Хозяин антимагии 4 (СИ). Страница 12

И тут Сергей снова пришёл на помощь. Он нашёл опытных артиллеристов, которые знали, как обращаться с этим оружием. Буквально за неделю до штурма на борт поднялись бывшие морские артиллеристы, почти все седые, суровые, с руками, иссечёнными шрамами от множества морских сражений.

Они проверили механизмы, почистили стволы, сделали пробные выстрелы и стальные чудовища ожили, грохнув так, что с ближайших скал посыпались камни.

— Ну что, адмирал? — один из них, коренастый унтер с татуировкой в виде якоря на предплечье, хрипло рассмеялся. — Дадим жару этим тварям?

Он явно не из тех, кто боится смерти. Я даже не стал его поправлять.

— Дадим, — ответил я.

С корабельными механиками проблем не возникло, их хватало. Многие остались без судов, но не без опыта. Они мне в будущем пригодятся и в обычных поездах. Черепанов лично проверил каждого, убедившись, что никто не растерял навыков.

— Если двигатель заглохнет под обстрелом, будет плохо, — мрачно заметил он. — Так что пусть лучше всё десять раз перепроверяют.

За пять дней до назначенной даты штурма команда тренировалась занимать позиции у орудий.

Маги отрабатывали совместные заклинания, чтобы усиливать удары через амбразуры.

Рабочие сновали по палубе, проверяя крепления и смазывая механизмы.

Внизу что-то кричал Черепанов, Лунев спорил с Бадаевым, а Рыбаков разговаривал со старшинами орудий, делая последние замеры.

Всё шло по плану.

Оставалось только дождаться дня штурма.

За два дня до назначенного срока последние рельсы были проложены прямо к телепорту «Новоархангельска».

По ним уже шли эшелоны с солдатами, которых везли сюда в открытых вагонах мои первые поезда. Подкрепление. Показатель того, что империя начала действовать всерьёз.

А я стоял на капитанском мостике «Стрижа» и смотрел, как между телепортационными столбами медленно открывается портал, в который мы должны зайти.

Глава 6

Интерлюдия

Резкий стук в дверь заставил Сергея Качалова вздрогнуть.

Он тихо вытащил из ножен саблю и осторожно открыл щеколду.

— Войдите!

В проёме показался Лев Уваров, его слуга. Лысый худощавый тридцатилетний мужчина выглядел ужасно.

После двух с лишним месяцев пути его лицо казалось ещё более впалым, лоб был испещрён новыми морщинами.

Слуга быстро зашёл, закрыл за собой дверь на засов и, тяжело дыша, опёрся плечом о стену.

— Еле нашёл вас, барин, — тяжело выдохнул он.

— Лев… Письмо? — Качалов словно подпрыгнул, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Уваров молча кивнул и дрожащей рукой достал из-за пазухи помятый конверт.

Парень распечатал его.

Бумага была тонкой, пахла ландышем и грейпфрутом — духами Лизы, её запахом.

Дрожащие пальцы Сергея жадно развернули лист.

Почерк Минской был нервным, угловатым.

Первые же слова вонзились в сердце, словно клинок:

«Всеволод»…

Не «Сергей».

Не «дорогой Серёжа».

«Всеволод». Его настоящее имя, его тайное, почти постыдное прошлое, вытащенное на свет.

Оно звучало в начале текста как приговор. Как окончательное прощание с миражом Сергея Качалова.

«Пишу, рискуя многим. Отец решил мою судьбу. Этой зимой, ещё до Крещенских морозов, я стану женой Игната Морозова. Человека, которого я не знаю, не люблю, но который, по расчётам отца, выгоден ему. Брак уже предрешён, контракты подписаны. Сопротивляться бесполезно: я в заточении, как птица в клетке».

Сергей схватился за стол.

До зимы считанные недели.

«Умоляю тебя, Всеволод, именем всего, что было нам дорого, не приезжай! Ни под каким видом! Не пытайся меня увидеть, не посылай вестей. Твой приезд будет не подвигом, а смертным приговором. И не только для тебя. Отец… его ярость не знает границ. Он видит в тебе лишь позор, угрозу чести рода. Он не остановится ни перед чем, чтобы уничтожить тебя. А моя жизнь… она станет невыносимой пыткой. Его гнев обрушится и на меня с удесятерённой силой. Отец публично отречётся от меня или заточит в монастыре, лишь бы стереть само воспоминание о нас. Ты погубишь и себя, и меня».

Слова плясали перед глазами.

«Ты погубишь и себя, и меня». Он перечитал это место дважды, трижды.

Почему?

Из-за его происхождения?

Это было жестоко, несправедливо, но… понятно. В словах Лизы сквозила какая-то иная, более личная, более страшная угроза.

Что-то, что заставляло умолять не приезжать, даже если он мог что-то изменить.

Разве что из-за его рода, который проиграл родовую войну?

Он остался один, последний из Пожарских. Скрывающийся изгой.

«Прости за слабость. За то, что не дождалась, поверила худшему, когда ты пропал после прорыва. Пути назад нет. Забудь меня. Построй свою жизнь вдали. Это последняя просьба твоей Лизы».

Подписи не было.

Только клякса, похожая на слезу, в самом низу листа.

Она не подписала. Не смогла.

Гулкая тишина окутала комнату.

Сергей опустился на стул.

Бумага смялась в его руке.

Он видел то, чего не мог видеть, потому что никогда не был на «большой земле»: каменные стены имения Минских под Псковом, лицо Андрея Макаровича, искажённое ненавистью. Лиза в заточении, у окна, умоляет не ехать.

Почему? Что скрывается за её ужасом?

Взгляд Пожарского, острый и требовательный, впился в Уварова.

Слуга стоял, прислонившись к стене у двери, избегая смотреть в глаза своему господину.

— Лев. Ты видел её? Говори. Всё. Каждую мелочь.

— Видал, барин. Как и докладывал в шифровке из Пскова… С трудом пробился. Сторожа у Минских — кремень. Удалось проникнуть только через кухню, и то только на второй неделе, подкупив мальчишку золотом.

Он запнулся.

— Барышня была одна. У окна. Вид… нездоровый. Бледная как полотно. Синяки под глазами огромные, будто не спала неделями. И…

— И что? — Всеволод рванулся вперёд, нависая над слугой как тень. — Говори, Лев! Не тяни!

— И платье на ней… свободное, барин. Мешковатое. Такое, какое носят… — Уваров опустил глаза, щёки его покраснели от смущения. — … когда ждут ребёнка. Чтобы скрыть.

Сергей замер.

Весь мир перевернулся.

— Беременна, — почти шёпотом произнёс молодой человек.

Вот он, ключ ко всему. Невысказанная катастрофа в её письме.

Не только позорная связь с Пожарским, но и внебрачный ребёнок — смертный приговор чести рода Минских.

Для Лизы — монастырь или изгнание.

Для ребёнка — клеймо.

Для него — ярость отца, способного на всё.

Обрывки воспоминаний нахлынули на Всеволода: их страстная ночь в Братске после побега из пустынной западни. Страсть. Страх. А затем его внезапное исчезновение на два долгих месяца. Он думал, Лиза поймёт. Но как ждать, не зная, жив ли он? Как ждать, узнав о ребёнке?

Её бегство в родовое гнездо, ставшее тюрьмой. И решение отца: срочно выдать замуж, чтобы скрыть «ошибку».

Все кусочки пазла встали на свои места с ужасающей ясностью.

Боль пронзила Всеволода. Он оставил любимую наедине с этим ужасом. Его исчезновение подтвердило худшие опасения. Теперь Лиза платила страшную цену.

— Она… передала что-то? Слово? — хрипло спросил Всеволод.

— Нет, барин. Только письмо. Я заметил, что Елизавета писала его торопливо, оглядываясь по сторонам. А когда уходил… — Уваров снова запнулся. — … она как будто прикрыла живот рукой. А взгляд… пустой. Страшный.

Сергей закрыл глаза.

Он представил её у окна. Бледную. Рука на животе. Пустой бездонный взгляд.

Его ребёнок.

Его дитя.

Вина смешалась с яростью: на себя, на отца, на предков, развязавших родовую войну, на прогнивший мир титулов. Он открыл глаза. В них не осталось ни растерянности, ни отчаяния. Только холодный как клинок огонь.

«Не приезжай»?

Теперь он обязан ехать. Но не как просящий или опальный Пожарский.

Теперь он приедет как герой.

Ему нужен подвиг.