На золотом крыльце 2 (СИ). Страница 4

— Киберкрестьяне, — сказал я. — Глядите, вон коров пасет мужик со стальными ляжками!

— Он за эти ляжки кабальный контракт на десять лет подписал, — пояснил мне Людвиг Аронович. — Ну бы их к черту, такие ляжки. Хотя варикоз заработаешь — не так раскорячишься… Давай-ка объедем, как Ян Амосович советовал. Будем двигаться строго по трассе!

Вдруг у меня родилась идея, и я тут же ее озвучил:

— Дадите порулить? — вопрос вырвался сам собой.

— А ты умеешь? — с сомнением глянул на меня гном.

— Водил внедорожник деда Кости и на урукском байке катался! — гордо ответил я.

О том, что мой опыт в этом плане — два раза на одном и один раз на другом транспортном средстве — я, конечно, умолчал.

— Поломаешь шушпанцер — отработаешь, — пожал плечами кхазад. — Садись! А я пока клиенту нашему позвоню. Рули все время прямо по Красной дороге, и потом на Московское шоссе.

Я и сел. Присмотрелся, освоился, нажал на кнопку пуска двигателя, притопил педаль — и вцепился в руль, чувствуя, как трогается с места тяжеленная машина.

В отличие от Европы, в Государстве Российском никакого особенного документа для вождения не требовалось. Запрещено было водить машину до 16 лет, и только. Но и наказывали за ДТП чрезвычайно строго: если кого-то убил или покалечил — возмещаешь ущерб и отправляешься на каторгу. Если пьяный или обдолбаный при этом — публичная дыба и порка, что почти равносильно смерти. Я ехал аккуратно, медленно вел гномский фургон и чувствовал себя совсем взрослым. Ощущения — непередаваемые! Даже спину выпрямил и плечи расправил. Шофер — это звучит гордо!

В какой-то момент тот опричный квадрокоптер, что висел над нами, обогнал фургон и устремился вперед, и я с удивлением рассмотрел целую стаю таких же механических птичек, которые рванули следом за ним. Спустя полминуты, над нами с гулом пролетел черный конвертоплан с эмблемой из метлы и собачьей головы.

— Ай-ой! — обрадовался почему-то гном. — Опричники полетели кому-то мозг вправлять.

А я ни разу не обрадовался. По всему выходило — на меня все еще охотились. Или не на меня — на любого студента колледжа? Всяко могло быть. Скверное дело! Недаром за Ермоловой приехал ее брат — лично! Такому никакие квадрокоптеры не нужны… На душе стало тревожно, но, поскольку Людвиг Аронович и не думал нервничать — знай, трепался на шпракхе с кем-то по телефону — то и я рулил себе на крейсерской скорости, посматривая на небо. Время от времени вежливо и приглашающе мигал поворотниками всем, кто хотел меня обогнать, не лихачил и вел себя вполне прилично. Когда мы проехали интересный въездной знак в виде арки и двух античных колонн, Лейхенберг, закончив, наконец, трепаться с кем-то по телефону, сказал:

— Все, останавливай машину, будем меняться. Я вижу, как ты ездишь — тебе по городу нельзя. Если хочешь — еще дам потом порулить, на обратном пути, на трассе…

— Хочу, — откликнулся я. — Может, еще и специальность таксиста освою!

— Тьфу, какой таксист? Окстись, мин херц! Автослесарь — я еще бы понял, но таксист… Позорище! Как у тебя язык вообще повернулся? — он долго еще ворчал и бурчал, почему-то отождествляя в своей речи таксистов и снага, как будто не бывает, скажем, таксистов-людей или таксистов-кхазадов!

Не знаю, что у него за пунктик такой был, и какой таксист его в детстве обидел, но вот, поди ж ты — оказывается, я наступил на больную его мозоль и был вынужден все время поездки по Саарской Мызе слушать его возмущенные выпады в сторону таксистов.

Город, кстати, хотя и считался опричным, выглядел симпатично. Саарская Мыза представляла собой прекрасную эклектику из старинной архитектуры — тенистых скверов, уютных двух- и трехэтажных зданий, церквей и административных построек конца XIX — начала ХХ веков, и всех этих высоких технологий. И народ тут не походил на сумасшедших ученых, магических теоретиков и компьютерных гениев. Так — интеллигенция с примесью футуризма.

Только огромная сверкающая надпись «Мастерская братьев Цубербюлер» заставила Лейхенберга перестать ворчать. Мы подъехали к большому ангару, ворота которого были плотно закрыты. Изнутри доносились звуки сварки, визг шлифмашинки и гудение какого-то мощного оборудования. Гном скомандовал:

— Вылезай, мин херц, будем выгружать технику! И не сметь больше говорить такие гадости! — и громогласно посигналил, безжалостно вдавливая кнопку клаксона, и заорал в окно: — Хуябенд! Есть там кто? Открывайте!

Ворота открылись. В проеме стоял плечистый рыжебородый кхазад в сварочной маске, сдвинутой на макушку, рабочем комбинезоне и больших защитных перчатках.

— Хуябенд, старый бандит! — крикнул он. — Отстань от пацана, вы в опричнине — здесь не нужно таскать руками… Га-а-анс, выгрузи, что там нужно Лейхенбергу, на машинке!

На машинке? Изнутри ангара появился, грохоча огромными стальными ногами, натуральный человекоподобный робот, как в фильмах про корейскую войну, только современнее и круче. Желтого цвета! Внутри него, за прозрачным стеклом, в специальной кабинке восседал еще один рыжий гном и при помощи двух джойстиков управлял движениями гиганта. Робот был метров пять в высоту, не меньше.

— Ла-а-адно, — скривился Людвиг Аронович. — Позеры… Миха, открой им заднюю дверь, а?

Конечно, я пошел открывать дверь! Мне ужас как интересно было посмотреть на работу Огромного, пусть не Боевого, а Хозяйственного, но все равно — Человекоподобного Робота! Кого из пацанов вообще не разматывает от таких штук? Не знаю ни одного.

Вот бы в кабине посидеть, а?

* * *

Мы оперативно сделали все дела, сбагрили Цубербюлерам роботиков, так что имели полное право на пообедать. И Людвиг Аронович, как и обещал, повез меня в Творческий дом. Он и вправду так назывался!

— Сигурд Эрикович — очень уважаемый кхазад, — объяснял мне Лейхенберг. — Занимается реставрацией артефактов! А дом культуры у него для души. Там вечера поэтические проходят, выставки художественные и разные другие культурные мероприятия. Зарегистрировано как коровкин… Кровавкин? Ковёркин?

Гном задумался. А потом выдал:

— За каким бесом вам в русском языке эти авалонские термины? Есть же красивое слово — гемайнсаменарбайтенхалле!

— Коворкинг, — сказал я.

— Вот! Ковры какие-то… Хотя ковры там есть, посмотришь — обзавидуешься. Но главное, мин херц, там еще и покушать дают. При Творческом доме — Творческая кухмистерская! И, я скажу тебе как ценитель — ценителю, кормят — просто объедение. Лучший показатель — Сигурд Эрикович там сам обедать изволит. Мы его как раз застанем и все с ним обсудим, йа-йа!

Он пребывал в очень оживленном состоянии духа.

— Тебе надо попробовать библейской похлебки, — сказал он. — Всем спортсменам надо. И сочней!

— Людвиг Аронович, — прищурился я. — А ваши шахматы это…

— Боевые големы! — рявкнул он.

— Что-что? — оторопел я.

— Ничего-ничего!

Вот это дичь так дичь! Вот это столяр! Если он не дурил мне голову, то суета и ажиотаж вокруг фигурок становилась понятной. Боевые големы… Это что же — они типа мелких диверсантов? Или в размерах растут? Подумать только: на территории магического колледжа какой-то бородач реставрирует целую армию боевых големов! Тридцать две штуки!

— Приехали, — сказал Лейхенберг. — Держи расческу, приведи себя в порядок… И вообще, снимай эту куртку свою, нужно выглядеть прилично!

Сам он действительно поправил свою тюбетейку, расчесал бороду, сменил спецовку на что-то вроде сюртука и даже нацепил на нос очки, которые держались исключительно за переносицу. И вдруг преобразился из столяра в важного мастера! Это ж надо! Вот это — магия!

Пришлось и мне снимать серо-красную куртку, оставаясь в черной футболке. Джинсы, кроссы и черная футболка — вполне прилично для голодранца и для помощника столяра, и для рабочего сцены, и… Для водителя фургона — тоже очень даже! Эх, еще бы роботом порулить… Аронович тем временем зажал под мышкой коробку-доску с шахматами и полез из машины наружу. Ну, и я — за ним.