Эти странные Рэдли. Страница 5

– Разложите существительное на части. Schau spiel. Смотреть игру. Речь идет о представлении, о зрелище. О том, что показывают на сцене. Гёте критикует лживость мира. «О, этот вид! Но только вид – увы!» [2] Гёте вообще любил ахать и охать, – с улыбкой добавляет она. – Он был такой себе Мистер Увы, – она зловеще осматривает класс и, к досаде Роуэна, встречается с ним взглядом. – А теперь давайте обратимся к нашему собственному Мистеру Увы. Роуэн, будь любезен, прочти, пожалуйста, строфу на следующей странице, точнее, на двадцать шестой, которая начинается со слов… так, посмотрим… – она улыбается, заметив что-то в тексте. – …со слов «Zwei Seelen wohnen, ach! In meiner Brust». Две души живут – обитают, если вам угодно, – ах! Две души живут в груди моей… Продолжайте, герр Ах. Чего вы ждете?

Роуэн видит, как все оборачиваются к нему. Одноклассники дружно выворачивают шеи, чтобы насладиться зрелищем подростка, остолбеневшего от перспективы публичного чтения вслух. Только Ева уткнулась в книгу, словно отстраняясь от неловкой ситуации. Она уже видела, как это бывает: когда на прошлой неделе на уроке литературы Роуэн читал монолог Отелло («П-покажи глаза, – мямлил он, склонившись над учебником. – С-смотри в ли-лицо мне…» [3] ).

– Zwei Seelen, – произносит он и слышит чье-то сдавленное хихиканье.

Внезапно его голос начинает жить своей собственной жизнью и впервые за день он по-настоящему просыпается, но не в хорошем смысле. Он бодрствует с настороженностью укротителя львов или застрявшего на скале альпиниста и понимает, что балансирует на грани катастрофы.

– Ich bin der Geist, der st-stets verneint, – читает он. – Я отрицаю все, и в этом суть моя.

Несмотря на нервозность, он ощущает странную связь с текстом, будто слова принадлежат не Иоганну Вольфгангу Гёте, а ему, Роуэну Рэдли.

Я – зуд, который никогда не утихает.

Я – жажда, которую ничто не утоляет.

Я – мальчик, ничего не получивший.

Почему он такой? Что отрицает он сам? Откуда ему набраться сил, чтобы не бояться собственного голоса?

Ева перекатывает пальцами ручку и смотрит на нее так, будто она сама – прорицательница, а пишущий предмет вот-вот предскажет ей будущее. Роуэн чувствует, что ей неловко за него, и эта мысль просто уничтожает его. Он поднимает глаза на миссис Зибен, но ее приподнятые брови велят ему продолжать. Пытка еще не закончена.

– Entbehren sollst du! – читает он без малейшего намека на наличие восклицательного знака. – Entbehren sollst du!

Миссис Зибен останавливает его:

– Давай, произнеси это с чувством. В этих словах страсть! Ты ведь понимаешь их смысл, не так ли, Роуэн? Читай же. Смелее, громче.

Все снова смотрят на него. И даже Ева оборачивается на секунду или две. Они наслаждаются этим так же, как толпа фанатеет от боев быков или жестоких состязаний. Он сейчас – окровавленный бык, чьей агонией они желают насладиться в полной мере.

– Entbehren sollst du! – повторяет он уже громче, но все равно этого недостаточно.

– Entbehren sollst du! – подхватывает миссис Зибен. – Умерен будь! Это сильные слова, Роуэн. И им нужен сильный голос, – она тепло улыбается.

Что это она затеяла, думает Роуэн. Тренировку характера?

– Entbehren sollst du!

– Еще. С чувством, давай же!

– Entbehren sollst du!

– Громче!

Его сердце пускается в галоп. Придется выкрикнуть эту фразу, чтобы миссис Зибен от него наконец отстала.

Entbehren sollst du! Sollst entbehren!

Das ist der ewige Gesang.

Он делает глубокий вдох, закрывает глаза, из которых вот-вот выкатятся слезы, и слышит собственный голос – громкий, как никогда.

– Умерен будь! Лишь будь умерен! Вот песня вечная у нас.

И тут он понимает, что выпалил это на родном языке. Сдавленные смешки перерастают в гогот, одноклассники в истерике валяются на партах.

– А что смешного? – строго спрашивает Ева у Лорелеи Эндрюс.

– Почему эти Рэдли такие стремные?

– Ничего он не стремный.

– Ну, конечно же, нет. На планете уродов он бы ничем не выделялся из толпы. Но мы-то на планете Земля.

Роуэну становится еще хуже. Он смотрит на карамельный загар Лорелеи, ее злобные оленьи глазки и воображает, как она самовоспламеняется.

– Отличный перевод, Роуэн, – говорит миссис Зибен, перебивая смех класса. На ее лице добрая улыбка. – Я впечатлена. Даже не ожидала, что ты так хорошо переводишь.

Я тоже, думает Роуэн. А потом замечает движущуюся фигуру за стеклянной дверью класса. Кто-то выбегает из соседнего кабинета в коридор. Это Клара, она несется в туалет, зажав рукой рот.

За ширмой

Четырнадцатый за день пациент Питера снимает за ширмой брюки и трусы. Питер, стараясь не думать о том, что именно ему сейчас предстоит сделать исходя из своих обязанностей, натягивает латексную перчатку. Он сидит и прикидывает, чем бы таким напугать Клару, чтобы та снова стала есть мясо.

Нервный срыв?

Анемия?

На самом деле проблем, которые вызывают дефицит железа и витаминов группы В, довольно много. Но теперь добавился риск, которого удавалось избегать, пока дети были маленькими, – услышать второе мнение от кого-то вроде школьной медсестры, которой Роуэн додумался показать свою сыпь, а она возьми и засомневайся, что это фотодерматит. Оно до сих пор того стоит? Всей этой бесконечной лжи? Самое гнилое – что его дети думают, будто ему все до фени, а на самом деле ему просто не позволено проявлять заботу так, как ему хотелось бы.

– На хрен, – произносит он одними губами. – На хрен все это.

Разумеется, врачебный стаж Питера позволяет ему понимать, что самовнушение – само по себе хорошее лекарство. Он много чего читал об эффекте плацебо и фокусах убеждения. И об исследованиях, которые показывают, что зеленые таблетки оксазепама лучше помогают при тревожности, а желтые – при депрессии.

Так что иногда он оправдывает свою ложь теми же средствами. Перекрашивает правду, как таблетку.

Но чем дальше, тем сложнее это дается.

Он сидит и ждет, пока старик разденется, и привычно смотрит на приклеенный к стене плакат.

Огромная капля крови в форме слезы.

Сверху надпись жирным шрифтом:

СТАНЬ ГЕРОЕМ ПРЯМО СЕГОДНЯ. СДАЙ КРОВЬ.

Тикают часы.

Из-за ширмы доносится шуршание одежды, старик смущенно покашливает:

– Я тут… я… можете…

Питер заходит за ширму, делает то, что должен.

– Не вижу ничего криминального, мистер Бамбер. Я назначу вам мазь.

Старик натягивает трусы и брюки и, кажется, вот-вот расплачется. Питер снимает перчатку, аккуратно кладет ее в мусорный контейнер, специально поставленный в кабинете. Крышка хлопает.

– Хорошо, – говорит мистер Бамбер. – Ну и хорошо.

Питер рассматривает лицо старика. Пигментные пятна, морщины, всклокоченные волосы, мутноватые глаза. На секунду Питера захлестывает такое омерзение к собственному будущему, что слова застревают в горле.

Он отворачивается и рассматривает другой плакат. Его, видимо, повесила Элейн. На плакате – комар и предупреждение об опасности малярии.

ДОСТАТОЧНО ОДНОГО УКУСА.

Ему хочется рыдать.

Что-то злое

Ладони Клары липкие от пота.

Ей кажется, что внутри поселилось что-то ужасное. Какая-то отрава, которую необходимо исторгнуть из тела. В ней что-то живет. Что-то злое одолевает ее.

В туалет входят другие девушки, дергают дверь ее кабинки. Клара замирает, пытается дышать, преодолевая тошноту, но стремительные рвотные позывы удержать невозможно.

Что со мной?

Ее снова тошнит, и она слышит голоса за дверью.

– Ну все, мисс Булимия, твой обед уже, наверное, весь вышел, – пауза. Потом продолжение: – Фу, какая вонища.