История Великого мятежа. Страница 24

По всем этим причинам мы уповаем, что Ваше Величество милостиво примет настоящую покорную петицию, дабы поскорее положить конец бедствиям и предотвратить разорение королевства. А посему мы покорно просим назначить удобное место неподалеку от Лондона, где Вашему Величеству благоугодно будет находиться до тех пор, пока комитеты обеих Палат не явятся к Вашему Величеству с предложениями, цель коих — положить конец этим кровавым смутам и раздорам и установить в королевстве порядок, который наилучшим образом споспешествовал бы защите истинной Божьей религии, а также чести, безопасности и благоденствию Вашего Величества, и обеспечил бы мир, покой и счастье всему Вашему народу».

Спустя несколько часов по получении петиции король вручил тем же посланникам следующий ответ, с которым они вернулись той же ночью в Лондон:

<«Призываем Бога в свидетели, сколь глубоко мы потрясены бедствиями королевства, которые мы всеми силами пытались отвратить, ибо всякому известно, что не мы первыми подняли оружие, но изъявляли всегдашнюю готовность разрешить все споры мирными средствами. Желая предотвратить гибель наших подданных, которая сделала бы для нас горькой величайшую победу, мы охотно выслушаем все предложения, споспешествующие прекращению нынешних кровавых раздоров и счастью наших подданных, и готовы принять подобные предложения в нашем замке Виндзор (если оттуда будут выведены войска) или в любом ином месте. Исполните Ваш долг, и мы не замедлим исполнить наш. Да благословит нас своею милостью Господь».>

Многие тогда полагали, что если бы король, по возвращении посланников в Лондон, сразу же отошел со своей армией к Ридингу и там стал ожидать ответа от Парламента, то последний немедленно вывел бы свой гарнизон из Виндзора и передал этот замок Его Величеству, дабы король разместился в нем на время переговоров.

Лорды же, доставившие петицию, и некоторые другие, считавшие, что влияние графа Эссекса и высших армейских офицеров затмевает их ничуть не меньше, чем это могли бы сделать слава какого-нибудь фаворита или могущество какого-нибудь министра — решили несомненно снискать расположение короля, всячески содействуя заключению почетного мира, и рассчитывали добиться сдачи ему Виндзора. В том, однако, что, пока мир был лишь смутной надеждой, они сумели бы убедить Парламент оставить столь сильную крепость, расположенную в столь важном пункте, я очень сомневаюсь. Зато я знаю наверное, что королевская армия наводила на врагов великий ужас, и всякого рода официальные сообщения о мнимой ее слабости теперь уже никто не принимал всерьез. Ведь события каждый день опровергали громкие заявления властей (а было очевидно, что Палаты весьма ловко и усердно внушают народу именно то, что всего сильнее действует на чувства и страсти людей грубых и недалеких), да и невозможно было поверить, что жалкая горстка сторонников короля смогла бы дать бой грозной армии Парламента, выбить неприятельские гарнизоны из нескольких городов и, наконец, осмелиться подойти к Лондону на расстояние пятнадцати миль. Если бы король сам отвел оттуда свои войска к Ридингу, положившись в остальном на переговоры, то его, вероятно, стали бы еще больше уважать за силу и, следовательно, еще громче восхвалять за милосердие и доброту. И король, несомненно, так бы и сделал или по крайней мере остановился бы в Колнбруке (что, впрочем, было бы менее удобно), ожидая новых предложений от Парламента. Однако принц Руперт, окрыленный рассказами о том, какой ужас внушает его имя неприятелю, и чересчур доверившись тем сообщениям, которые щедро посылали всем подряд его друзья в Лондоне — движимые собственными страстями и сообразуясь с чувствами своих корреспондентов, эти люди поспешно заключили, что у короля в столице столько приверженцев, что если его армия подойдет к городу, никто не окажет ей сопротивления — на следующее же утро после возвращения парламентских комиссаров в Лондон, не имея на то приказа от короля, выступил с кавалерией и драгунами к Ханслоу, а затем отправил к королю гонца с настоятельной просьбой двинуть вслед за ним всю армию. Теперь, впрочем, это стало абсолютной необходимостью, ибо одна часть армии графа Эссекса располагалась в Брентфорде, а две другие — в Актоне и Кингстоне, так что, если бы король не поспешил принцу на выручку с главными ч силами, неприятель мог бы с легкостью окружить авангард, и пробиться к своим тому было бы чрезвычайно трудно.

Итак, король выступил со всей своей армией к Брентфорду, где два лучших полка парламентской пехоты — репутацию эту они заслужили, блестяще показав себя в Эджхиллском деле — возвели на идущих к городу узких дорогах баррикады, а в самых удобных для обороны местах насыпали небольшие брустверы. Валлийский полк короля, дрогнувший при Эджхилле, восстановил здесь свою честь: он смело атаковал укрепления, и хотя неприятель держался стойко, овладел баррикадами. После жаркого боя, в котором были убиты старшие офицеры и многие солдаты противника, королевские войска ворвались в город, захватив там свыше пятисот пленных, одиннадцать знамен, пятнадцать пушек и изрядный запас амуниции. Однако эта победа (а приняв в расчет, где происходило сражение, мы вправе употребить это слово) обернулась для Его Величества весьма скверными последствиями.

Палаты были настолько удовлетворены ответом, привезенным их комиссарами от Его Величества, а также рассказами последних о том, как милостиво и любезно принял их король, что отдали своим войскам распоряжение прекратить всякие действия против королевской армии и отрядили посланника, чтобы уведомить об этом Его Величество и попросить его со своей стороны также воздержаться от любых враждебных актов. Гонец застал обе армии сражающимися в Брентфорде и возвратился, так и не увидев короля, — который даже не догадывался о намерении Палат приостановить военные действия, ведь армия Парламента заняла Брентфорд, Актон и Кингстон уже после того, как его комиссары отправились в Колнбрук. Тем не менее Парламент счел взятие Брентфорда внезапным и вероломным ударом, коварной попыткой завлечь его войска в ловушку под благовидным предлогом мирных переговоров и устроить им кровавую бойню. Тревожное известие встретили в Лондоне ужасными воплями, словно неприятельская армия уже входила в город; короля громко обвиняли в двоедушии, предательстве и кровожадности, утверждая, будто Сити со всем имуществом и достоянием его граждан он решил отдать на поток и разграбление своей армии, каковая-де и наступала на столицу с этой единственной целью.

Те же, кто не верил подобной клевете, все же не хотели впускать короля в Сити с армией, которую, как они понимали, в столь богатых кварталах невозможно будет удержать в рамках строгой дисциплины. А потому армию графа Эссекса с невероятной быстротой сосредоточили в одном месте, мало того — всю лондонскую милицию, превосходнейшим образом снаряженную, также вывели в поле близ Брентфорда. Действительно, Палаты развернули там армию полного состава, с пехотой и кавалерией, армию, способную оспаривать победу у равного по силе противника. При виде и созерцании столь грозного воинства — которое никогда бы не удалось собрать в одном месте, если бы не внезапно возникшие чрезвычайные обстоятельства, так что армия эта была по сути выставлена «королем и Парламентом» — члены последнего исполнились несказанной гордостью и самодовольством, ведь оно, это воинство, не только служило им надежной защитой от нынешней угрозы, но и представлялось силой достаточно мощной, чтобы отвратить любые опасности, могущие возникнуть в будущем. Когда же солдаты Парламента ясно увидели перед собой жалкую горстку бойцов короля, они пришли в изумление и устыдились прежних своих страхов — для чего, подозреваю, и не требовалось какой-то необыкновенной доблести, ведь, не говоря уже о преимуществе в вооружении (которое всегда прибавляет солдатам бодрости и отваги), они по меньшей мере впятеро превосходили своим числом измученные, продрогшие и вконец оголодавшие войска Его Величества.

Многие сведущие люди (а некоторые из них находились тогда в полках Сити) уверяли меня, что если бы король решился наступать и атаковал эту громадную массу солдат, то она бы тотчас же обратилась в бегство; и что в каждом полку у короля было столько приверженцев, что никто бы и не подумал оказывать ему сопротивление. Но такая попытка была бы безумием, оправдать которое не смог бы никакой последующий успех; и король быстро сообразил, что он уже поставил себя в чрезвычайно стесненное и затруднительное положение, из которого нелегко будет выйти, а двум своим врагам, Парламенту и Сити, позволил увидеть свою победоносную армию с чересчур близкого расстояния. Тем не менее он простоял весь день в боевом порядке, готовый встретить удар врага, а тот лишь постреливал из пушек, отчего королевская армия лишилась четырех или пяти лошадей (потерь в людях не было вовсе). Состояние неприятельских войск — где весьма многие отнюдь не сочувствовали делу Парламента — служило веским доводом против всяких попыток наступления; по той же причине и король повел бы себя неразумно, если бы решился на атаку.