Аландская Звезда (СИ). Страница 33

Впрочем, подробности всех этих героических дел стали широко известны гораздо позже, а пока доходившие до Петербурга вести из отдаленных уголков нашей необъятной родины просто меркли на фоне разворачивающихся в балтийских водах событий.

Общественное мнение, с недавних пор появившееся в России, в эти грозные дни разделилось на две неравные половины. Большая, состоявшая в основном из чрезмерно возбужденных одержанными мною громкими победами патриотически настроенных обывателей ждала, что великий князь в очередной раз выведет в море могучий российский флот и покажет противнику, где раки зимуют.

Вторая группа, костяк которой составляли люди более разумные и осторожные, к числу которых принадлежал и мой августейший брат, полагали довольным, если мы будем действовать от обороны, отбивая атаки противника, в конце концов вынудив его отступить и согласиться на мирные переговоры.

Я же, как, впрочем, и большинство моих соратников, не обращал ни на тех, ни на других особого внимания, поскольку все это время мы были заняты делом. Сильный броненосный флот для нашего богоспасаемого отечества сначала требовалось создать и лишь потом выходить на бой против двух превосходящих его во всем тяжеловесов.

Все лето мы были заняты подъемом со дна Рижского залива вражеских кораблей. К счастью, осторожничающий противник этим работам практически не мешал. Первым еще в середине мая вытянули из-под воды винтовой фрегат «Империус», затем в последних числах мая подняли «Дюка Веллингтона», дальше работа продолжилась ударными темпами, так что к середине июля самые перспективные из утопленников оказались сначала в Кронштадте, а затем либо в Петербурге, либо в Гельсингфорсе, то есть там, где имелись промышленные мощности для спешной перестройки их в броненосцы.

Работы в доках и мастерских велись практически круглосуточно. Я и сам бывал там практически ежедневно. Иногда в компании с Путиловым, Головниным или Лисянским, но чаще сам. А почерневший и спавший с лица Чернявский и вовсе там практически поселился. Тут нам повезло в том, что «Пембрук» и «Хоук» сумели захватить почти целыми и еще в начале мая увели на верфь для переделки. Правда, у второго из них была сильно разбита машина, но его корпус и уцелевшие части активно использовали для ремонта. Так что третий броненосец, получивший гордое имя «Бомарзунд», уже поднял флаг и был в присутствии всей императорской фамилии и самого государя торжественно принят в строй.

К середине августа ожидалась готовность еще одного броненосца (основой для него стал «Империус»), к концу месяца третьего. Вот этот обязан был впечатлить всех, потому что его базой стал британский трехдечный флагман с его могучими машинами, которые наши мастера смогли пересобрать и восстановить. Что же касается остальных, имелась надежда достроить их к концу сентября, началу октября.

Вспоминая впоследствии все эти напряженные и полные трудов дни, я пришел к выводу, что только постоянная занятость не дала мне сойти с ума и не наделать глупостей. Смерть Санни и последовавшие за этим события едва не подкосили меня. Как бы ни пытались мы скрыть факт самоубийства, кое-какие слухи все-таки просочились и достигли Синода. Заседавшие там седобородые старцы, несмотря на сопротивление тайного советника Карасевского, исправляющего в те печальные дни должность обер-прокурора, хотели было даже запретить отпевать и хоронить ее на освященной земле, и только личный приказ государя, прямо заявившего, что его невестка погибла в результате покушения, заставило их пойти на попятный.

Еще одной заботой стали дети. Четырехлетнюю Ольгу и годовалую Верочку забрала к себе императрица Мария Александровна, обещавшая вместе с государем воспитывать и заботиться о них, как собственных детях. Хотели забрать и Николку, но тут взбеленился я.

— Мой сын останется со мной, — отрезал я, услышав предложение брата.

— Мы с Мари понимаем твои чувства, — вздохнул тот. — Но разумно ли это?

— Это не обсуждается!

Несколько дней планомерной осады и бесконечных уговоров всех женщин нашей довольно-таки немаленькой семьи, включая матушку — вдовствующую императрицу Александру Федоровну и тетушку Елену Павловну, не дали никакого результата.

В конце концов они отступились, молчаливо признав мое право воспитывать сына самостоятельно. Почему я так уперся? Все просто. Николка пришел ко мне и спросил, честно и прямо глядя мне в глаза:

— Папа, ты не оставишь меня?

Что я мог ответить малышу? Только молча обнял и мысленно поклялся себе никогда не обмануть доверия сына.

Когда «битва за наследника» отгремела, то первым делом я нашел ему воспитателя или, как принято сейчас говорить, «дядьку». Им, к немалому изумлению августейшей родни, оказался простой нижний чин — Семен Васильев сын Ермаков — артиллерийский квартирмейстер из архангелогородских кантонистов.

Начавший служить еще при предыдущем императоре кавалер двух знаков отличия военного ордена, именуемых в просторечии георгиевскими крестами, был еще крепок и по странному стечению обстоятельств приходился крестным отцом моему вестовому — Ивану Рогову. Тот, собственно, и попросил за начавшего дряхлеть ветерана. Мол, стар он управляться с пушкой, и нельзя ли пристроить заслуженного унтера хотя бы в швейцары? Причем просил, разумеется, не меня, а пользовавшимся непререкаемым авторитетом среди прислуги Кузьмича. Я же этот разговор случайно услышал и решил вмешаться.

Краткий разговор с Ермаковым убедил меня в высоких моральных качествах квартирмейстера, и я неожиданно для всех предложил ему место дядьки при своем наследнике. Тот согласился, и судьба Николки оказалась решена. С тех пор мы практически не разлучались. Куда бы ни заносила меня судьба, рядом всегда был одетый в специально пошитую на него матросскую форму мальчишка, мгновенно ставший всеобщим любимцем.

Забегая вперед, не могу не отметить, насколько верным оказался этот спонтанно сделанный выбор. Старый моряк обладал не только твердыми нравственными принципами, но и поистине русской широтой души. Будучи, как это и подобает унтеру, строгим и взыскательным, он ухитрился не утратить за время службы способности к состраданию и всегда был готов прийти на помощь страждущему.

Еще одним замечательным качеством новоиспеченного дядьки была способность увлечь своего воспитанника занимательными историями, которые он умел рассказывать, как никто другой. Обладая прекрасной памятью, он знал множество поморских сказов и моряцких баек, а также целый ворох прибауток, присловий и пословиц на все случаи жизни. А рассказывал их так, что вокруг почти всегда собиралась толпа желающих послушать, причем не только из нижних чинов, но и молодых офицеров.

Старый унтер оказался неплохим педагогом и умел придать каждому своему рассказу своеобразную мораль, суть которой можно было свести к нескольким простым правилам: не лги, не наушничай, служи честно, цени товарищей и не спускай обиду.

В какой-то мере эти истории напоминали те, которые поместил в свой сборник «Матросские досуги» известный ученый лингвист Владимир Иванович Даль, с той лишь разницей, что были пережиты рассказчиком лично. Впоследствии самые яркие из них были записаны по памяти уже подросшим Николаем, после чего изданы для матросского чтения. Впрочем, это уже совсем другая история.

А пока я занимался делами, стараясь при этом не забывать, что рядом со мной находится маленький человек, вся будущность и благополучие которого целиком и полностью зависят только от меня. Поэтому я при всяком удобном случае старался брать его с собой. Вместе мы посетили добрую половину кораблей нашего флота от самых малых канонерок до самых больших броненосцев и линкоров. Побывали на многих бастионах и батареях. И даже участвовали в награждениях.

Последних, к слову, было довольно много. Герои недавнего сражения, как вы сами понимаете, не могли остаться без царской милости, и на экипажи всех принимавших участие в нем кораблей пролился целый дождь из наград, а также чинов и повышений. Лихачев, как командир отряда, помимо всего прочего, был удостоен орденом Аландской звезды с бриллиантами и производства в контр-адмиралы.