Кровь богов и монстров (ЛП). Страница 14

Тени дрожат на моей коже, сливаясь плотнее. Они — жидкая тьма, неподатливая, и все же я не нахожу их ограничивающими. Вместо этого они ощущаются как оковы силы, поддерживающие меня, побуждающие встретиться лицом к лицу с женщиной, которой я так долго восхищалась и которой так боялась.

Ногти Офелии отрываются от столешницы, и она выпрямляется, убирая руки. — Что ты будешь делать, если я освобожу тебя от контракта?

— Я не предам тебя, — говорю я, заверяя ее. — Я не собираюсь раскрывать Преступный Мир.

— Ты продолжишь на меня работать?

Мои губы приоткрываются, но у меня нет слов, только шок. Продолжать работать на нее? Я смотрю мимо нее, поверх ее плеча, мой взгляд опускается на обтрепанные края обоев, помятых и отклеивающихся в верхнем углу, где стена соприкасается с потолком. Под моими обутыми в сапоги ногами скрипят половицы. Частицы грязи витают в воздухе, усиливая затхлый запах в комнате, который одновременно является запахом гнилого дерева и старых чернил.

Внимание Офелии обжигает мне щеку, но я по-прежнему не смотрю на нее. Если я думала, что у нее достаточно храбрости, чтобы встретиться с Руэном лицом к лицу и действовать бесстрашно, то у нее еще больше храбрости, чтобы спрашивать меня об этом. Я никогда не хотела быть убийцей. Я никогда не хотела быть вовлеченной в иерархию борьбы за власть Анатоля.

Моей мечтой было вернуться в Пограничные Земли, отстроить хижину, сгоревшую дотла много лет назад. Часть меня все еще хочет этого. И все же мысль о том, чтобы остаться в темноте леса, когда вокруг на многие мили никого нет, ни огней, ни улиц, ни таверн или кофейнь, ни звуков, кроме существ, населяющих лес, — оставляет во мне чувство некоторой опустошенности. Как будто кто-то вынул мои внутренности, органы и все остальное и разложил их передо мной на земле.

Какой смысл сейчас вести уединенную жизнь?

Я оборачиваюсь и бросаю взгляд через плечо на дверь, за которой меня ждут трое великих людей. Сколько минут прошло? Сколько еще они дадут? Я наполовину беспокоюсь, что если мы пробудем здесь еще немного, Руэн выломает дверь и потребует объяснить, почему так долго. С другой стороны, он уже итак сильно удивил меня сегодня — они все удивили — может быть, они позволят мне и эту свободу.

— Эти мальчики, — начинает Офелия, звук ее шагов приближается, когда она обходит стол. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, неподвижно наблюдая, как она подходит ближе. — Они могут быть добрее некоторых, заслуживать большего доверия, чем другие, но не забывай, Кайра, меч может разрубить нечто большее, чем плоть, но смерть всегда является его изначальной целью.

Я пристально смотрю на нее в ответ. — Ты не хочешь, чтобы я им доверяла. — Это не вопрос.

Рот Офелии кривится, хотя улыбка не касается ее глаз. — Ты всю свою жизнь искала покоя. — Она достает нож из кармана брюк. С щелчком острое серебряное лезвие выходит из рукояти, щелкая при ловком повороте ее запястья. Я не вздрагиваю, продолжая удерживать ее взгляд. — Но теперь тебе нужно будет пойти на войну, прежде чем ты когда-нибудь обретешь этот мир.

— Ты знала, что это произойдет?

Твердыми пальцами Офелия хватает меня за руку и поворачивает лицом к стене и двери. Ее пальцы холодны, когда они собирают пряди моих волос и отводят их в сторону, открывая мой затылок. Мышцы моих плеч напрягаются.

Первое прикосновение острого края лезвия к моей коже не причиняет боли, но заставляет все мышцы спины напрячься еще сильнее. Струйка теплой крови пузырится, и я чувствую, как из отверстия, которое создает Офелия, выскальзывает капля, когда она опускает нож еще глубже. Я закрываю глаза, возвращаясь в то безопасное место, к которому я привыкла — место, которое она заставила меня создать для себя.

— Никто не знает, как сложится будущее, — отвечает она на мой вопрос, пока ее пальцы быстро справляются со своей задачей. Лезвие выходит из моей плоти, и я слышу, как оно со стуком падает на стол, за мгновение до того, как ее пальцы — холоднее, чем у большинства — открывают разрез шире. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы промолчать. — Ни одна мать также не знает, какими станут ее дети.

Теперь говорю я. — Ты не моя мать. — Слова срываются с моих губ вопреки моим предыдущим мыслям. Да, когда-то я думала о ней именно так. В конце концов, она единственная взрослая женщина, которая когда-либо оставалась постоянной в моей жизни, но ни одна мать не заставила бы своих детей ступать во тьму ради денег. Ни одна мать не мучает их, чтобы обезопасить других.

Ее пальцы впиваются в мою плоть. — Я не буду извиняться за то, что обеспечила тебе выживание в мире, намеренном убить тебя.

— Ты так это называешь? — Требую я, с шипением выдыхая, когда ее пальцы касаются камня на моей шее, и еще больше крови стекает по моей спине, впитываясь в воротник моей туники.

— У каждого есть злая сторона, Кайра. Ты можешь думать, что все мои стороны — зло, но у меня никогда не было желания причинить тебе боль.

— И все же ты это сделала. — Слова вырываются у меня сквозь зубы, когда я сжимаю руки в кулаки, впиваясь краями притупленных ногтей в ладони, пока они не становятся острыми, как любой меч.

Губы Офелии кривятся в сердитой гримасе. Черт бы ее побрал. Все сильнее и сильнее сжимается мое сердце. Страх. Я боялась этой женщины. Какая-то часть меня все еще боится. Однако другая часть, каким-то образом освобожденная последними несколькими месяцами, проведенными в Академии, больше нет. Я вижу ее такой, какая она есть на самом деле.

Женщина. Просто женщина.

— Лишь через жестокость рождается подлинная мягкость, — шепчет она, в то время как ее пальцы вдавливаются в мою шею, сжимая этот кусочек серы. Мой позвоночник горит, и кровь наполняет рот, стекая по языку и по задней стенке горла, прежде чем я понимаю, что прикусила внутреннюю сторону щеки достаточно сильно, чтобы разорвать ее.

Эти жгучие слезы возвращаются. Сам воздух в моих легких испаряется, полностью исчезая, когда я начинаю задыхаться. Мое тело сотрясается. Ноги слабеют. Боль… Это больше, чем я помню. Внезапно я так остро ощущаю этот крошечный кусочек серы внутри себя, что кажется, будто он сросся с самим моим скелетом, и она вытаскивает его.

Черные точки пляшут у меня перед глазами. Сталкиваясь друг с другом, они дрожат, появляются и исчезают из поля зрения, когда дыхание, задержанное глубоко внутри меня, внезапно высвобождается с громким свистом. Внезапно я больше не могу дышать. Внезапно слабый свет бра на стенах полностью исчезает, все, что лежит передо мной, — это темнота.

Мои колени подгибаются, и это единственное, что удерживает меня от падения на пол. Мягкий шепот голоса Офелии, говорящей… говорящей… что она говорит? Я плохо ее слышу, так как боль подавляет другие мои чувства. Жгучая агония разливается из того места на моей шее, где медленно высвобождается сера. Рвота угрожает проложить дорожку к моему горлу. Я стискиваю зубы и сдерживаю ее ничем, кроме желания не показывать, как это чертовски больно.

После того, что кажется вечностью, голос Офелии доносится до меня снова, на середине того, что она говорила.

— … всегда мечтала, чтобы кто-нибудь пришёл за мной, и всегда этого боялась. У меня никогда не было дочери. И да, я понимаю, что ты не хочешь считать себя моей.

Желчь застилает мне горло. Язык распухает. Все кончено? Нет. Её пальцы всё ещё прижаты к моей шее, скользят в крови. Её становится больше — она покрывает мою кожу, и влажная ткань туники липнет к верхней части спины.

— Чем больше времени мы проводим на этой земле, тем больше понимаем, что мало что находится под нашим контролем, — продолжает Офелия.

Мое тело слегка покачивается, и я чувствую, как с моих рук капает еще больше крови там, где ногти, наконец, прорвались сквозь кожу. Я не могу упасть в обморок здесь, говорю я себе. И все же я не совсем помню, как эта штука оказалась внутри меня с самого начала. Я знаю, что не стояла, а лежала.

— Покой не для таких, как ты, Кайра. Кэдмон знает это. Я знаю это. С тем, что ты можешь сделать, с той рукой, которую тебе протянул мир, ты всегда должна делать больше, чем просто убегать от ответственности.