На золотом крыльце 2 (СИ). Страница 2

Во-вторых, из женского общежития выпорхнула Ермолова и двинулась к воротам. Вместо форменных блузки и юбочки на Эле в связи с дождливой прохладной погодой был надет бежевый плащик с пояском и какие-то легкие брючки. Кудри развевались на ветру, в руках она держала небольшой саквояж, каблучки туфелек цокали по тротуару.

Девушка увидела меня и замерла на секунду в явном сомнении. Почему-то и ее поза, и ее тревожные влажные глаза — все это напомнило мне олененка, которого я когда-то видел на опушке леса, в Лукоморье. Хрупкая, беспокойная красота.

Ермолова еще раз посмотрела на машину за воротами, потом — на меня, что-то сказала сопровождавшему ее Кузевичу и быстро пошла в мою сторону. У меня забухало сердце. Мы с ней не общались уже два дня, виделись только в столовой пару раз, и она говорила «привет!», и я отвечал ей тоже «привет!». Честно говоря, у меня не было желания выяснять отношения. Она сама убежала, и, если бы хотела — завязала бы со мной потом разговор, я не прятался в отличие от некоторых. Да еще и эта подслушанная беседа — черт знает, что!

— Титов, — сказала она, подходя. — Я сегодня уезжаю домой.

— Ага, — я старался не смотреть на нее. — Счастливой дороги. Удачно добраться.

— Миха-а…

— Что — Миха? — я не выдержал и посмотрел ей в глаза. — Что?

Теперь она потупилась, ее щечки наливались румянцем.

— Миха, выбрось все, что было, из головы, пожалуйста, — тихо проговорила она. — Так будет намного лучше.

— Знаешь, что?… Ты… — я едва сдержался.

«Ты втираешь мне какую-то дичь» — вот что я хотел ей сказать. Но выдал что-то более нейтральное:

— В сентябре поговорим, — вот что я произнес. — Если захочешь. До свидания, Эльвира.

— До свидания, Михаил.

И ушла к воротам, два раза оглянувшись. А когда створки открылись — уже не оборачивалась, побежала к этому страшному мужику, а он встал с капота и подался ей на встречу, сделал пару шагов вперед и обнял ее.

— Привет, малая! — ухмыльнулся он.

— Клавдий! — в ее голосе слышалась искренняя радость.

Определенно, они были родственниками, судя по манере общения и коротким объятьям. Брат, что ли?

— Какая отвратительная рожа, — проговорил Людвиг Аронович, приближаясь. — Верфлюхтер блютигер швайнехунде хенкер! Ты только посмотри на него, мин херц!

— На кого? — на душе у меня было препаскудно.

— На Клавдия Ермолова, на кого ж еще? Чудовище почище хтонических! Можешь спросить у Ави, своего соседа, как он вел войну с Железноводским кланом год назад и скольких отважных хэрсиров предал лютой смерти лично. Бёземюллер тебе расскажет… Шурке вайнзенигер мёрдер, вот кто этот Ермолов такой! — на лице у старого кхазада появилось брезгливое выражение. — Но за сестрицей своей ухаживает, глянь — дверцу открывает! Их только потому еще не вырезали под корень, что держатся темные друг за друга крепко!

Мне оставалось только кивать. А хотелось рожи корчить! Эля — сестра Клавдия Ермолова, получается. Значит, дочка Льва Давыдовича Ермолова. Эльвира Львовна! Принцесса клана, и всё такое. Я смотрел, как закрываются ворота, как Эльвира медлит перед тем, как сесть в машину, и что-то говорит своему брату, а потом все-таки скрывается внутри огромного электрокара. И машина укатывается прочь по лесной дороге.

— Так что там, мин херц? — спросил Людвиг Аронович. — Что не так с роботиком?

— Одна банка из собранных уборщиком фонит магией, — выдал я. — Вот, в этом пакете. Можете кому-то об этом сообщить, а? Мне нужно пару минут.

— Сбледнул ты чего-то, — проговорил гном подозрительно. — Может, в медблок тебе?

— Я на лавочке посижу, и все пройдет, — отмахнулся я. — Все фигня.

Как она сказала? «Выбрось из головы?»

Ничего я из головы выбрасывать не собирался. А вот задвинуть куда подальше — это вполне. Слишком уж заедали меня эти мысли, слишком болезненно саднило в груди. Влюбленность? Первая любовь? Да пошло оно всё… В гробу видал!

Усевшись на скамейку я прикрыл глаза и…

* * *

— Твою мать, — сказал я, оглядываясь. — Не Библиотека, а фан-клуб Ермоловой. Даже как-то стыдно.

У меня тут все было увешано плакатами с Элей, оказывается. Вот — Эля кушает личи. Вот — в прыжке, отбивает мяч над сеткой. А тут — в красном выпускном платье. А здесь у нее солнце через кудри светит. Уже и книжек половину не видно из-за этих плакатов! Так дело не пойдет!

Ничего с мясом я рвать не собирался. Аккуратно снимал, скручивал — и закидывал наверх, на антресоль. Пускай полежит! Точно так же я поступил и с неизвестно откуда появившейся целой полкой ярких блокнотов с похожими названиями. Ну, в стиле «ЧТО ОНА СКАЗАЛА», «ЧТО ОНА ИМЕЛА В ВИДУ», «ВСЕ СЛУЧАИ, КОГДА ОНА ОБЕРНУЛАСЬ» и прочая такая дичь. Все — в стопку и туда же, на антресоль. И закрыть поплотнее дверцы, до характерного щелчка. Обойдусь как-нибудь! Как там у живого классика? «Мысли завтрашнего дня», точно.

Взглянуть на влюбленность под таким углом — это было ценно. Как же все-таки сильно засирается мозг от этого необъяснимого природного явления! Но я всё расчистил, навел порядочек. Вся романтика и дурацкие переживания отправились на антресоль. Там им самое место, нечего самоедством заниматься! Не знаю, правда — как надолго поможет, но, если не буду ковырять — сломаться антресоли не должны. Хоть поживу спокойно.

* * *

— Мин херц, нормально все? — постучал по тротуару полипропиленовой трубкой кхазад. — Вот, сам Ян Амосович пришел. Рассказывай еще раз, какая-такая пивная банка, в чем дело…

Я аж подскочил: директор был здесь! Стоял и смотрел на меня, прищурившись.

— Ага! — я пригладил волосы, потер лицо ладонями, пытаясь прийти в себя и унять легкое головокружение после насильственного вмешательства в собственное сознание. — Вот тут, Ян Амосович, в пакете. Пивной напиток «Легкий», желтая банка. Я все остальное барахло могу подцепить телекинезом, а эту штуковину — не очень. Нити эфирные ведут себя дебильно, ни толкать, ни дергать не хотят, в кудряшки завиваются.

— В кудряшки, значит? — Полуэктов глянул почему-то в сторону ворот.

Машины, конечно, уже и след простыл. Директор засучил рукава и присел на корточки у мусорного пакета. Уже знакомые сверкающие энергетические спирали загорелись вокруг его запястий, он забормотал что-то на латыни. Банки внутри задребезжали, запахло гарью и еще чем-то тошнотворным, а потом Ян Амосович спросил усталым голосом:

— Предыдущих роботов кто проверял? Не Титов?

— Не только Титов, — признал Людвиг Аронович. — Лугзак и Шнург еще. Биба и Боба, ей-ей! Вы что, их по квоте взяли, Ян Амосович? По программе расовой терпимости? Вы видели, как они плитку кладут? Как будто в «козла» лупятся!

Полуэктов только вздохнул. Он повертел в руках таинственную банку, осмотрел ее так и эдак, удовлетворенно кивнул своим мыслям и спросил:

— А у тебя, Михаил, остальные роботы — они как себя вели?

— Просто очищал контейнер, перезапускал — и всё работало, — развел руками я. — Ничего такого в эфире.

— Надо перепроверять, всё равно. Алюминиевые банки у нас на вторсырье идут, верно? Эх, не обрадуются коллеги, когда я их заставлю мусор сортировать… — Полуэктов встал и потянулся, хрустя суставами. — Студентов бы привлек, да почти все разъехались.

— А вы Бориса Борисовича возьмите, — выдал я и тут же об этом пожалел.

Оно мне надо — дичь нарезать? Просто — вырвалось. Воистину язык мой — враг мой, как говорила баба Вася.

— Это почему? — повернулся в мою сторону директор.

Отвечать не хотелось, но всякая шутка должна быть добита до конца, деваться некуда…

— Он все равно никогда ничему не рад, какая разница? — как можно более нейтрально проговорил я.

— Кхм! — крякнул директор. — Вот что! В Ревель вам только послезавтра ехать, а тебя без присмотра оставлять страшно. Людвиг Аронович, значит, уборщиков все равно чинить нужно, поэтому предупреждайте Барбашина, что Миху с собой берете — и езжайте… Где та мастерская находится, не напомните?