Мертвые канарейки не поют. Страница 27

Зажмурившись, он посмотрел на кухонный абажур, словно это и было упомянутое им дневное светило.

Рита вздохнула и посмотрела на часы:

– Ну что же, мы, похоже, сегодня разоткровенничались. Спасибо, что сам сформулировал то, что все прочие и так давно о тебе знают, Антоша. Извини, но платить тебе за твою откровенность я не буду. Думаю, тебе пора…

Громыко, вскочив, заявил:

– Может, я и полная посредственность, мать, но совесть у меня есть. И каждый моллюск желает хотя бы раз в жизни воспарить!

– Вот это метафора! – усмехнулась Рита. – Извини, но у моллюсков нет крыльев, чтобы воспарить. Повторяю: связываться с Барковскими опасно для жизни!

Но журналистика уже понесло:

– Мать, думаешь, мне не надоели все эти выдуманные репортажи о бесчинстве домовых, заговоре ведьм и восстании зомби на городском кладбище? Понимаю, работаю не в «Нью-Йорк таймс», а в нашем помойном «Городском сплетнике». Но все же хочется чего-то такого… Настоящего… Сенсационного… И чтобы людям от этого польза была…

Рита, принеся ему из коридора пуховик и шапочку с помпонами, сказала:

– Поверь, и от твоих лживых статеек про домовых, ведьм и зомби тоже польза есть. Людей развлекаешь, доходы местных ворожей и магов повышаешь. Вы с ними, кстати, не в доле?

Ляпнула она это для красного словца, но, судя по зардевшимся ушам Антона, попала в яблочко.

– Вот, видишь, Антоша, скольких людей ты делаешь счастливыми, принося им пользу. Так и продолжай это делать. Настрочи свою статью, объясни все случившееся нашим родовым проклятием, и дело с концом. А в конце дай комментарий местной ведьмы, непременно с адресом ее офиса, которая за умеренную плату и заклинание прочитает, и бесов изгонит… Ведь так вы всегда делаете?

Антон заявил, потрясая шапочкой с разноцветными помпонами:

– Так-то оно, конечно, так, мать, но… надоело быть моллюском!

– Смотри, как бы тебя не сожрали акулы, если со дна попытаешься наверх подняться, – заявила, подталкивая его к выходу, Рита. – Ну, бывай. Экземпляр номера вашей газетки с твоей статьей можешь мне не присылать. Я тебе доверяю!

Натягивая пуховик, Громыко заявил:

– Мать, обещаю, что переговорю с нашим главным. Конечно, без имен обвиняемых и все такое прочее, но скажу, что у меня есть материал для сенсационной серьезной статьи! Он непременно клюнет…

Рита забыла о разговоре с Антоном Громыко, как только выставила того за дверь, потому что не сомневалась в том, что он никогда больше не объявится. Он получил все, что ему от нее требовалось, какой смысл снова объявляться.

Может, он искренне ей сочувствовал, но Гоша Барковский тоже ведь слезы над ее несчастьями лил, а своего старика предать не решился.

Поэтому, когда тридцать первого декабря раздался телефонный звонок, Рита, уверенная, что звонят или из больницы, где лежала мама, или из СИЗО, где сидел отец, была почти рада, когда до нее донесся бодрый голос Антона Громыко:

– Мать, слышала, что президент в отставку уходить надумал?

Рита равнодушно ответила:

– Американский или наш? Впрочем, мне все равно.

Ей и в самом деле было все равно.

– Ладно, политикой тебя не прошибешь. А как Новый год отмечать планируешь? У нас тут веселая компашка подобралась, на дачу поедем. Давай с нами!

– Благодарю, Антоша, – заметила ровно Рита, – но, как ты в курсе, мой лимит посещений чужих дач исчерпан. Так что не обессудь…

– Мать, я такой идиот! Извини, тогда я сам к тебе подъеду…

Рита попыталась сказать, что делать этого не стоит, но Антон уже повесил трубку. Впрочем, она была уверена, что Громыко к ней не заявится, однако поняла, что ошиблась, когда тот в костюме Деда Мороза, с мешком за спиной и бутылкой шампанского, ввалился к ней в пустую темную квартиру.

– Мать, смотри, что я тебе принес!

И вынул из мешка небольшую елочку. А потом потребовал игрушки, чтобы ее украсить. Рита сначала сопротивлялась, потом заплакала, затем успокоилась и вытащила с антресолей ящик с елочными украшениями.

– А ты что, не поедешь на дачу с веселой компашкой? – спросила она гостя, когда стрелки часов подобрались к шести вечера и на улице послышались взрывы первых петард.

– Я буду встречать Новый год тут, с тобой! – заявил Антон.

Рита заметила, что его уши покраснели, и он добавил:

– Если ты, мать, конечно, не против…

Вообще-то она намеревалась провести праздник одна, в темноте, накрыв голову подушкой и плача.

Родственники усиленно зазывали ее к себе, однако она отказалась, ссылаясь на плохое самочувствие и объясняя, что хочет побыть одна.

Одна, потому что у нее никого не было.

Выходит, она ошибалась – у нее был однофамилец министра иностранных дел СССР, подвизавшийся на полставки в самой поганенькой газетке их города.

Собственно, кто сказал, что это мало?

– Я не против, – сказала Рита и вдруг улыбнулась. И поняла, что за последние недели не улыбалась ни разу.

Ни разу.

– Господи, – воскликнула она, – но как мы будем встречать Новый год, если у нас нет праздничного стола?

Праздничный стол организовали – очень скромный, однако большего им и не требовалось. Только когда Антон сорвался было, чтобы раздобыть где-нибудь в последний момент торт, заявив, что его любимый – это «Наполеон», Рита воскликнула:

– Нет, никакого торта…

Никакого «Наполеона». Тогда, в день несчастья, «Наполеон» купила мама…

Обошлись домашними заготовками из кладовки, консервами и упаковкой старого печенья, давно засохшего, но ужасно вкусного, обнаруженной Ритой за кастрюлями в одном из кухонных шкафов.

Ну, и с шампанским, которое притащил Громыко.

Впервые за долгое время Рита смогла немного расслабиться, более того, забыть о том ужасе, в котором теперь жила.

И даже – хотя бы немного – сумела порадоваться происходящему.

Но именно немного. Потому что девушку преследовала мысль о том, что она тут отмечает Новый год, а мама одна в больнице. Вообще-то Рита хотела поехать к ней, но позволила Антону уговорить себя перенести эту поездку на первый день нового года.

А отец был в СИЗО.

По телевизору пожилой одутловатый президент попросил у народа прощения и ушел в отставку, и в эфир дали нового, молодого. Тот произнес речь, пробили кремлевские куранты, и наступил Новый год, сопровождаемый салютом и громом петард на улице, Антон, чокнувшись с Ритой шампанским, произнес:

– Ну, за все хорошее! Пусть новый год будет лучше предыдущего!

– Главное, чтобы не хуже. Хотя это уже вряд ли получится… – добавила Рита и осушила бокал.

А потом заплакала – безо всякой причины. Хотя причин было хоть отбавляй, и, вероятнее всего, в этом-то и было дело.

Хорошо, что Антон, хоть и пытался успокоить плачущую девушку, не делал попыток к ней приставать, иначе бы это окончилось очень нехорошо – в первую очередь для него самого.

Наплакавшись, Рита произнесла:

– Извини, накопилось…

И снова заревела.

В телевизоре мельтешили набившие оскомину пухлые звездные лица, и Антон сказал:

– Ну, знаешь, я ведь переговорил с нашим главным…

– И что он сказал? – быстро спросила Рита, сердце которой забилось в предчувствии хорошей новости, однако она быстро поняла, что надеяться не на что, – это было написано на кислой и озабоченной физиономии журналиста.

– Понимаешь, мать, он заинтересовался, но, узнав, о ком идет речь, категорически запретил заниматься расследованием…

Рита ничего не ответила, а только вздохнула. Что же, было понятно, что никто не захочет идти против Барковского.

– Однако, мать, знаешь, что я подумал?

Риту, если честно, не особо это занимало, однако она была признательна Громыко за то, что он оказался одним из немногих, кто ее поддерживал.

Так и не дождавшись от девушки ответа, Антон заявил: