Эти странные Рэдли. Страница 10

Он останавливается, чтобы отдышаться, и смотрит на свои руки, покрытые кровью. Он клялся Хелен, что не станет даже задумываться о том, о чем задумывается прямо сейчас. Кровь блестит, переливаясь черным и багровым. Где-то за лесополосой вдоль дороги мелькает свет. В их сторону медленно едет автомобиль – словно водитель что-то выслеживает.

– Питер! – кричит Хелен. – Сюда едут!

Она торопливо ведет Клару к машине и снова зовет его:

– Питер! Оставь тело!

Труп парня теперь лежит ближе к дороге, и потому его легко можно будет заметить в свете фар – вроде бы противотуманных. Питер отчаянно, изо всех сил дергает тело, игнорируя стреляющую боль в спине. Выхода нет. Счет идет даже не на минуты, а на секунды.

– Нет, – говорит он.

Питер снова рассматривает свои окровавленные руки, пока к нему не подбегает Хелен.

– Увози Клару. Я со всем разберусь. Я смогу.

– Нет, Питер…

– Домой. Быстро. Да бога ради, Хелен, уезжайте!

Она даже не кивает. Она молча садится в машину и трогается с места.

Глядя на приближающийся свет противотуманок, Питер облизывает руку, ощущая вкус, который не ощущал уже семнадцать лет. И происходит то, что должно произойти. Сила наполняет его тело, изгоняя все хвори и боли. Он буквально ощущает, как отчетливо восстанавливаются кости и зубы и он превращается в рафинированную версию самого себя. Невероятное облегчение, словно он снял неудобный костюм, который приходилось носить много лет.

Машина приближается.

Он запускает руку в разорванное горло юноши и слизывает сытную, вкусную кровь. Потом подхватывает тело, не замечая его веса, и стремительно взлетает над темным полем.

Быстрее, быстрее, быстрее.

Он старается сдержать свою радость, сосредоточиться на задаче. Он летит, управляя собой с помощью одних только мыслей.

Вот что делает вкус крови. Он до нуля сокращает разрыв между мыслью и действием. Мысль равна действию. Ни одна частица жизни не остается непрожитой, когда твое тело омывает ветер, когда внизу проносятся унылые деревни и поселки, превращающиеся на скорости в размазанные скопления огней, а сам ты мчишься над землей и Северным морем.

И сейчас он может насладиться этим чувством.

Он упивается переполняющей его жизнью, сосредоточенной в настоящем, без малейшего страха перед последствиями, перед прошлым и будущим. Для него сейчас не существует ничего, кроме свиста ветра в ушах и вкуса крови на языке.

В нескольких километрах от берега, над водой, не оскверненной темными тенями лодок, он отпускает труп и кружит над волнами, пока тот не скрывается в глубине. Потом снова облизывает руки. Он сосет пальцы и закрывает глаза от наслаждения.

Вот она, радость!

Вот она, жизнь!

На мгновение зависнув в воздухе, он подумывает, не продолжить ли путь. Можно долететь до Норвегии. В Бергене когда-то было большое вампирское сообщество – может, оно до сих пор существует. Или рвануть туда, где полиция не столь сурова. В ту же Голландию. Куда-то, где нет тайных арбалетных отрядов. Он мог бы перебраться в другое место, существовать самостоятельно, удовлетворяя любые свои прихоти. Свобода, одиночество – разве это не единственный подходящий ему способ жить нормально?

Он закрывает глаза и вспоминает лицо Клары – как она стояла у дороги, такая потерянная, беспомощная. Стояла в ожидании правды, которую он предпочел от нее скрыть. Во всяком случае, он увидел именно это.

Нет.

Даже глотнув крови, он все равно больше не тот человек, которым был в черной дыре своих двадцати лет. Он не такой, как его брат. И вряд ли станет таким.

По крайней мере, не сейчас.

Он взмывает в холодное небо над океаном, восхищенно окидывая взглядом серое стальное полотно, отражающее осколки Луны.

Нет, я приличный человек, говорит он сам себе и тащит свое туловище и тяжкое бремя совести обратно домой.

Хелен ведет машину и поглядывает на дочь, неподвижно застывшую на пассажирском сиденье.

Она уже не раз с ужасом представляла себе то, что случилось сегодня. Многократно истязала свое воображение подобными сценариями. Но когда все произошло по-настоящему, чувство реальности случившегося так и не пришло.

– Я хочу, чтобы ты понимала, что ты ни в чем не виновата, – говорит Хелен. Тот автомобиль с включенными «противотуманками» все еще отражается в зеркале заднего вида. – Понимаешь, Клара, это такое явление. Такой синдром. Он есть у всех нас, но… в латентном состоянии, уже много лет. Он у тебя с рождения. И у Роуэна. И мы с отцом, я и папа, – мы не хотели вам говорить. Мы решили, что если вы не будете знать, то… Мы думали, что воспитание сильнее природы…

Они проезжают мимо поля, где у догорающего костра все еще танцуют и веселятся люди. Хелен понимает, что не должна молчать, что должна сейчас говорить, объяснять, выстраивая мосты над молчанием, натягивая покрывала на правду. Но внутри у нее все обрывается.

– …и этот синдром, он такой… мощный. Как акула мощный. А акула всегда в глубине, какой бы тихой ни казалась вода на поверхности. Она на дне и в любой момент может…

В зеркале заднего вида гаснут противотуманные фары, и машина останавливается. Хелен становится чуть полегче при мысли, что никто за ними не едет.

– Дело в том, – продолжает она, обретая контроль над голосом, – что это тоже нормально. Это нормально, милая моя, мы тоже сильные, мы все сможем преодолеть и вернуться к обычной жизни, я тебе обещаю. Это…

Хелен смотрит на дочь: кровь на лице Клары подсыхает полосами вокруг носа, рта и подбородка.

Как камуфляж.

Сколько же крови она выпила?

От этой мысли Хелен становится невыносимо больно. Это боль человека, который долго и тщательно выстраивал что-то грандиозное, как кафедральный собор, точно при этом зная, что эта конструкция рано или поздно рухнет вместе со всеми, кто ему так дорог.

– Что я такое? – спрашивает Клара.

Это уже перебор. Хелен не представляет, что на это ответить, поэтому молча вытирает слезы. Наконец находит слова:

– Ты та, кем была всегда. Ты – это ты. Клара. И…

Ей на ум приходит неожиданное воспоминание: она укачивает свою годовалую дочку, которой приснился плохой сон. Гладит по спинке и в сотый раз поет «кач-кач, лодочка», чтобы успокоить малышку.

Как же хочется повторить этот момент, и чтобы нашлась такая действенная колыбельная.

– Милая, мне так жаль, – говорит она. За окном машины мелькают деревья. – Но все будет хорошо, правда. Обязательно будет, обязательно. Обещаю тебе. Все будет хорошо.

Меня зовут Уилл Рэдли

Манчестер, парковка возле супермаркета. Молодая женщина с невыразимым томлением смотрит брату Питера в глаза. Она даже не соображает, что делает. На часах неизвестно сколько, а она торчит тут на парковке с этим невероятным, завораживающим, восхитительным мужчиной. Он был последним покупателем и подошел к ее кассе, не имея в корзине ничего, кроме зубной нити и упаковки влажных салфеток.

– Привет, Джули, – поздоровался он, взглянув на ее бейдж.

Вообще-то выглядел он безобразно – как потрепанный рокер из старомодного бэнда, который почему-то до сих пор считает поношенный плащ обязательным атрибутом стиля. И он точно старше ее, но определить его возраст на глаз она не смогла даже приблизительно.

И все же что-то в ней пробудилось, как только она на него взглянула. Полуобморочное состояние, в которое она впала в самом начале смены и которое длилось до тех пор, пока она не пробила все покупки и не вырвала из кассы все чеки, неожиданно исчезло, и она ощутила себя удивительно живой.

Плюс все эти клише, в которые верят романтики: учащенное сердцебиение, прилив крови к голове, внезапное легкое тепло в животе.

Они болтали, флиртовали, но теперь, когда они оказались на парковке, она не могла вспомнить, о чем он говорил. О пирсинге в ее губе? Да. Он его одобрил, но сказал, что фиолетовые пряди в ее черных крашеных волосах – это лишнее, пирсинга и бледного макияжа было бы достаточно.