Ворон, который меня пленил (СИ). Страница 17

Наяр замер. Медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление, он протянул руку. Пальцы, дрогнувшие в миллиметре от кожи сына, коснулись виска и замерли, впитывая до страшного ровный пульс. Рейтор не отстранился, позволяя отцу увидеть. Сам с болезненно-жестоким удовольствием смотрел, как в глазах напротив расползается страх.

— Твоя затея — безумие, Рей, — сипло проговорил Наяр. В его голосе уже не было прежней ярости. — Сама мысль — безумие.

— Ты это делал.

— Я был молодым, дурным и… Я был солдатом, — Наяр, скрипнул зубами, отводя взгляд к огню. — Ты не солдат.

Рейтор рассмеялся коротко, резко, будто лязгнули ножны.

— Всего лишь настойчивый воин, ты сам меня так назвал. Сила дана не для того, чтобы не обращать на нее внимание. Безумие — ничего не предпринимать, имея возможности. Это наш шанс.

— Безумие — совершать безумие, — отец провел ладонью по лицу, стирая несуществующую грязь. Тень от его руки на мгновение скрыла морщины, сделав лицо молодым, каким его помнил Рейтор. — Я против, Рей. Что хочешь — говори или не говори. Я — против. Случиться может все, что угодно. В любой момент. Все, что угодно может пойти не так и тогда…

От отнял руку от лица и осекся, встретившись с тьмой глаз Рейтора.

— Скорректируешь меня?

Рейтор дернул уголком рта, не отводя взгляда. Губы Наяра сдвинулись в подобии улыбки.

— Да? Да… Ну давай. Я ведь делал то же самое в этой самой комнате, двадцать лет назад, — он ткнул пальцем в пол, где темнело пятно, въевшееся в камень за десятилетия. — Разница в том, что они не были моими… сыновьями. — Голос дрогнул на последнем слове, выдавая горечь. — Что ж… Таков Порядок. Каждый из нас служит на благо рода, но у каждого свой взгляд на это благо. Мы следуем за победителем. Давай, сын. Действуй, не медли. Занимай мое место.

Он резко вскинул голову, обнажив висок. Сквозь кожу просвечивали набухшие вены. Вызов. Мольба. Признание поражения.

Инстинкт заставил тело двигаться прежде мысли — Рейтор рванулся вперед.

Тишина снова повисла тяжелым пологом. Где-то в скале заскрежетала порода, будто сама гора содрогнулась от того, что сейчас произойдет.

Уже падая во тьму Наяр усмехался.

«Смелее, Рей. Вот он путь всеведущего, которого ты так желал. Добро пожаловать в Совет. Каждый из нас рано или поздно делает это с тем, кто был близок».

«Был»!

Слово резануло остро, сильно. Рейтор мгновенно отстранился.

«Или тебе это не по силам? Разве тому я учил тебя? Вступая на путь, иди и не ерзай».

Перед глазами всплыли образы: отец, покорно склонивший голову; отец, послушно выполняющий приказы; отец без воли, без сопротивления. Сжав зубы так, что заболела челюсть, Рейтор отступил еще на шаг, позволяя отцу выскользнуть из его тени.

— Я иду, — глухо проговорил он. — И не отступлю. А ты что сделаешь без коррекции? Попробуешь остановить? Убить? Сдашь меня Совету? Драконам? Или просто будешь молиться, чтобы я передумал?

Наяр не отвечал. Рейтор видел бисеринки пота на его лбу, уже зная, что победил.

— С тобой или без тебя я это сделаю.

Подождав несколько секунд, и не дождавшись ответа, Рейтор отвернулся, готовясь улететь. Говорить больше было не о чем.

— Стой, — услышал он вслед усталый выдох. Оглянувшись, увидел, как отец опустился на стул и сморщился, потирая переносицу. — Стой. Хорошо. Давай… обсудим.

Ахнув, в камине с новой силой затанцевали язычки огня.

Глава 14. Не чушь

Письмо Рейтора пролежало под подушкой до утра. Положила я его туда не потому, что оно мне так дорого, а потому, что до ночи писала ответ. Утром, когда я нащупала листок под подушкой, бумага показалась мне горячей.

«А мое письмо такое же горячее? — вдруг взбрело в голову. — Или…»

Понимая абсурдность предположения, я все равно без конца трогала свой ответ, и так же без конца сомневалась. Бумага сначала была холодной, затем нагрелась. Скорее всего от того, что я так много ее трогала. Когда я прилетела на работу и достала письмо из-за пазухи, оно было уже ледяным. Я к этому моменту совершенно запуталась.

Письмо Рейтора я перечитывала раз пятьдесят, не меньше.

Он хорошо придумал, я не могла не признать. И в рабочих рамках удержался, и дал понять, что интересна, и торопить события не стал, и дал время обдумать… Много «и».

Разумеется, я все равно не собиралась его поощрять. Хотела отказать — аккуратно, остроумно, изящно. Чтобы он понял, что я взрослая, остроумная и изящная. Что у него нет шансов. И что я вовсе не собираюсь поддаваться на провокации. Кем бы он ни был — не собираюсь!

Над ответом я размышляла долго, с удовольствием. Он не должен был быть слишком длинным, не больше двух строчек. Не слишком жестким, не слишком игривым, не слишком равнодушным… Много «не слишком». Сладко было выписывать свои ответы, воображать на каждый реакцию Рейтора, хихикать, писать еще, а потом воображать снова.

Ответное письмо Рейтору я писала уже дома, при свече, выбирая из нескольких десятков вариантов. Сортировала я их тщательнее, чем письма. Отбросила слишком резкие, слишком игривые, никакие… Остановилась на одном.

Пленница, которая сбежала, по определению не твоя. Ищи другую, разбойник.

Утром взглянула на ответ уже иначе.

А если он прочтет его не с тем выражением, с каким я писала? Вдруг мой голос в его голове прозвучит пренебрежительно, грубо? А я писала не пренебрежительно, не грубо, а даже немного игриво, чтобы он подыграл, если ему интересно… Ведь его письмо мне правда понравилось. Как и он…

Если бы мне было двадцать… Ах, если бы мне было двадцать! Я бы ответила иначе. Но теперь… Игривость с моей — старшей — стороны выглядела то ли как откровенное предложение, то ли как жест отчаяния. Ни того, ни другого я позволить себе не могла, мне претила даже мысль демонстрировать доступность. Или я уже должна? Я ведь взрослая, может Рейтор как раз на доступность и рассчитывает…?

Ах, если бы Мари не рассказала мне о его репутации или ее вовсе не было, если бы мы не были коллегами, если бы он был постарше или я помоложе; если бы с начала было понятно, могут ли отношения привести к чему-то серьезному или не приведут ни к чему и нечего даже начинать думать… Если бы…

Заблудившись в собственных рассуждениях, я рассеянно рассортировала письма, так же рассеянно раздала их вестникам, а затем однозначно решила переписать ответ. Чтобы все было прозрачно, понятно, по-взрослому. Вышло, правда, совсем не две, а целых двадцать три строчки. Зато там было все по-взрослому. Я пояснила и предусмотрела все, чтобы Рейтор правильно понял, что именно я имею в виду, когда говорю одно, а не другое, потому что…

Когда дверь в бюро в очередной раз открылась, за ней стояла сухощавая мужская фигура, и это был не Рейтор.

— Отец…?

Визита я не ожидала, вскочила, заодно судорожно запихивая исписанный лист глубже в недра стола. Отец хмуро прошел до стойки, оценивающе посмотрел по сторонам, смерил взглядом мой стол и, наконец, посмотрел на меня. Я спрятала глаза, смущенно выровняла криво лежащий карандаш.

— Здравствуйте, папа.

Мама учила меня на фадийский манер обращаться к отцу на «вы».

Может из-за этого «вы» мы никогда не были особенно близки. А может от того, что я родилась девочкой. На дистанцию я не обижалась: обычное положение дел, что отцы ближе к сыновьям, а матери — к дочерям. Отец Мари, да и отцы многих подружек тоже отделывались от дочерей формальными фразами, предпочитая уделять внимание отпрыскам мужского пола. Если они, конечно, были.

В последний раз мы виделись около месяца назад. Отец работал наблюдателем на границе с Фадией, порой неделями не бывал дома. Одну из таких недель я и выбрала, чтобы переехать — не хотела лишний раз вступать в беседу, которая не сложится.

— Как ваше здоровье? Вы в бюро? Или ко мне?

— Здоровье терпимое… Мать сказала, что ты сняла комнату, устроилась на работу. Решил убедиться… — отец не договорил.