Барин-Шабарин 8. Страница 7

– Ваше превосходительство! – Это был раненый в живот поручик Громов, прислонившийся к трону. – Там… сзади…

Маскальков обернулся и застыл. Через дым пробивался отряд турецких солдат в незнакомой форме – все как один рослые, с холодными глазами профессионалов.

– Гвардия султана… – прошептал Гринев. – Мевлеви…

Где-то снаружи, со стороны Босфора, донесся пушечный залп.

– Это «Тигр»! – закричал кто-то из матросов. – Наши подмогу прислали!

Но помощь была далеко, а здесь, в этом аду, оставалось не больше тридцати бойцов. Маскальков почувствовал, как что-то теплое течет по ноге – то ли кровь, то ли расплавленный воск от сбитой на пол люстры.

– Прорываемся к гарему! – скомандовал он. – Там есть выход к морю!

Собрав последние силы, горстка русских солдат рванула в узкий коридор. За ними, спотыкаясь о тела, бежал раненый Гринев, одной рукой прижимая вываливающиеся кишки, другой – стреляя на ходу.

Дворец превратился в лабиринт Минотавра. В дыму и полумраке то и дело мелькали тени – то ли своих, то ли врагов. Вдруг из бокового прохода выскочила фигура в белом – молодая наложница с ребенком на руках.

– Спасите! – закричала она по-французски.

Но в следующий миг в ее груди раскрылся алый цветок – турецкая пуля настигла беглянку. Ребенок упал на окровавленный ковер и затих.

– Вперед! Не останавливаться! – Маскальков буквально тащил своих людей, чувствуя, как силы покидают его.

И вдруг – тупик.

Они ворвались в круглый зал, весь выложенный зеркалами. Десятки отражений израненных русских солдат смотрели на них со всех сторон.

– Черт! – выругался Гринев. – Опять ловушка!

Двери захлопнулись. В зеркалах вдруг замелькали тени – из потайных дверей вышли мевлеви, медленно сжимая в руках кривые клинки.

– Так вот как… – Маскальков вытер окровавленный револьвер о мундир. – Последний бой, господа.

Турки шли без спешки, наслаждаясь моментом. Их предводитель – высокий офицер с седыми усами – что-то сказал по-турецки.

– Он предлагает сдаться, – перевел раненый в голову унтер.

– Ответь ему, – хрипло усмехнулся полковник.

Унтер, шатаясь, поднялся во весь рост и плюнул кровью в лицо турку.

В следующее мгновение зал взорвался пальбой.

Маскальков упал на спину, чувствуя, как что-то теплое разливается у него в груди. Над ним, в разбитом зеркальном потолке, отражалось небо – уже розовое от зари.

Где-то совсем близко гремели залпы – это монитор «Тигр» бил по дворцу из всех орудий.

– Ваше… превосходительство… – Гринев дополз до него, оставляя кровавый след. – Мы… мы ведь взяли… дворец…

Полковник попытался улыбнуться. Где-то зазвенели разбитые стекла – это гренадеры последними патронами отстреливались от наседавших турок.

– Да… взяли… – прошептал он.

Последнее, что увидел Маскальков – как огромное зеркало на стене треснуло, и в его осколках отразились сотни лиц – живых и мертвых.

А потом наступила тишина.

Через час, когда первые лучи солнца осветили окровавленные ступени Долмабахче, к дворцу подошел русский десант с кораблей. Они нашли всего семерых выживших – из сотни.

А на троне султана, среди осколков зеркал и трупов, лежала пробитая пулями русская фуражка с кокардой.

И больше никто и никогда не видел полковника Маскалькова…

***

Февральская ночь 1855 года окутала Варшаву ледяным саваном. Над Вислой стоял такой мороз, что даже фонари на Саксонской площади мерцали тускло, словно боясь привлечь внимание. Генерал-лейтенант Рамзай, командующий русским гарнизоном, стоял у окна своего кабинета в Бельведерском дворце, прислушиваясь к странной тишине. Город, обычно шумный даже ночью, затаился.

– Ваше высокопревосходительство, – адъютант вошел без стука, что было строжайше запрещено, – только что получены донесения с застав. Все патрули пропали.

Рамзай медленно повернулся. Его тень, отброшенная керосиновой лампой, гигантским пятном легла на карту Польши, висевшую на стене.

– Все?

– Все шесть, ваше превосходительство. Последний дал о себе знать два часа назад, у костела Святого Креста.

Генерал подошел к столу, где лежала серебряная табакерка – подарок императора. Открыл. Пусто. Дурной знак.

– Поднять гарнизон по тревоге. Отправить гонцов в Модлин и Брест.

– Гонцы уже отправлены, ваше превосходительство. Ни один не доехал до городской черты.

В этот момент где-то в районе Нового Света раздался первый выстрел. Одиночный. Потом второй. Затем трескучая очередь – где-то применили скорострельный карабин.

***

Полковник Гротен, командир 3-й стрелковой роты, строил своих людей во дворе. Солдаты, еще сонные, путались в построении. Над казармами висел желтый туман – смесь мороза и дыхания сотен людей.

– Где прапорщик Свечин? – рявкнул Гротен.

– Не вернулся с патруля, ваше высокоблагородие, – ответил фельдфебель, поправляя шапку.

Вдруг с крыши соседнего дома грянул залп. Трое солдат рухнули на окровавленный снег. Остальные в панике рассыпались.

– Засада! К оружию!

Но стрелявшие уже исчезли, словно призраки. Лишь на противоположной крыше мелькнула тень – женщина в мужском пальто, с карабином в руках.

Час спустя капитан Ярцев с двенадцатью солдатами пробивался к телеграфу через переулки Старого Города. Каждый второй дом казался пустым, но из каждого третьего раздавались выстрелы.

– Ваше благородие, вон там! – ефрейтор указал на движение у фонаря.

Ярцев повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за угла выезжает телега, нагруженная… пороховыми бочками. Человек в крестьянской одежде щелкнул кремнем.

Взрыв ослепил капитана. Когда дым рассеялся, от его отряда осталось трое раненых и горящие обломки телеграфного столба.

***

Рамзай слушал доклады, которые звучали как сводки с поля боя:

– Арсенал захвачен…

– Мосты через Вислу заминированы…

– Польские жандармы перешли на сторону мятежников…

Генерал подошел к окну. Город горел в десятке мест. Особенно яркое зарево было там, где располагались продовольственные склады.

– Ваше превосходительство, – вошел перепачканный сажей адъютант, – мы перехватили курьера. У него… вот это.

На столе легла прокламация: «Польша восстает. Все русские солдаты, сложившие оружие, будут отпущены с миром». Подпись: «Национальное правительство».

Рамзай рассмеялся, смехом, от которого у адъютанта побежали мурашки по спине:

– Мир? Они окружили нас как волки овец и говорят о мире?

***

В подвалах костела собралось человек двадцать – студенты, ремесленники, несколько женщин в трауре. Все вооружены. В центре – молодой человек с горящими глазами, известный только по фамилии – Вержбицкий.

– Русские заперты в трех районах, – он тыкал пальцем в самодельную карту, – но у них есть артиллерия у Замковой площади.

– Мы достанем пушки, – хрипло сказал седой кузнец, показывая связку гранат.

Женщина в черном, бывшая гувернантка русского генерала, разложила на алтаре бумаги:

– Вот расписание смен караулов. Вот планы казарм.

Где-то наверху зазвонили колокола – не к обедне, а тревожно, набатом. Все замерли.

– Они идут, – прошептал Вержбицкий.

***

Рота капитана Лихачева отступала к Замковой площади, отстреливаясь от невидимого врага. Солдаты спотыкались о баррикады из перевернутых телег и мебели. Каждые пятьдесят метров кого-то подстреливали.

– Ваше благородие, – закричал молодой солдат, – они стреляют из наших же ружей!

Лихачев понял это сразу – характерный свист пуль Минье был знаком.

«Предатели в арсенале», – мелькнула мысль.

Вдруг из подворотни выскочил мальчишка лет десяти и швырнул что-то. Капитан инстинктивно закрыл лицо руками. Взрывом ему оторвало три пальца.

– Гадина! – закричал солдат и выстрелил в ребенка.

Мальчик упал, но за ним из всех окон, из всех подворотен хлынул огонь. Последнее, что увидел Лихачев – женщину на балконе, заряжающую карабин. На ней было голубое платье, как на балу…