Воин-Врач III (СИ). Страница 6

— Сделаю, княже! — расцветя, завопил хриплый бессменный судья, гроза ледовых дружин, и саданул локтем в «спинку сиденья» так, что на заросшем лице «шофёра» проскочило страдание. Видно, чувствительно попал куда-то. Но на скорости передвижения «шагохода» это не отразилось никак.

Когда бурая огромная тень скаканула с гульбища прямо на двор, минуя ступени лестницы, зрители, разевавшие рты на продолжавшуюся Гнатову пантомиму, который, судя по жестам, уже обещал кого-то убить трижды самым страшным и безжалостным способом за недостаточное служебное рвение, сыпану́ли во все стороны, как куры от коршуна. По-крайней мере, пригибались и голосили они очень похоже. Буривоев медведь на произведённое впечатление не отреагировал, набирая ход так, что только снег из-под подшитых валенок полетел. БТР, а не человек.

Навстречу второму по счёту малому отряду выехали Алесевы и Гнатовы. Провели через тот самый, знакомый древлянам, хутор, где покойный муж зав.столовой, Домны, пчёл в своё время держал. Там и разгрузились, в основном. Пока весь Киев орал на трибунах и вокруг ледовой коробки, где поочерёдно выхватывали от непобедимых Полоцких Волко́в то Стражи, то черниговские Орлы, то переяславские Лоси, на княжье подворье, через тайный ход под западной стеной, вкатились трое возов-саночек. На Почайне-реке стояли крик и гам, покупали, беспощадно торгуясь, рукавицы, ленты и шапки с символикой «гостевых» команд, которые за астрономические суммы успели выткать и вышить здешние рукодельницы по срочному заказу Ярославичей. За стенами и воротами княжьего подворья было тихо. Но пока на льду шли баталии, пусть и шуточно-тренировочные, между хозяевами и гостями, и город почти в полном составе болел за своих, которыми, как ни странно, считались и Стражи, и Волки, на Всеславовом дворе суета стояла ничуть не меньше, чем на трибунах. Просто люди здесь собрались такие, которые умели делать всё необходимое без лишнего шума.

— Сколько? — отрывисто выдохнул я, поворачиваясь к распахнувшейся двери. Вар с Немым стояли у стола, зная, что раненых принесут и положат без их помощи. Их работа, которую по-прежнему некому было доверить, заключалась в другом.

— Трое, — выдохнул запалённо Гнат, что встречал и сопровождал прибывших лично.

— Шестеро ж было в отряде? — голос Дарёны прозвучал как-то непривычно звонко и чисто в операционной.

Отвечать не стал никто.

Как их смогли привезти ещё дышавшими — я не имел ни малейшего представления. На них места живого не было. Стрелы, ножи, копья, колотые, резаные и рваные раны, жгуты, наложенные чёрт знает когда… Но думать о том, что сила их кончилась, и удача покинула было нельзя. Как и о том, что у меня дрогнет или запоздает рука. Или нить слетит с пальцев. Видимо, здешний антураж начал и на меня, советского доктора, оказывать своё странное, необъяснимое влияние. Когда ты точно знаешь, что за спиной и за плечами стоят ушедшие за Кромку предки, а ещё дальше за ними — сами Боги, от которых и вели свой род напрямую русские люди, ошибиться становится ещё сложнее, чем когда за спиной больше полувека операций и школа отечественной хирургии.

Дарёна удивила. Когда поднялась на лавку, не кладя ладони на виски́ того, кого я решил оперировать первым, и запела, глядя куда-то необъяснимо далеко. И отключились все трое, и на столе, и на носилках. Даже Вар, кажется, «поплыл». Но Ян врезал ему носком сапога по щиколотке, памятуя о том, что стерильными руками ничего и никого трогать нельзя, какая бы ни выпала надобность. Видимо, усилившийся русский сонный напев на латгала не действовал. Или доходил чуть позже.

Пожалуй, и хорошо, что часов в операционной так и не появилось. И считать время можно было лишь очень примерно. По примерной продолжительности той или иной манипуляции, по числу наложенных швов, по тому, сколько раз вытирали мне лоб тампоном из чистой свёрнутой холстины, удерживаемой хватом-зажимом. Но это было очень субъёктивно.

Руслана, шутника и балагура, спасти не удалось. Выбранный первым, он умер на столе. Отшвырнув инструменты, я развернулся перемываться, чтобы не лезть в нового пациента руками, на которых на пальцах ещё блестела, а выше — отлетала невесомыми розово-красными кплёнками подсыхавшая кровь свежего покойника. Жена, глядя куда-то в непознанное, вела напев по-прежнему ровно и без пауз, будто и не дышала вовсе. Главное, чтоб ребёнку не повредило это.

Отряхнув руки от спирта, перешёл ко второму столу. Вернее, носилкам с колёсами. Кондрат, плотник-волшебник, придумал, как сделать так, чтобы одним движением носком сапога можно было блокировать их все, и не переживать, что в самый ответственный момент постамент с оперируемым надумает откатиться куда-нибудь. Хвалимиру, Хвалику, во святом крещении Алексею, повезло больше, но несильно. Судя по всему, крови в нём оставалось меньше половины, а со станциями переливания или одиночными донорами здесь, в одиннадцатом веке, было не то, чтобы плохо, а просто никак. И я пока не успел даже вспомнить механики определения групп и резус-факторов — как-то всё не до того было. И Хвалик по этому поводу имел все шансы отправиться к тем самым предкам, что будто стояли за нашими спинами. По моему недосмотру. Очень обидно осознавать такое, даже зная, что вот прямо здесь и сейчас ты уже точно ничего сделать не сможешь. У меня от такой мысли обычно рождались только ярость и злость, которые иногда помогали лучше всех знаний и навыков. Не подвели и сейчас.

Князь, рыча, сорвал верёвку, что пережимала посиневшее бедро Хвалимира. Если не знать, что в руке у него был нож с диковинным латинским названием «скальпель», то могло вполне показаться, что оборотень рванул шнур когтями. И от того, чтобы взвыть, задрав к Луне вытянувшуюся морду, покрытую серой шерстью, врача-лекаря отделяли считанные мгновения. Глянув на слабые толчки красного в ранах на ноге, не фонтаны, не брызги даже, Чародей зарычал ещё раз. И в операционной раздался судорожный шелест. Сухими гло́тками попытались проглотить отсутствовавшую слюну все, даже Дарёна. А руки оборотня-князя летали так, что от попытки уследить, кажется, голова кружилась. Он выхватывал инструменты из рук Вара и Немого, будто забыв людскую речь, перестав называть странными именами гнутые блестящие железки. Которые бледные телохранители, к чести их, продолжали подавать безошибочно, как на учёбе.

— Раствор, баклагу! Нет, две баклаги! — крикнул вслед носилкам с Хвалимиром Вар. Правильно поняв со второго раза мои жесты, в которых, кажется, оставалось всё меньше человеческого.

— Есть два раствора! — долетел из-за двери голос Феодосия. Этот справится, он во внутривенных вливаниях точно лучший. И около двух литров физраствора в пациента зальёт, не будет стоять столбом над носилками, ища второй локтевой сгиб. Который лежал, ампутированный вместе с остальной левой рукой, в корыте, под моими ногами.

Взгляд мельком на Немого чуть было не напугал. В глазах повидавшего всякое воина, стояли страх и слёзы. Наверное, потому, что глянь я на него — про физраствор пришлось бы вслед Федосу кричать ему. И он крикнул бы. Или потому, что эта мясницкая работа, резьба по живым людям, по-прежнему ужасала его. И восхищала.

Гвор, один из немногих северян среди нетопырей, шансов имел больше. И конечностей вышло оставить ему тоже больше — все. Но кровопотеря, конечно, была ужасной, и вероятность заражения от слишком долгого времени наложения жгутов тоже сохранялась. Правда, как уже не раз было отмечено мной в этом мире, то, что гарантированно убило бы больного и раненого в моём времени, здесь переносилось как-то более щадяще. И по-прежнему не находилось ответа о причинах этой необъяснимой скорости регенерации тканей и общей реконвалесценции, выздоровления. Экология, наверное. Или близость к Богам.