Дальний Рубеж (СИ). Страница 20

— Ваше сиятельство, — поклонился он, снимая картуз, — Простите, что задержался. Дорогу размыло после дождей.

Я кивнул:

— Главное, что добрались. У нас тяжёлый случай — укус ожившего. Деревенская знахарка сделала, что могла, но…

Фельдшер достал из дорожного саквояжа кожаную сумку с инструментами:

— Покажите больного.

Мы направились к избе Петра. По дороге Семён Игнатьевич расспрашивал о симптомах, кивая и что-то записывая в потрёпанную записную книжку.

В избе было душно. Арина, увидев фельдшера, бросилась к нему:

— Спасите, батюшка! Совсем ослаб, даже говорить перестал…

Пётр лежал бледный, с закрытыми глазами. Его дыхание было тяжёлым, прерывистым. Фельдшер аккуратно снял повязку и склонился над раной.

— Гнойный процесс пошёл вглубь, — пробормотал он, осторожно нажимая на края раны. — Но кость, кажется, не затронута. Будем чистить.

Он достал склянку с прозрачной жидкостью:

— Карболка. Щипать будет, но терпеть надо.

Когда антисептик коснулся раны, Пётр застонал и попытался вырваться. Я и Ванька крепко держали его.

— Вижу осколок, — сказал фельдшер, ловко орудуя пинцетом. — Похоже, кусочек ногтя ожившего. Вот он-то и вызывал нагноение.

С хрустом он извлек небольшой чёрный осколок и бросил его в тазик. Затем тщательно промыл рану и наложил новую повязку, пропитанную какой-то мазью.

— Теперь главное — чтобы жар спал, — сказал он, вытирая руки. — Каждые два часа по столовой ложке этого отвара. Он достал бутылку с тёмной жидкостью. — И компрессы менять три раза в день.

Арина благодарно кивала, сжимая в руках платок.

Я проводил фельдшера на крыльцо:

— Каковы шансы?

Семён Игнатьевич вздохнул:

— Пятьдесят на пятьдесят, ваше сиятельство. Если к утру температура упадёт — выкарабкается. Если нет...

Он многозначительно развёл руками.

— Понимаю, — я тяжело вздохнул. — Можете глянуть ещё дочку у них. Она тоже захворала. А за деньгами дело не станет.

Я вытащил последний серебряный рубль, случайно завалявшийся в кармане, и вложил его врачу в руку. Это было в два раза больше, чем обычно платили фельдшеру, но и пациентов у нас сейчас было двое.

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверил он меня, пряча деньги.

Я кивнул с благодарностью.

Пока фельдшер возвращался к больному, я вышел во двор. Над деревней сгущались сумерки. Где-то в лесу, совсем недалеко, бродили ожившие. А в избе мучился в жару человек, который мог стать следующей жертвой — или, что хуже, следующим чудовищем.

Завтра предстояло принимать трудные решения. Но сейчас нужно было просто ждать.

Ночью я вернулся в усадьбу, но спать не лег. Вместо этого я вновь поставил на огонь зелье, а сам устроился на кресле и думал.

Если ожившие стали появляться так близко к деревне — значит, скоро они могут дойти и до нас. Нужно укреплять заборы, ставить караулы, учить мужиков драться.

Но, если для частокола уже рубились деревья, то вот с мужиками никакой работы не проводилось, а стоило бы начать.

Но сначала — спасти Петра.

Если он не оправится — деревня останется без управляющего. А мне нужен человек, который знает каждую семью, каждую межу, каждую тропу.

Дождавшись, пока зелье закипит, я процедил его и оставил остывать до утра.

Утром я пошёл проведать больного.

По дороге к Петру мне повстречался Ермолай. Весь красный, как помидор, то ли от стыда, то ли от бега.

— Ваше сиятельство, поговорил я с Гришкой. По-мужски, — он сжал свой здоровенный кулак с такой силой, что костяшки побелели. Мне сразу стало ясно, что разговор там был серьезный, с пристрастием. — Сознался сын во всем. Сказал, что бес попутал. Не хотел он воровать, понимаете? — он с надеждой взглянул мне в глаза.

— Я-то понимаю, но и безнаказанным воровство нельзя оставлять. Что же люди тогда подумают, если мы все ему простим?

Ермолай тяжело вздохнул, почесал щетинистую щёку:

— Так и знал, что так скажете, ваше сиятельство. Ну что ж... — Он вытащил из-за пазухи узелок с тряпьём и развернул. Там лежали три медяка и поломанный нож. — Это всё, что у сына было. Отдаёт в возмещение. Да и сам Гришка — парень с головой, работящий. Может, в работники его взять? Пусть отрабатывает.

Я покрутил в пальцах жалкие монеты, подумав.

— Ладно. Но с условием: месяц будет работать без оплаты, а потом — если проявит себя — на общих основаниях. И пусть перед всей деревней извинится.

Ермолай закивал, явно обрадованный:

— Спасибо, ваше сиятельство! Он больше не повторит, головой ручаюсь!

— Надеюсь, — я сунул монеты обратно в узелок. — А теперь веди его сюда. Пусть сам мне в глаза посмотрит, когда будет отвечать.

Ермолай кивнул и быстро зашагал к своему двору. Я же продолжил путь к избе Петра, размышляя. Деревня — это как большая семья. Кого-то нужно прощать, кого-то — наказывать. Но главное — чтобы все понимали: справедливость есть. Иначе никакой частокол не спасёт от хаоса.

Петр лежал бледный, но температура спала.

— Ну как?

Он слабо улыбнулся:

— Жив, ваше сиятельство… Только рука… — он попытался пошевелить пальцами, но лицо скривилось от боли.

— Отлежись. Рана затянется.

Он кивнул, но в глазах читалась тревога.

— А как же работа?...

— Пока отдохнешь. А дела подождут.

Я вышел, оставив его с Ариной.

Теперь нужно было думать, кто заменит Петра на время.

На обратном пути меня нагнал Ермолай с Гришкой

— Что же ты это творишь, Гришка? — р

решил я немного пожурить парня, чтобы знал, что я не буду вечно милосердным к нему. — У своих же односельчан воровать!

— Виноват, ваше сиятельство, — парень опустил стыдливо глаза в землю и рукавом утер нос. — Бес попутал.

— Бог с тобой, Гришка. Мои условия тебе передали, но впредь я такое не спущу! — пальцем погрозил я ему.

Парень понимающе кивнул, а я продолжил свой путь. Вернувшись к себе в поместье, я посетил теплицу.

Теплица встретила меня влажным теплом и густым ароматом рукреции. Плёнка, натянутая на каркас, покрылась изнутри каплями конденсата. Я провёл рукой по сочным листьям – растения выглядели здоровыми, но рост шёл медленнее, чем я рассчитывал.

— Ещё неделя, – пробормотал я, проверяя почву. Ванька, видимо, не забывал о поливе – земля была влажной, но не мокрой.

Из теплицы я направился к амбару, где уже вовсю шла работа. Федот, наш новый пекарь, принимал мешки с мукой от подводы, только что прибывшей из города. Увидев меня, он вытер потный лоб и поклонился:

— Ваше сиятельство! Мука первосортная, как и заказывали. Уже печь растопил – к вечеру первый каравай будет.

— Хорошо. А где Ванька?

— Да вон он, с мельником о чём-то толкует, – Федот махнул рукой в сторону двора.

Я нашёл Ваньку возле сарая. Он о чём-то горячо спорил с мельником Трофимом, коренастым мужиком с вечно недовольным выражением лица.

— В чём дело? – спросил я, подходя.

— Да вот, ваше сиятельство, – Ванька смущённо почесал затылок, – мельник говорит, жернова совсем скрипят. Боюсь, мука с каменной крошкой пойдёт.

Трофим мрачно кивнул:

— Неделю, может две протянут. Потом либо менять, либо мельницу закрывать.

Я вздохнул. Ещё одна проблема.

— Ладно. Ванька, завтра с утра поедешь в город – найди там каменотёса. Пусть посмотрит, можно ли жернова подправить. А пока пусть мелет осторожнее, без перегрузки. Муки у нас сейчас в достатке, а зерно можно будет часть на посев оставить, а часть продать.

Ванька кивнул, а Трофим недовольно пробурчал:

— Да уж, постараюсь…

Возвращаясь к дому, я заметил, как из избы Петра вышла Арина с пустым ведром. Увидев меня, она торопливо подошла:

— Ваше сиятельство, Пётрушке лучше! Фельдшер говорит, кризис миновал. Только слабость ещё…

— Это хорошо. Пусть отдыхает. А ребёнок как?

— Температура спала, кушает понемногу. Спасибо вам, — она низко поклонилась.

Я кивнул и пошёл дальше, размышляя. Деревня потихоньку вставала на ноги, но угроза со стороны оживших висела дамокловым мечом.