Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ). Страница 75

– На двадцать – тридцать саженей кожаный доспех или кольчугу пробьет. Если сил много, то стрелять сможешь совсем часто, а в среднем – примерно так. Раз, два, три…

Я посчитал, чтоб на каждый счет получился выстрел исходя из десяти‑пятнадцати выстрелов в минуту.

– Я видел, когда испытывали. Максим не врет, – сказал Савва Болдырев.

Народ радостно завозился.

– Надо больше таких… – произнес сотник Иван «Гроза». – Вблизи это даже лучше пищали. Ее пока перезарядишь…

– Огня‑то теперь татары так боятся не будут… – протянул Гаврила Ильин, и я понял, что Ермак рассказал всем о будущем использовании кучумовцами промазанной глиной войлочной одежды.

– Надо, – согласился я. – Чем больше таких, тем лучше. Но! Если Кучум придет весной (а он обязательно придет), мы, работая четырьмя кузницами день и ночь и если плотники будут заниматься только самострелами, в лучшем случае сделаем только сотню таких. Скорее всего – меньше, потому что еще много другой работы. Самострелы сложные, это не молотки и не топоры. Да оно и с топором огого сколько повозиться придется, на самом деле.

Теперь люди засопели уже не так счастливо, как минуту назад.

– Что же делать? – спросил начальник стрельцов Андрей Собакин.

Я, не отвечая на вопрос, продолжил.

– Кроме того, одними такими самострелами мы не отобьемся. Лупят они хоть и сильно да часто, но не так, как пищаль. Татары, как выясняется, на выдумку тоже хитры. От огня спасаться научились. И здесь, если они понаделают толстых щитов или чего‑то такого, нам будет очень тяжело. Помните, как ночью хотели спилить рогатины? Стрелы сквозь мешки с ветками проходили очень плохо, только пищалями да пушками спаслись. Здесь – то же самое.

– Ну да, правильно, – все, включая Ермака, безрадостно закивали головами.

– Поэтому нам нужны будут и другие самострелы, коль нет пороха. Не такие быстрые, но гораздо более сильные и дальнобойные. Но чтоб их делать, тоже нужно время. Кузнецы и плотники не справятся.

Люди начали догадываться, что я к чему‑то клоню, но к чему – непонятно. Во взглядах появилась настороженность.

– Что ты предлагаешь? – спросил Мещеряк.

– Надо снимать людей с прочих работ, как всегда это делали, – дал немудреный совет Гаврила Ильин. – А по‑другому то как?

– Им есть чем заниматься, – огрызнулся староста Тихон Родионович. – Они, помимо прочего, еще и еду на зиму заготавливают. Если с голоду помрем, никакой Кучум будет не нужен. И так только и перекидываю. Сейчас бревна для самострелов носим, а это труд долгий и нелегкий. Люди уже еле ноги таскают.

– Правильно говорит Тихон Родионович, – произнес я, – очень правильно. Лишних рук у нас нет. Поэтому я предлагаю – всех казаков и других, со всех сотен, с охраны, с разведки, из стрельцов, всех приписать к плотникам и кузнецам, чтоб когда не в охране, не в разведке, не в походе, работали там и помогали делать себе оружие. Чтоб это было не когда Ермак Тимофеевич сказал, а постоянно, каждый день, без напоминаний.

В ответ мне сначала прозвучала тишина, а потом люди начали говорить. Каждый – разное. Один Ермак молчал и слушал. Матвей, прочем, тоже. Поначалу сделал недоуменное лицо, но потом, посмотрев на молчаливого Ермака, тоже затих.

Зато другие выражений не выбирали.

– Казаку не дело – топором плотничать, он воин, а не батрак! – возмущенно заявил Гаврила.

То же самое сказал и Иван «Гроза».

– Казак – не холоп!

Я ожидал чего‑то такого, но не выдержал и вспылил.

– А я, значит, холоп и батрак, раз делаю оружие, которым только татар и победили⁈ Так, по‑твоему?

Иван ничего не ответил. Его лицо стало красным от ярости, он вскочил и положил руку на рукоять ножа.

Я тоже встал, но, в отличии от него, за нож хвататься все‑таки пока не стал.

– Сядьте и успокойтесь! – рявкнул Ермак, и мы сели обратно на лавки.

– Максим дело говорит, – произнес Мещеряк. – Если не будем работать, нам не выстоять.

– И что нам теперь, в охране не стоять? – удивился Лука. – Не понимаю.

– В охране – стоять. Но как поменялся с ночи, поспал, отдохнул, то иди в кузню, помоги, чем сможешь. У горна постой, там кузнечному делу учиться не надо, еще чем‑нибудь подсоби. Правильно я говорю? – спросил меня Савва.

– Очень правильно! – одобрил я. – Помогать кузнецам и плотникам не в ущерб военному делу, а для него. Когда живицу собирали для огнеметов, все ходили, и никто ничего не говорил. Понимали, что надо. И сейчас то же самое.

– Мои не захотят, – заявил Иван. – Скажут, что они – казаки, и шли воевать, а не плотничать.

– А ты объясни им, что иначе они будут не воевать, а лежать у татарских ног с перерезанными глотками, – тихо сказал Ермак. – Если не сможешь, давай я объясню. А самым горластым объясню потом еще раз.

– Не, Ермак Тимофеевич, – вмиг осекся Иван, – я сам смогу. Повозмущаются, покричат, и успокоятся. Все будет хорошо. Я сам все сделаю.

– Молодец, – так же тихо сказал Ермак. – Правильно. Короче: деваться некуда. Придется работать много. Считай, столько же, сколько работали перед приходом Кучума. Все должны не жалеть себя. Не зазорно казаку потрудиться для казачьей славы и спасения живота своего. Поэтому решим так – кто в походе или еще где‑то, тот, значит, там. Как приходит – отдыхает, спит, а потом не ходит по Сибиру и девкам подмигивает, а идет в кузницу или к плотникам. Как Кучума победим, так долго будем брагу пить да песни горланить. А пока – не время. Максим, давай с Тихоном Родионовичем придумай, как оно что будет. Чтоб точно. Чтоб никто не жаловался, что ему не дают отдохнуть, или что он из кузни не вылезает, а другой неделю ничего не делает. Ясно?

– Да! – радостно ответил я, довольный, что все завершилось благополучно и даже не пришлось бить морду кому‑нибудь из сотников. – Сейчас все сделаем!

– Тогда все, – проговорил Ермак. – Идите, рассказывайте своим о том, что мы на круге решили.

Серый вечер спускался на Сольвыгодск. От реки тянуло холодом. Елисей Скрыпник стоял у стершегося мостка, глядя, как вода лениво плещет о сваи. Было тихо, только по ветру доносились плески рыбы.

Через несколько минут на тропинке за деревьями послышались шаги.

Оттуда один за другим вышли пятеро. Шли молча, без суеты. Первым показался широкий, как дверной проём, мужик с чуть вялой походкой и круглым лицом, которое будто всегда слегка опухло от сна. За ним – худой, жилистый парень с кривой ухмылкой; глаза бегали, а в уголках губ затаилась какая‑то нервная усмешка. Следом – угрюмый, косоглазый человек с широкими плечами. Лицо каменное, как у памятника. Четвёртый – в чём‑то вроде обрывка монашеской рясы, шагал чуть поодаль, бормотал себе что‑то под нос. Последним шел смуглый, скользкий на вид, с цепким взглядом и кошачьей гибкостью.

Скрыпник повернулся к ним. Они остановились в паре шагов, и какое‑то время все просто молча смотрели друг на друга. В воздухе повисла настороженная тишина.

– Вы от Анисима? – сказал наконец Елисей.

Тот, кто шел первым, утвердительно кивнул.

– От него, – сказал он.

– Завтра в ночь отправляться, – произнес Елисей. – Времени нет. Надо успеть до холодов. Анисим объяснил, что нужно сделать?

– Да, – ответил жилистый парень. – Привезти сюда одного человека. Поймать и привезти. Сильно не калечить, нужен целый. Сделаем. Не впервой.

– Лодка готова? – спросил Елисей. – Анисим сказал, что даст вам лодку.

– Готова, – заверил его «монах», и его взгляд опять стал отрешенным.

Разговор длился недолго. Скрыпник и пришедшие договорились о месте встречи, после чего пятеро развернулись и ушли той же тропой, откуда пришли, растворившись в надвигающихся сумерках. Скрыпник ещё немного постоял на мостке, глядя на воду, а потом сам пошёл в городок, туда, где его уже ждал купец.

Анисим сидел избе, рядом с ним лежал богатый меховой плащ, который он явно носил лишь для вида. На столе стоял кувшин, глиняная кружка с медовухой. На тарелках была разложена колбаса, рыба, хлеб.