядом больного человека. Она была не сильно их и старше, но жизнь в постоянном ожидании конца света кого угодно состарит раньше времени.

– Не возражаю, – сказала она наконец. – Заходите.

Подруги прошли на участок. И женщина принялась показывать им свои достижения. Садик у Анны Вольфовны оказался неожиданно очень милым, и было заметно, что за ним любовно ухаживают. Конечно, тут не было такой пышности, как в саду у Оли. И такой выверенной математической точности, как в саду у Роберта Владленовича. Но в целом клумбы выглядели очень славно. И побороться за второе-третье место Анна Вольфовна вполне могла.

Особенно подругам понравилась та клумба, которая украшала собой вход в погребок. Было заметно, что за ней ухаживают тщательней всего.

– Ну как вам?

– Замечательно! Вы точно войдёте в число призёров!

Анна Вольфовна расцвела. И попыталась угостить подруг киселём.

– Ещё папины запасы. Отличный концентрат в СССР делали. Его хоть сухим ешь, хоть кисель из него вари, всё вкусно. Мой любимый сегодня, клюквенный.

Подсчитав время, которое прошло с момента, как данный продукт поступил на прилавки магазина и был приобретён отцом Анны Вольфовны, подруги сочли за благо отказаться от угощения.

– Не можем. Это может быть расценено как подкуп членов жюри конкурса.

– Ну, напрасно. Никто бы и не узнал.

– Мы сами бы знали, – с достоинством отозвалась Светлана. – Для нас этого достаточно.

Перед подобной принципиальностью Анна Вольфовна вынуждена была отступить. Проходя мимо погребка, Катя не удержалась и заглянула туда. Вглубь уходила деревянная лесенка, стены были обшиты деревянными панелями. Внутри было сухо и очень уютно, настоящая норка домовитого хоббита. Сходства с последними увеличилось за счёт многочисленных припасов, выставленных на длинных полках старинных деревянных шкафов.

Пол в погребке был выложен гладким полированным камнем, а чтобы не приходилось ногам на нём скользить да и для тепла, он был застелен паласами и домоткаными дорожками. На стенах всюду, где не стояли банки с запасами, висели узорчатые ковры. Гобелены перекрывали переходы из одного помещения в другое, не позволяя холодному воздуху циркулировать по погребку как ему заблагорассудится и вставая у него на пути надёжным и очень красивым заслоном.

– Как у вас тут симпатично! – воскликнула Катя. – Знайте, если у вас не получится победить в сегодняшнем конкурсе, то я берусь настоять на том, что нужно придумать соревнование на лучший погребок в нашем посёлке. Уверена, что у вас тогда вовсе не будет конкурентов.

Анна Вольфовна расцвела в улыбке, помолодев лет на пятьдесят и сделавшись похожей на ту очаровательную кудрявую девчушку, которую когда‐то обожал отец и баловала мать. Похвала мигом растопила её доброе в сущности сердце. И пылкая Анна Вольфовна уже была готова считать заглянувших к ней гостий своими закадычными подругами.

– Знаете, что я вам скажу! – заговорщицки прошептала она. – В нашем посёлке творится что‐то неладное. Сегодня ночью я слышала жуткие крики. Было полное впечатление, что кого‐то убивают.

Катя встревоженно взглянула на Светлану, которая тоже нахмурилась.

– А где кричали?

– Мне показалось, что на Маленьком озере.

В посёлке имелось целых два водоёма, пригодных как для купания и прочих летних развлечений, так и для рыбалки. На Большом озере, которое ещё называли озером Морской Царевны, ловилась преимущественно уклейка и вездесущий окунь, которых гоняла щука. А вот на Маленьком озере, которое называли озером Садко, кроме рыбы ловились ещё и раки. Также кто‐то умудрился запустить туда живую форель.

По легенде, рыба-матриарх, прародительница всего нынешнего озёрного поголовья форелей была куплена кем‐то из жителей посёлка для личного потребления. Рыбу планировали закоптить на выходных, когда ждали гостей, но пока в течение недели форель жила в доме, плавала в ванне, она так успела полюбиться детям, что те и слышать не хотели о том, чтобы скушать свою любимицу. Когда форель извлекли из ванны, дети подняли такой отчаянный рёв, что их родителям не оставалось ничего другого, как торжественно дать рыбе свободу.

Выпущенная на свободу форель оказалась с икрой, и ей, и её потомству так понравилось на новом месте, что красная рыба расплодилась в Маленьком озере с невероятной силой и скоростью. Постепенно количество её сделалось столь велико, что теперь на берегу Маленького озера ежегодно проходили соревнования по рыбной ловле.

Участнику, доставшему самую увесистую рыбу, полагался памятный приз – кепка или кружка с изображением форели. Рыбу затем полагалось отпускать обратно в озеро. А вот для её отлова и личного потребления требовалось приобрести лицензию в правлении посёлка. Иначе рыбалка считалась браконьерской и каралась строго вплоть до изгнания провинившегося из числа жителей посёлка.

Но вряд ли услышанный Анной Вольфовной крик мог издать кто‐то из рыбаков. Ведь конкурс рыболовов проводился в июне. Да и для купальщиков было ещё слишком рано. Май в этом году выдался прохладным.