Фаворит 1. Русские не сдаются!. Страница 2

Мои дети все при деле, уехали. Хорошие дети, уже и внуки – все зовут меня к себе. Но нет, я – кремень и приучил всю родню к тому, что со мной нечего спорить. Сказал – отрезал.

Подойдя к двери, я, не опасаясь, даже не выглядывая, кто там пришел, стал открывать защелки. Мне ли, старику столетнему, бояться? Не боялся раньше, не стану и сейчас.

– Вот же нелегкая принесла! – выругался я, при этом сильно-сильно хотел правнучку обнять.

Вот такие мы, старики. Любим, но всё стараемся, чтобы никто не заметил нашей любви.

В дверях стояла красотка лет тридцати, чернявая, смугловатая, не в нашу породу, но вот характер наш, Никодимовский.

– Привет, деда, – сказала внучка и обняла меня, старого ворчуна.

– Ну, привет, родственнички нерусские, – сказал я, принимая объятья, но отворачивая голову.

Слезы предательски хлынули из глаз. Ну никуда уже без них. К глазнику, что ли, сходить, может, это болезнь какая, что влага вытекает.

– Какая же я нерусская? – улыбнулась красавица-правнучка, а из-за ее спины выглядывала красавица-праправнучка.

– Н-да… Древнее русское имя у тебя – Фарида. Хорошо, что еще приставок нет «ибн» или «оглы», – пробурчал я. – Отец-то как твой, Нурали Зиад Оглы? Он тоже русский, Коля-Николай?

– Ну ты, дед, опять за свое? Не знала бы тебя, так чего доброго бы подумала, что ты расист. Но я же знаю, что ты моего отца жалуешь, – улыбаясь, сказала Фарида. – Сдал сильно он в последнее время. Немолод уже… Не всем же быть столетними молодыми.

– Ты ему передай от меня привет, или как там… рахман? – бурчал я, направляясь на кухню, минуя зеркало, возле которого только что красовался. – Нурали – наш, Никодимовский, тут не имя определяет или национальность, а правильная жизнь!

На самом деле, я своего зятя-азербайджанца люблю. Правильный он мужик, хотя в некоторых, так сказать, геополитических моментах мы с ним расходимся. Он считает, что Землей управляют рептилоиды, а я – что дебилоиды. А в остальном… Только и осталась обида, что я хотел правнучку Надей назвать, а меня не послушали.

– Чай пить будем! – сказал я в привычной для себя манере, так, что отказ не предусматривался. – У меня еще есть эти… чпокмаки. Хотите? И почему не предупредила о приходе, я бы праправнучке хоть что купил. А то к деду приехала, а у меня и конфеты нет. Ну да у нас эти… черт бы их побрал… товарно-денежные отношения. Деньгами откуплюсь.

Маленькая егоза прошмыгнула мимо меня, не дав себя ухватить, чтобы поцеловать, и побежала в зал. Надюша, она такая, как я – нежностей не любит и всё приказывает, хозяйка в доме. А как своего деда Нурали строит! Ну как не подчиниться ангелочку пяти годков отроду? Она, да еще старшая праправнучка Аглая, на меня и имеют влияние.

Об одном я сожалею, что не увижу ни одну из них в свадебном платье. Это ведь только кажется, что увидел правнуков, да и будет, присматривай себе костюмчик, чтобы красоваться в деревянном ящике, обложенном цветами. Нет… Это как аппетит приходит во время еды. А желание жить появляется по мере того, как дети, внуки, правнуки заводят своих детей.

– Деда, меня прислали парламентером… – сообщила правнучка.

– Даже не начинай, Фаридка, а то от наследства отлучу, – отшутился я.

– Да какое наследство, дед! – рассмеялась правнучка.

Я промолчал. Будет сюрприз… Если бы кто и хотел наследства – так, может, и яду подлил бы. Но мои – не такие.

Есть у меня деньжата. Я успел сообразить, куда катится советская экономика. К бизнесу этому душа не лежала, и я сделал иначе. Снял тогда все деньги со сберкнижки, а честной службой своей я сумел накопить немало, ну и купил золото.

И даже теперь не собирался я говорить о наследстве. Такой вот я человек, что посчитал: пусть они сами в жизни устраиваются, а не ждут смерти богатенького деда. Хотел – и получил! Из всей семьи нет ни одного непорядочного человека. Напротив…

– Как там муж твой, Сашка? Пишет хоть? – спросил я у Фариды.

– Звонит, дед. Живой, за то и Богу молюсь, – резко погрустнела правнучка.

Повернулся я и посмотрел на неё внимательно. Будто Надя моя стоит, кручинится. Ничего, Надюша, будем жить. Слишком часто я вспоминаю свою единственную любовь, видать, пора мне уже к ней.

– Вернется он, девочка. Наша, Никодимовская порода, она же неубиваемая, словно кто-то охраняет. Пусть и Господь Бог, хотя ты знаешь мое отношение к религии. За правое дело воюет парень, – сказал я.

– Никодимовская порода? Так муж мой, Сашка, тебе не родственник, он Сомов, – Фарида Нуралиевна Сомова посмотрела на меня, прищурившись.

Хорошо ещё, не сказала – мол, ты что, дед, на старости лет… Нет, никто в моём разуме покуда не сомневался.

– Много ты понимаешь… Твой муж – парень правильный, вон, воевать пошел, когда Родина позвала… Значит, наш он, Никодимовский, и точка, – жестко сказал я и ударил по столу так, что из большой чашки с надписью «Босс» чуть не выплеснулся чай.

– Дед, ты ушел от ответа. Мы все очень просим тебя никуда не ехать. Ну правда, ну какое морское путешествие? Давай рванем в Москву, к Вадиму, соберемся у него… У тебя и приглашение на парад есть, на президентскую трибуну. Вот и отметим твой день рождения, потом на парад сходим, в «Бессмертном полку» пройдемся? А?

Я уже знал, что Фарида будет пытаться меня отговорить от запланированной поездки. Да правнучка и сама предупредила – парламентёр она сегодня.

Я усмехнулся, не показывая, как дороги мне эти уговоры.

– Я скоро вернусь. В Москве и встретимся, – я видел, как жалостливо стала на меня смотреть Фарида. – Пей чай, внучка! А я все равно поеду. Сто лет… Нужно подвести итоги, проехать по местам, где терял своих товарищей в той войне, где я любил… И одному побыть, вспомнить всех… Вот и восемьдесят лет прошло со Дня Победы. И ладно, был бы немощным стариком, вон и костыль не всегда беру с собой. Всё, нечего говорить. Решено…

* * *

Балтийское море

24 апреля 2025 года

Балтийское море… Сказал бы, что восхищаюсь им, но не буду врать. Оно для меня негостеприимное. Нарва… Сейчас я был напротив этого города, в пятнадцати милях, как мне сказали. Толком не видно в бинокль ничего, кроме моря. Но память и воображение работали, погружали меня в те февральские дни 1944-го.

Я лежал и смотрел на пасмурное небо, снег валил хлопьями, а вокруг стонали товарищи. Много раненых и тяжелых, что помочь уже нельзя. Нас ждали, нас встретили. Белый снег? Нет, уже не белый. Частью он измазался грязью, в которой ползли или корчились от боли советские воины. Частью приобрел бордовый и алый оттенок – от крови, пролитой во имя Великой Победы. Не получилось захватить плацдарм. Именно здесь я и потерял своих товарищей, Ваньку…

– Семён, сколько до берега? Не видно ничего, – спросил я, пытаясь вглядеться вдаль через бинокль.

– Ефрем Иванович, ближе подойти нельзя. И так идём у самых территориальных вод, – ответил мне тот.

Я с укоризной посмотрел на внука моего друга, с которым служили в КГБ. Семен не отказал, он чтит память своего деда и отозвался на мою просьбу. Наверное, это я с брюзжанием своим уже чего-то не замечаю, а молодежь-то хорошая у нас. Впрочем, и ему уже не двадцать, а, наверное, сорок. Вон, и виски чуть белеют.

Я сидел на каких-то ящиках на носу небольшого сухогруза, рядом прислонил трость, что заменяла мне инвалидную палку, и смотрел в бинокль – туда, где должен быть берег. Не видно ничего. Может, оптика моя слабовата?

Мне нетрудно было решиться на путешествие. Я хотел ещё раз побывать в тех местах, где проходил мой боевой путь, и знал, что на сухогрузе, курсирующем между Калининградом и Лугой, Ленинградом, служит Семён.

Ни на каком прогулочном судне с зонтиками, напитками и микрофонами я не прочувствовал бы того, что ощущаю сейчас, вся эта воркотня заглушила бы эмоции от воспоминаний. Да и ходят туристические корабли намного севернее, вдали от берегов. Ну а так… Капитан, выслушав Семёна, своего помощника, взял курс немного южнее, конечно, предупредив об этом нужные службы той же Эстонии. Но…