Бунт (СИ). Страница 7

Я и умирать не хочу. Это неприятная процедура.

Глава 3

Решение остаться.

Москва

11 мая 1682 года

Ко мне стали подходить стрельцы, а я всё направлял в их сторону саблю.

— Егорка, не дури! Ну не можно так… Зарубил жа полуголову, — принялись меня уговаривать. — Видели мы, яко он первым на тебя напал. Отец твой защиты у Долгоруковаго взыщет, гляди же, да не погубят еще.

— Мы все покажем, что ты не по умыслу, что сам полуголова Фокин злодейство измыслил, — сказал еще один бородатый стрелец в годах.

Они приближались ко мне, а я водил саблей вдоль этого полукруга, понимая, что одолеть всех не смогу. Сражаться? Готов — ведь пока человек дышит, он должен бороться и за себя, и за других.

Но…

— Остановитесь! — сказал я, когда понял, что отступать уже и некуда, дальше загон для свиней.

Хряк и без того поглядывал в мою сторону, будто бы что-то знал, что я хотел бы в любом случае скрыть. А если на его территорию еще позарюсь!..

— Пойми же ты, неразумник, что тебе два пути токмо и есть: али ты до казаков побежишь… И я пропущу тебя в бега. Али же до батюшки Хованского мы пойдем и правду сыщем. Ты жа невиноватый, — вполне рационально проговорил в ответ один из стрельцов.

— Да как же, товарищи! Жалование нужно… С кого мне его брать? Мне, почитай, двадцать рублей должны, — сказал другой стрелец.

И вот он был поддержан большинством.

— Дадим сбежать до казаков, так сотник Иван Данилович отплатит нам сполна. Чай, не бедные Стрельчины, по двадцать рублей за год найдут нам отдать. А там еще и жалование…

— Да и сколь можно терпеть поборы. Доколе можно сносить осрамления имени нашего? Стрельцы мы али челядники невольныя? — возмущался тот молодой «защитник».

Правду говорят, что молодости свойственно бунтарство.

Бежать к казакам? Это вариант, вроде бы как, и подходящий, лучше, наверное, чем быть казненным. Но это же еще добежать нужно, да не попасться, да с голоду в дороге не помереть. А после? Дальше-то что делать? Обживаться в казацком обществе? Да кому я там нужен. Уверен, что казачество нынче уже имеет свое неравенство. А что до стрельцов беглых, так могут и… слишком настороженно встретить.

Но не это главная причина, почему бегство на Дон, или еще куда, где есть казачество — не для меня. Из головы не шло, как я воскресал и умирал… Весьма вероятно, что своими действиями я уже нарушил ход истории. И тут на ум приходит выражение: «мы в ответе за тех, кого приручили». Приручил ли я время — или оно меня, но чувство, что я должен теперь стать охранителем истории, не покидало меня.

Не может быть хуже, чем было. А лучше? Поживем, увидим. Поживем ли?..

— Ответьте, браты, а какой нынче день! Как по голове стукнули, так и забыл, — прежде чем принять решение, я решил уточнить обстоятельства своего появления в этом мире.

Не может быть, что та сила, что так лихо кидала меня по эпохам, в этот раз решила поместить в спокойные времена.

— Так одиннадцатый день мая, семь тысяч сто девяностое лето, — ответили мне.

Пришлось потратить время, чтобы вспомнить летоисчисление, вычесть… Хованский жив, май… Всё ясно. Восстание стрельцов. Я стрелец, уже дел натворил, последствия которых сложно предугадать. Появился долг, ответственность перед Отечеством. Ох, не тяжела ли Шапка Мономаха? Чего это я про шапку?

— Вот что, товарищи, — слово взял дядька Никанор. — Обиды сии, или не обиды, но разобраться — нужда есть непременная. Ищем по правде законной, а не в бунт восставать.

— И я правды искать стану! — с уверенностью в голосе сказал я. — А вы правды не ищете?

— Все мы правды ищем, — отвечал один из стрельцов, заходя мне за спину.

Вот оно, решение: или я сейчас рубану по голове мужика, что уже ведь зачем-то зашел мне за спину, или… Охранитель же я, значит, не бежать мне от проблем, а решать их. А то, что заберу еще одну жизнь, в данном случае проблем не решает, только создает.

— Ведите! — сказал я, аккуратно вкладывая саблю в ножны и начиная развязывать пояс.

Но вот что поразило — не обыскали. То ли не увидели, то ли посчитали не опасным, но под кафтаном у меня был пистолет — и его не забрали. Такому я не мог не порадоваться — всегда кстати иметь козырь. После уже, когда я сел на телегу, перед тем, как связали, я смог пистолет быстро засунуть под сено, что было утрамбовано на телеге.

Меня не били. Мне даже сочувствовали. Но вели к полковнику. Несли и тело полуполковника Фокина. Причем, хотя он ещё некоторое время нуждался в оказании медицинской помощи, никто даже не дернулся в сторону насильника. Так что я даже чувствовал благодарность со стороны стрельцов. Чего там, чувствовал? Я слышал конкретные слова. Достали уже стрельцов и полковник Горюшкин, и его брат двоюродный Степан Фокин, бывший заместителем полковника, а сейчас мной убитый.

И я слушал. Строил обиженную мину и слушал. Оказывается, я, вместе с другими десятниками Первого полка Стрелецкого приказа, батрачил в одном поместье под Москвой. Имение это принадлежит Юрию Алексеевичу Долгорукову, главе Стрелецкого приказа.

И все говорили о бесчинствах и полковника, и полуполковника, которого я отправил на тот свет, или куда там… Я, имея свой опыт, уже и сомневаюсь. Горюшкин и жалование задерживал, и вот так… заставлял работать на земле даже десятников.

Ведь все присутствующие — стрелецкие десятники. Так что мне сочувствовали, но оставаться без жалования, которое, по слухам, должны уже завтра раздавать, не хотели ни ради меня, ни даже ради моего, вроде бы как, отца. Хотя о нем высказывались только в уважительной форме. И судя по всему, не хотели ссориться и с сотником.

Юрий Алексеевич Долгоруков, выходит, не только полномочиями злоупотреблял, привлекая служивых на работы на личной дачке, но и унижал стрельцов. Хотят показать, что служивые — это всего-то холопы. Зря… Судя по всему, вот-вот терпение лопнет — и случится ужасное.

Бунт — это никогда не на пользу государству. И я знал, что случится. Москва будет разграблена — если не вся, то почти что вся. Особенно бояре и дворяне, связанные с Нарышкиными, пострадают. Стрельцы награбят себе много чего, разломают немало, пусть и ремесленных, но производств. Ну и ручьи крови… Нужно этот разгул стихии пусть не предотвратить, так как видно, что накипело, но направить в другое русло.

Получится? Одному Богу известно. Но разве неопределенность — это повод ничего не делать? Это причина засучить рукава и действовать.

Но, а пока я ехал в телеге, связанный. И мои мысли, казалось бы, звучали в голове вот такого узника и преступника утопией. Но это лишь казалось. На другой телеге везли тело убитого мной подполковника Фокина. Я сидел и имел возможность смотреть по сторонам, а вот убитого везли тайно, под сеном.

Уже скоро мы оказались в Москве. Что сказать?.. Собянина на них нет! Ну или кого иного, кто мог бы привести столицу в порядок. Нет, особой грязи я не видел, хотя кучи конского навоза никто не убирал. Но дома поставлены будто бы как попало — хаотично, кругом деревянные постройки. Дороги разбитые, грунтовые, с ухабами. Не дороги, а направления. Конечно, асфальтированных шоссе я тут не ожидал. Но и грунтовки могут быть ухоженными. Люди попадались разные: есть и явно нищие, во рванине. Но встречались и добротно одетые горожане, некоторые даже ходили с вооруженной охраной.

— Стой! — выкрикнул тот стрелец, что был за главного.

Две телеги остановились, как и три всадника. Они всегда были рядом и немного впереди, отгоняли плетью нищих, все норовивших подсунуться с просьбами о милостыне. Казалось, что без этого сопровождения по улицам Москвы и не пройти было.

— Ждем! — последовал следующий приказ.

— Чего ждем? — спросил я, елозя на жесткой телеге.

Отбил себе за больше чем полтора часа пути всё, что можно было отбить. Ямы, ухабы, кочки… И никаких амортизаторов, гибкой подвески, кроме разве мокрой соломы под задом.