Эти странные Рэдли. Страница 3

Роуэну и Кларе это место кажется каким-то полуста́нком, полунаселенным пунктом, зависящим от автобусов, интернета и прочих путей отступления. Эдаким местом, которое как будто бы воплощает собой аутентичный колорит английской деревни, но на самом деле является просто одним огромным магазином одежды, только с более специфическими нарядами.

И если прожить здесь достаточно долго, придется однажды сделать выбор. Либо ты покупаешь костюм и притворяешься, что он тебе нравится, либо принимаешь правду о своем истинном обличье.

SPF 60

На дневном свету Роуэн с ужасом замечает, насколько бледна его сестра.

– Как думаешь, что это? – спрашивает Роуэн, когда они проходят мимо засиженных мухами мусорных баков. – Я имею в виду твое состояние.

– Не знаю… – ее голос затихает, как и голоса птиц, которые будто почувствовали их приближение.

– Может, мама права, – говорит он.

Она делает паузу, будто собираясь с силами.

– Ну конечно, что еще мог сказать человек, который несколько раз в день ест мясо.

– Ну, пока ты не начала изображать из себя Ганди, скажу тебе, что подлинное веганство невозможно в принципе. Ты хоть понимаешь, сколько живых существ живет на каждой картофелине? Миллион! Каждый овощ – это мегаполис микробов, так что пока ты варишь картошку, то уничтожаешь целые города. Вдумайся. Тарелка супа – рукотворный апокалипсис.

– Это совсем… – она снова замолкает.

Роуэну стыдно. В конце концов, сестра – единственный друг, который у него есть. И только с ней он может быть самим собой.

– Клара, ты какая-то совсем белая, – мягко говорит он. – Даже по нашим меркам.

– Я просто хочу, чтобы уже все перестали это обсуждать, – говорит она, перебирая в уме факты, вычитанные на веганском форуме. Например, что некоторые веганы доживают до восьмидесяти девяти лет и при этом не болеют раком, и что некоторые голливудские звезды пышут здоровьем, вроде Алисии Сильверстоун, Лив Тайлер или слегка сонной, но все равно сияющей Зоуи Дешанель, потому что даже близко не подносят ко рту или к коже никаких животных продуктов. Но объяснять все это сейчас у нее нет сил, так что она молчит. – Меня из-за погоды мутит, – добавляет она, когда ей становится немного легче после очередного приступа тошноты.

На дворе май, лето наступает рано, так что, возможно, она права и дело в погоде. Роуэну самому дурно.

На ярком свету он чувствует себя таким нежным, словно его кожа сделана из марли, несмотря на крем с SPF 60 и все слои одежды.

Роуэн замечает, что в глазах сестры блестят слезы – может быть, от яркого солнца, а может, от отчаяния, поэтому он решает держать свои антивеганские мысли при себе.

– Возможно, – отвечает он. – Ну ничего. Честно, все наладится. Думаю, в одежде из конопли ты будешь неплохо смотреться. Как Натали Портман.

– Смешно, – откликается она.

Они проходят мимо закрытого почтового отделения, и Роуэн мрачно отмечает, что граффити по-прежнему на месте.

РОУЭН РЭДЛИ – УРОД.

Следующее за почтой здание – «Мир фантазий». Пиратов в витринах заменили манекены в кислотных мини в стиле диско под плакатом «И восходит солнце».

Возле «Обжоры» уныние отступает: Роуэн через окно видит еще темное помещение, в котором умиротворяюще сияет витрина холодильника. Там обычно покоятся хамон и прошутто – в ожидании, когда их съедят. Но слабый запах чеснока заставляет его отвернуться.

– Ты все еще собираешься на вечеринку? – спрашивает Роуэн сестру, потирая слезящиеся глаза.

Клара пожимает плечами:

– Не знаю. Ева меня вроде как ждет. Посмотрю по самочувствию.

– Да, конечно. Иди, только если ты…

Роуэн замечает идущего впереди парня. Это Тоби Фелт, их сосед; он направляется к автобусной остановке. Из его рюкзака торчит теннисная ракетка, как стрелка в знаке, обозначающем мужской пол.

Тоби – худой, похожий на хорька – однажды, почти год назад, помочился Роуэну прямо на ногу, когда тот слишком долго стоял у писсуара, пытаясь отлить.

«Я собачка, – заявил Тоби с насмешкой в холодных глазах, направляя золотистую струю на Роуэна. – Я писаю на столбик».

– А у тебя все нормально? – спросила Клара.

– Да, все путем.

Теперь они идут мимо закусочной Миллера с неопрятной вывеской (смеющаяся над иронией судьбы рыбина, которая поедает картошку). Автобусная остановка как раз напротив. Тоби уже стоит там и болтает с Евой. А Ева, между прочим, улыбается в ответ, и Роуэн, сам того не осознавая, начинает свирепо чесать руку, отчего его сыпь разгорается в десять раз сильнее. Он слышит смех Евы, солнце беспощадно отражается от крыш, и звуки жалят его так же сильно, как и свет.

Ирландский сеттер

Питер идет по дорожке в сторону мостовой с мешком пустых бутылок и банок, когда видит Лорну Фелт, которая направляется к своему дому, № 19.

– Привет, Лорна, – говорит он. – Вы же сегодня придете?

– Ой, да, – отвечает Лорна, будто только что вспомнила о встрече. – Ужин. Нет, мы не забыли. Я принесу тайский салатик.

Лорна Фелт кажется Питеру не человеком, а ходячим набором идей. Он все время засматривается на ее сияющие рыжие волосы, ухоженную кожу, псевдобогемные одежки, и ему на ум приходит некий собирательный символ жизни. Мысль о восхищении. О соблазне.

Мысль о виновности. Об ужасе.

Она игриво улыбается. Ему видится намек на излишества.

– Мускатик, перестань. Ты чего?

Он только сейчас замечает, что с ней собака, ирландский сеттер, который, видимо, уже давно на него рычит. Собака беспомощно тянет поводок, пытаясь вырваться из ошейника.

– Сколько раз тебе говорить: Питер – совершенно приличный человек.

Совершенно приличный человек.

Он рассматривает зубы собаки, острые и доисторически дикие, и ему становится не по себе. Голова слегка кружится – либо от поднимающегося все выше солнца, либо от запаха, который доносит до него ветерок.

Что-то сладкое, едва уловимое, как бузинная нотка ее парфюма. Нечто едва подвластное его притупленным чувствам.

Но этот запах здесь, вот он, такой реальный.

Восхитительный запах ее крови.

Он как можно ближе придвигается к живой изгороди, стараясь полностью поместиться в тени. Он изо всех сил гонит от себя мысли о грядущем дне и о том, как бы пережить эту пятницу, практически не отличимую от примерно тысячи таких же предыдущих пятниц.

Пятницы больше не приносят приятного предвкушения, с тех пор, как они уехали из Лондона, отказавшись от старых привычек и жесткого, полнокровного отрыва по выходным.

Он застрял в рамках стереотипа, чуждого его натуре. Мужчина среднего возраста, представитель среднего класса с портфелем в руке, на которого в равной мере давят гравитация, мораль и все эти удручающие человеческие категории. У перекрестка с главной улицей к нему вдруг подъезжает один из его пожилых пациентов на электроколяске.

И его имя он должен помнить.

– Здравствуйте, доктор Рэдли, – с робкой улыбкой произносит старик. – Я к вам скоро наведаюсь.

Питер ведет себя так, словно он в курсе, и отходит в сторону, пропуская коляску:

– Да, конечно. Я вас жду.

Вранье. Снова гребаное вранье. Жалкие церемонные танцы человеческого бытия.

– Будьте здоровы.

– До свидания.

Уже на подходе к хирургическому отделению, возле самой ограды, перед ним на дорогу медленно выезжает мусоровоз. Он мигает левым поворотником, сворачивая на Садовую аллею.

Питер походя бросает взгляд на троих мужчин в кабине. Сидящий с краю, ближе к тротуару, внимательно смотрит ему в глаза. Питер, подстраиваясь под манеры местных, пытается улыбаться ему, но тот, несмотря на то, что они, кажется, незнакомы, в ответ одаривает его полным ненависти взглядом.

Через пару шагов Питер останавливается. Мусоровоз заезжает на Садовую аллею, и мужчина в кабине все так же продолжает смотреть на Питера, будто знает, кто он на самом деле. Питер встряхивает головой, как мокрый кот, и по узкой дорожке направляется к хирургии.