Ольвия (ЛП). Страница 13

Как же укротить, как приручить диких коней? Плохо в степях без коней. Как без рук или без ног!

Вот один скиф, его звали Тал, услышал, будто в степи есть царица-кобылица, повелительница степных коней. Слушаются ее кони, и есть у нее Власть над конями. И захотел Тал раздобыть эту Власть над конями и род свой в седла посадить. И отправился он на поиски той царицы-кобылицы. Долго-долго бродил по степям, из сил уже выбился, но упрямо идет и идет. Потому что сказал своему роду: без Власти над конями я не вернусь! А был он упрям и, если чего хотел, то и себя не жалел. Вот дошел он до Глубокой балки, на дне которой бежал ручей. Там и жила царица-кобылица. Взглянул на нее Тал — волосы у него на голове дыбом встали. Голова у белой кобылицы — женская, а все остальное — как у коня. Когда мчалась по степям царица белых коней, то земля дрожала и гул такой стоял, что птицы с неба от того гула мертвыми на землю падали. Балки и овраги в степях — это следы той царицы-кобылицы, это она их под своими копытами оставила.

— Чего тебе, скиф? — сердито спрашивает та царица. — Как ты посмел на глаза мне явиться?

Тал поборол страх, поклонился и говорит смиренно:

— О великая и грозная царица степных коней! Славная мать-кобылица рода лошадиного, прошу тебя, и весь наш скифский род просит: дай нам Власть над конями, потому что не хотят нас слушаться кони, а пешему в степях худо жить!

Топнула царица одним копытом — дрожь по земле пошла!

Еле Тал на ногах удержался.

Топнула царица другим копытом — земля закачалась…

Заржала царица — чуть было не оглох Тал.

И все же он не отступил, выстоял перед царицей-кобылицей, а та сверкнула огненными глазами и спрашивает:

— А зачем тебе и твоему скифскому роду Власть над конями?

— Хотим коней приручить и иметь их верными помощниками, — отвечает Тал. — Тяжко скифам без коней в степи жить. Ног не хватит по степям бегать.

Как заржет вдруг царица всех коней, аж огонь из ноздрей пошел, аж трава полегла и обгорела.

— Так вы хотите вольных коней в работу запрячь? Удила им в рот повставлять? Не дам я вам Власти над конями! Иди прочь, неразумный скиф, пока еще жив!

Попятился Тал и бросился бежать, рад, что царица-кобылица хоть живым его отпустила. И на том спасибо.

Вот пошел он куда глаза глядят, потому что нельзя ему в свое кочевье возвращаться — слово дал, что вернется только с Властью над конями. Потому и пошел по степям скитаться. Шел, шел, устал, ног будто и нет уже, присел… Вдруг слышит, кто-то пищит… Оглянулся Тал — никого не видно. Повесил голову — думу думает, что же ему, бедолаге, теперь делать и куда податься?.. Вдруг слышит — кто-то пищит-жужжит ему в самое ухо.

— Ты кто? — вскочил Тал.

— Комарик, — слышится в ответ.

— А чего тебе надо?

— Я с голоду помираю, — пищит комарик, — дай мне каплю своей крови, и я снова буду жить.

— Пей! — махнул Тал рукой. — Зачем мне моя кровь, если я не могу теперь к своему роду вернуться.

Отведал комарик крови из его шеи, а потом и спрашивает:

— А отчего ты, добрый человек, такой печальный, и почему тебе к своему роду возврата нет?..

Тал и поведал ему обо всем.

— Не горюй, — пищит комарик. — Ты меня из беды выручил, и я тебе помогу. Знай же, Власть над конями сокрыта в ноздрях царицы-кобылицы. Я помогу тебе добыть ее.

— Тю!.. — удивился Тал. — Да знаешь ли ты, что царица-кобылица величиной с пять коней разом? Как же ты у нее Власть отберешь?

— Иди за мной, и сам все увидишь.

Пожал Тал плечами — мол, мне теперь все равно, — и пошел, а комарик за ним следом летит. Вот добрались они до Глубокой балки, узрела Тала царица-кобылица, вспыхнула гневом, аж искры из глаз ее посыпались, аж трава вокруг зашипела.

— Ты снова здесь, скиф?!! — кричит так, что Тал аж закачался и еле-еле на ногах устоял. — Ну так берегись, в третий раз ты сюда не придешь. Дважды меня одному человеку видеть нельзя.

«Пропал… — испугался Тал. — И надо ж было послушать этого комарика… Теперь хоть проси, хоть моли, не отпустит конская повелительница».

А комарик тем временем к царице подлетел, забрался ей в ноздрю и давай щекотать… Не сдержалась царица-кобылица и к-а-ак чихнет! Аж травы в степи полегли! А из ноздри ее выкатилось яйцо, упало к ногам Тала и раскололось… Выскочил из яйца серебряный суслик и тут же пустился наутек!

Но Тал не дремал: выхватил лук, прицелился и пустил стрелу. Недалеко и отбежал суслик, как стрела настигла его. Он и распался на части. Подбежал Тал и дрожащими руками схватил Власть над конями — Золотые Удила. Едва узрела царица-кобылица те Золотые Удила в руках у Тала, как тотчас окаменела…

Говорят, в скалу превратилась.

И поныне стоит у Глубокой балки страшная скала с головой женщины и туловищем коня. То и есть царица-кобылица диких коней.

А Тал счастливо вернулся к своему роду с Властью над конями и с Золотыми Удилами. Обретя Власть над конями, скифы изловили диких скакунов и приручили их. Вот с тех пор они и не мыслят себя без коней. Только не у всех, конечно, кони есть, а лишь у сильных этой степи. Таких, как Тапур!

***

Последний день пути Ольвия ехала во главе каравана, рядом с Тапуром. Ехала, стараясь ни о чем не думать. Что будет — то и будет. Смирилась ли она со своей участью, перегорело ли все в душе — она не доискивалась причин. Что будет — то и будет, а назад и впрямь уже нет возврата. Такова, видно, ее горькая судьба-судьбинушка…

А впереди, на расстоянии полета двух стрел, то рассыпаясь по равнине, то снова сбиваясь в кучу, мчалась разведывательная сотня.

Вскоре отряд во главе с сотниками поднялся на возвышенность, на которой виднелась вышка; всадники замахали руками, подбрасывая вверх свои башлыки и ловя их на древки копий, и тотчас скрылись за горизонтом.

— Разведка уже в долине. — Тапур повернул к Ольвии загорелое, черное от степного ветра лицо, на котором в узких щелочках притаились лучистые глаза. — Там, за сигнальной вышкой, — мое кочевье. Мы — дома!..

И всадники начали подбрасывать вверх свои башлыки, ловя их древками копий.

— Какой дом, если… повсюду степь, — вздохнула Ольвия и внезапно ощутила приступ жгучей тоски по своему дому, по родному краю.

— О, степь для скифа — это и есть дом! — скалил Тапур ослепительно-белые зубы. Он был без панциря, в легкой войлочной куртке, в черном походном башлыке. — Ого-го, что за дом для скифа эта степь! — Его чуткие ноздри втягивали ветер. — Мои ноздри уже улавливают дым кочевья! Где бы ни носили нас, скифов, быстрые кони, а вдохнешь дым домашних очагов — и словно новая сила вливается в наши тела.

Вскоре они уже поднимались на возвышенность, где стояла старая, почерневшая сторожевая вышка с сухим хворостом и костями животных наверху. К вышке был приставлен длинный шест с намотанным на конце пуком соломы, которым в случае тревоги и поджигали хворост. В тени вышки, раскинув руки и ноги и подложив под голову колчан со стрелами, храпел простоволосый скиф с голым животом. Неподалеку пасся его конь.

Один из всадников, выхватив лук, прицелился и пустил стрелу, которая со свистом вонзилась в траву у самого уха сонного дозорного. Тот тут же вскочил, будто его подбросило, и хрипло закричал:

— О-о!.. Я слышу пение скифской стрелы у своего уха. Ара-ра, скифы! С добычей!

— Кто у тебя десятник? — сердито спросил Тапур.

— Сколот, знатнейший вождь, да дарует тебе Папай тысячу лет жизни! — уже без особой бодрости ответил дозорный.

— Передай десятнику Сколоту, чтобы он тебя как следует отстегал треххвостой нагайкой! А если во второй раз будешь спать, стрела может вонзиться в твое ухо, и ты рискуешь оглохнуть навеки!

И хлестнул нагайкой своего коня.

Ольвия едва поспевала за своим вождем.

Она остановилась на краю возвышенности.

Взглянула и на миг даже зажмурилась: вся долина была забита войлочными кибитками, и лишь на пригорке, где было посвободнее, виднелись белые и черные шатры. Отовсюду в долину спускалось множество троп, пробитых людьми и конями; добежав до крайних кибиток, они исчезали, словно растворялись на дне морском. Казалось, что это застывшее море кибиток вот-вот зашевелится, закружится в беспорядочном вихре, и кибитки начнут давить и крушить друг друга. А еще Ольвии показалось, что никто — ни зверь, ни человек, — нырнув в этот лагерь, уже не сумеет выпутаться на волю и навсегда останется его пленником. Такая же печальная участь ждет и ее — отныне бранку скифского стана.