Шурик 1970 (СИ). Страница 11

— А что?! Пан Збышек в восторге от нашего кабачка! Говорит, что мы играем поляков лучше самих поляков! Особенно я и пан Гималайский. Представляешь, что будет, если поляки заключат договор?

— И что же такого будет?

— В Польшу поедем, глупенький! А Польша, это даже не Прибалтика! Это — почти Европа! Там такая мода, такие магазины! Слушай, Тимофеев, это — свинство! Жена пришла с работы усталая, голодная, а он сидит как сыч.

Я поморщился но встал и полез в духовку. Люляшки, конечно, давно остыли. Ну, сама виновата. Я поставил тарелки на стол, выложил на них поджаристые мясные веретенца, посыпал сверху зеленью. Но Зина на угощение даже не посмотрела. Она словно впала в ступор и смотрела в одну точку. Точнее, она смотрела на коробочку с духами.

— Тимофеев, что это? — спросила она почти шепотом.

— Да вот, хотел с любимой женой посидеть, поужинать. Духи вот подарить…

— Шурик! — взвизгнула Зина, бросила розы на холодильник, схватила духи и с размаху уселась мне на колени. Обняла за шею и звонко чмокнула в щеку, не выпуская коробочки из рук.

— Это же «Клема»! Самый писк! Полный флакон! Запечатанный! Светка с зависти сдохнет. Шурик! Где же ты такое достал?!

— Так, по случаю. Достал, в общем. Ты есть-то будешь?

Тут Зина оглянулась на стол, заметила посыпанные зеленью люляшки на тарелках.

— Шурик! Милый! Ты ждал меня, готовил вкусный ужин, а я бессовестная даже не предупредила, что задержусь. Представляешь, сразу после съемок заявились поляки, ну и началось: цветы, комплименты, то да се. Потом потащили в Дом Кино на закрытый показ. «Золотой осел»*, представляешь?! По Апулею. Италия! Только один сеанс! Вот и затянулось до темна.

— Ну, хоть позвонить могла, телефон же дома есть, — сказал я уже не так уверенно, ибо упругая попочка Зины у меня коленях как-то странно возбуждающе на меня действовала.

— Так я хотела. Просто наш телефон забыла, представляешь? Совсем забыла. Спрашиваю Светку: «Ты мой телефон домашний помнишь»? А она мне: «Я свой-то не помню»! Ха-ха-ха, — залилась Зина звонким смехом.

И я ей почему-то поверил. Такая точно запросто может забыть не только номер своего домашнего телефона, но и адрес.

— А что это такое интересненькое, вкусненькое? — посмотрела она в тарелку.

— Люля-кебаб, — сказал я. — Остыл совсем, пока тебя ждал. Разогрею?

— Не надо ничего греть! — Зина прижала духи к груди левой рукой, а правой схватила люляшку с тарелки и сунула в рот. Откусила чуть ли не половину. — Мммм, вкуснотища какая! Как тогда, в Гаграх, ну, где армяне на берегу готовили, помнишь?

Зина хотела меня еще раз чмокнуть, но резонно решила жиром меня не мазать, а сначала закончить с трапезой, и поставила духи на прежнее место. Тут заметила и бутылек с вискарем.

— А это что такое? Виски?! Настоящие?! «Белая лошадь»! Ах ты, мой добытчик!

Внезапно лицо ее изменилось и приняло очень встревоженный вид.

— Шурик, надеюсь, ты не того… Ни грамма?

На что это она намекает? Почему ни грамма? Я что, алкаш? То есть, Шурик — алкаш?

А Зина проверила целостность пробки бутылки, выдохнула облегченно.

— Ты уж меня так больше не пугай, хорошо? Мне последнего раза хватила вот так, — она провела остатком люляшки по шее и тут же люляшку доела. После этого все-таки чмокнула меня в щеку, вскочила с моих колен, чуть ли не бегом отправилась в ванную.

Я же остался в тревожных размышлениях. Шурик что, закодированный? Ну да, судя по тому алкотуру в «Кавказской пленнице» у него могли быть проблемы с алкоголем. Но не в такой же степени! Или в такой?

Зина вернулась. Косметику с лица смыла, но все равно — красивая. Она снова придвинула к себе духи, медленно сняла крышку. Полюбовалась на открывшееся парфюмерное великолепие. Осторожно вскрыла флакон, вдохнула, закатала в блаженстве глаза.

— За это я тебя особо поцелую! Так поцелую, вовек не забудешь! — многообещающе сказала она и тут заметила на столе деньги. Те самые тридцать рублей.

— Это что?

— Ну это, на кофточку, ты сама утром говорила.

— А, мало ли что я говорила. Она мне не понравилась, блузка эта. Никакая не Финляндия, и не фирма, а фигня какая-то румынская. Вот пан Збышек обещал мне настоящий джинсовый батник привезти. Фирменный.

Зина вооружилась вилкой и быстро расправилась с оставшимся кебабом.

— Вкусно! — потянулась она, отложив вилку. — Пойдем спать, добытчик ты мой. И розы в вазу не забудь поставить.

В общем, примирение удалось. Даже очень удалось. Я постарался лицом в грязь не ударить. И, кажется, даже немного переборщил. Зина, видимо, решила необразованного в этом плане Шурика побаловать искусством любви, ну и я увлекся. Как только тахта выдержала?

— Тимофеев! — простонала совершенно обессиленная Зина, когда за окном уже начало светать, и первые пичужки защебетали, встречая начало нового майского дня. — Ты где такого нахватался?! Я такое только на закрытом показе в Доме кино видела. На неделе итальянского кино. Маньяк ты мой ненасытный. Ослик ты мой золотой.* Все, не могу больше, давай спать…

Почему ослик? Надо бы разобраться…

Мерзко зазвонил будильник. О нет! Только не это! Просыпаться я не хотел совершенно. А будильник, черт с ним. Позвенит и перестанет. Но он продолжал звенеть. Я перевернулся на другой бок и даже попытался закрыться подушкой. Тщетно. Будильник не унимался. И звенел противно так, словно нарочно душу выматывал.

Я наощупь похлопал ладонью по столику, намереваясь, заглушить звенящую тварь, но это был не будильник. Нет, рукой я нащупал как раз будильник, но он был ни при чем. Тикал себе и мерзкого звона не издавал. Звонил телефон на столе. Долго и настойчиво. И прекращать своего звона по всему не сбирался. Ладно, ладно, встаю уже. Я, как был голышом, соскочил с кровати, подбежал к столу, схватил трубку.

— Алле, все дрыхнешь, соня, — сразу узнал я голос Зины.

— Ну да, — признался я, оборачиваясь к будильнику. Елы — палы! Десять часов уже! Вот это я приснул!

— Я так и поняла. Устал бедненький, все силы ночью отдал, до капельки, — захихикала Зина в трубку. — Маньяк ты мой ненасытный. Я уж и будить тебя утром не стала. Думаю, пусть отдохнет болезный. А еще у нас чайник сам нагрелся. Представляешь, прихожу из ванной, а он — горячий.

— Так он теперь к будильнику подключен.

— Да? Здорово! Слушай, я чего звоню. Тебя Дуб с утра ищет.

— Какой Дуб? Где ищет? — не понял я.

— Ну Дуб. Гаврилов с кафедры. Который с дуба рухнул. Он еще не знает, что нам телефон поставили, мне на работу звонил. Кричал про какой-то доклад, что ты еще вчера сдать должен был. В общем, я наш номер домашний ему дала, будет звонить. И ты давай, просыпайся. Коридор сегодня по любому оклеить надо. А то новоселье, но носу, а у нас не готово. Ладно, целую, у нас вечером съемка, буду поздно. Еще позвоню.

Я послушал гудки, положил трубку. Так, чего-то я рано успокоился. Отношения с женой, это, конечно, важно, но я ведь где-то еще и работаю. Я чего-то на работе делаю. Знать бы, что именно?

Я вернулся к кровати, постарался вспомнить, куда дел свои труселя. Помню, что вчера стянул в похотливом азарте, а куда сунул?

Трусы обнаружились под подушкой. В трусах я почувствовал себя как-то уверенней.

Ладно, буду рассуждать логически. Вот позвонит упомянутый Дуб-Гаврилов с кафедры, спросит про доклад. Что я ему скажу? И знать бы, что за доклад. Что вообще за конференция? На какую тему? Да, Зина говорила, что я в творческом отпуске для подготовки доклада к научно-практической конференции. Или научно-технической? Все сходится. Но надо думать, что Шурик, если был в этом самом творческом отпуске, все-таки доклад приготовил? А раз приготовил, то его нужно просто найти.

Я подошел к столу, выдвинул ящик и тут же задвинул обратно. Нет, в ящике точно нет, я вчера тут все уже просмотрел. Тогда в тумбе надо искать. Там много разной писанины. Что-то мудреное, с формулами.