Мертвые канарейки не поют. Страница 18

Красивое лицо Гоши исказилось, молодой человек вздрогнул, как будто его застали врасплох, и, судорожно облизав тонкие губы, пробормотал:

– Не понимаю, что ты имеешь в виду…

Рита заявила:

– Не ври, прекрасно понимаешь. Твой отец монстр и моральный урод, то ли потому, что таким уродился, то ли по причине вседозволенности. Но отчего ты играешь роль его ассистента? Ведь ты сам в… в изнасилованиях участия не принимаешь? Тогда почему?

Гоша насупился и молчал. Рите вдруг показалось, что она заметила на его глазах слезы.

– Он тебя заставляет, ведь так? – ахнула она. – Но почему ты идешь у него на поводу? Понимаю, вам не нужен скандал, ты не хочешь потерять все ваши дома, дачи, автомобили, если твоего отца отправят в места не столь отдаленные. Но я же вижу, что это тебе не по нутру. Так отчего же ты тогда играешь роль его помощника?

Гоша, дрожа, крикнул:

– Оставь меня в покое! И вообще, ты ничего не понимаешь! Уйди прочь!

Рита, пораженная его реакцией, произнесла:

– Не раньше, чем ты пообещаешь, что моего отца выпустят. И не говори, что Лев Георгиевич не в состоянии добиться этого. Я знаю: в состоянии.

Гоша, уже взяв себя в руки, ответил:

– А если не пообещаю?

Рита, понимая, что надо идти ва-банк, заявила:

– Ну, тогда все узнают, почему мой отец решил пристрелить твоего. Думаю, скандал будет знатный. Да и я навещу эту глупую особу, которую ты теперь возишь с собой в джипе, и настоятельно посоветую ей не ездить на ваш семейный сабантуй!

Гоша, прошествовав мимо нее, процедил:

– Хорошо, сделаю, что могу. Только держи язык за зубами. И пусть твой отец тоже язык не распускает. Потому что если наболтает лишнего, ничего не удастся поправить.

Ага, значит, его проняло!

Схватив молодого человека за локоть, Рита сказала:

– Твой отец ведь держит тебя в заложниках? Ты тогда не врал о том, что ты, как и я, жертва, ведь так? Я могу тебе помочь…

Странно, но ее любовь к Гоше все еще не умерла, и ей хотелось помочь ему. Несмотря на то, что она пережила и что о нем знала.

Стряхнув ее руку, Гоша, уже нацепивший маску надменности, заявил:

– Не понимаю, о чем ты ведешь речь. А теперь оставь меня в покое. И вообще, больше мне не докучай. Если будет что-то новое, тебе сообщат!

И он направился ко входу в здание юридического факультета.

Отца выпустили на следующий день. Рита поразилась тому, как отец изменился: поседел, похудел, оброс серебряной бородой, в одночасье постарел, даже как-то посерел.

Однако по-прежнему не отказался от идеи покарать обидчика своей дочери. Потому что был уверен в грядущем торжестве справедливости – и указывал на то, что его выпустили под подписку о невыезде.

Рита не стала ему говорить, каким образом она добилась его временного освобождения. Она хотела большего: чтобы с отца сняли все обвинения. Однако через два дня его вызвали на допрос.

Оттуда он вернулся поникшим и присмиревшим. Его боевой задор прошел, и они о чем-то долго говорили с мамой на кухне. А когда вышли, то отец глухо сказал:

– Не буду скрывать, ребенок, дела обстоят не самым лучшим образом. Однако я на суде все скажу, в том числе и почему взял ружье и направился в офис Барковского… Хотя почему только на суде? Меня на следующей неделе снова на допрос вызвали, там и сообщу, что он тебя изнасиловал…

– Папа, нет! – заявила Рита. – Ты что, разве не понимаешь, что этим все усугубляешь?

Однако отец, как это с ним бывало, принял решение и не собирался от него отказываться.

Рита поняла, что ей надо что-то предпринять.

Входя в офис Барковского в центре города, она чувствовала, что волнуется. Потому что или сейчас, или никогда. Бросив на себя взгляд в большое зеркало, висевшее в приемной, Рита осталась довольна тем, что увидела.

Но все зависело от того, останется ли доволен Барковский-старший.

Она надела то же самое платье, в котором была в тот памятный вечер, когда прибыла на семейный сабантуй, а на шее у нее покачивался – на починенной цепочке – бабушкин янтарный кулон.

Эффектная секретарша поинтересовалась причиной ее визита, а Рита, посмотрев в потолок, увидела большое свежее пятно: наверняка наспех заделанную дырку от выстрела.

– Мне не назначено, однако я уверена, что Лев Георгиевич уделит мне пару минут, – произнесла она и добавила: – Скажите, что его желает видеть Ритка-маргаритка.

Секретарша явно удивилась, однако кодовое слово возымело действие, и Риту буквально через минуту проводили по коридору к стеклянной двери, за которой располагался кабинет Барковского.

Тот, облаченный, как водится, в элегантный, на этот раз темный, костюм-тройку, встретил ее на пороге.

– Можешь идти, Линочка, – велел он секретарше, и Рита заметила плотоядную ухмылку на лице Барковского.

Когда дверь закрылась, он, сверкая изумрудными глазами, сказал:

– А на тебе те же шмотки, что и в тот вечер. Или ты всегда ходишь в одном и том же?

– А вы, Лев Георгиевич, имеете в виду, что на те деньги, которые вы отвалили мне за мое изнасилование, я могу скупить половину местного вещевого рынка? – произнесла с вызовом Рита.

Пройдясь по просторному кабинету, она остановилась около огромного стола и, усевшись на него, закинула ногу на ногу.

А затем с вызовом посмотрела на Барковского.

Тот, облизывая губы, сказал:

– А знаешь, я ведь знал, что ты меня навестишь. Гоша, конечно же, поведал мне о вашем разговоре. Один звонок, и твоего папашку выпустили под подписку о невыезде…

Перекидывая ногу на ногу в другую сторону, Рита заявила:

– Ну да, вы ведь у нас не только насильник, но еще и серый кардинал. Стоит вам звякнуть прокурору или судье, и все тип-топ.

Барковский, подходя к ней, усмехнулся:

– Ну что, право же, за выражения, Ритка-маргаритка! Насильник…

Его рука легла ей на коленку. Рита на мгновение закрыла глаза, стараясь унять внезапную дрожь. Ее взгляд упал на массивное малахитовое пресс-папье, которое покоилось на столе.

Если таким шибануть Барковского по лбу, то мало не покажется. Но что это даст?

Речь шла о судьбе ее отца, поэтому она не имеет права давать задний ход. И тем более поддаваться влиянию сиюминутных аффектов.

Хотя мысль о малахитовом пресс-папье ее немного успокаивала.

– Насильник, - произнесла она с нажимом. – А как еще прикажете вас величать? Вы ведь заманиваете к себе на дачу недалеких девственниц и, опоив их какой-то гадостью, жестоко насилуете, так, Лев Георгиевич?

Ухмыляясь, Барковский продолжал лапать ее коленку, явно желая запустить руку и в другие места, но Рита, перекинув ногу на ногу в обратном направлении, смахнула его ладонь.

– Смотрю, тебя заводят грязные разговоры, Ритка-маргаритка? – произнес тот. – Иначе ведь не пришла бы. Тебе что, понравилось? Ты что, еще хочешь?

Рита, глядя ему прямо в глаза, заявила:

– Вы ведь редкостный скот, Лев Георгиевич. Почему вы это делаете?

Барковский, стоя уже вплотную к ней, так, что она ощущала аромат его дорогущей туалетной воды, прохрипел:

– Потому что люблю трахать таких, как ты, Ритка-маргаритка. Но не просто трахать, а насиловать. Такой уж я горячий мужчина. Только не говори, что тебе не понравилось. Ведь вижу, что понравилось. Ты ведь, задрав хвост, снова ко мне прибежала за очередной порцией секса. Может, прямо здесь этим и займемся?

Он навалился на нее, но Рита, готовая к подобному повороту событий, легонько ударила его коленкой под дых. Лев Георгиевич отпрянул и обиженно заявил:

– Эй, ты что делаешь?

– Это вас нужно спросить, Лев Георгиевич. Вы что, только что пытались изнасиловать меня на своем письменном столе в собственном офисе? Вы часто так поступаете?

Барковский, усмехнувшись, сказал:

– Вижу, тебе нравится играть в роковую женщину и недотрогу, Ритка-маргаритка. Что же, это только больше распаляет. Ну что, давай я тебя трахну?