Наследник пепла. Книга VI (СИ). Страница 24

Но я пошёл в старую резиденцию, подошёл к малышу. Точнее, он сам прибежал ко мне, вцепился в штанину и попытался подняться на грудь, но я взял его подмышки, ссадил на пол и присел перед ним на корточках.

— Послушай, Руян, — сказал я, заглядывая в умные глаза ребёнка, — мне нужно, чтобы ты некоторое время посидел спокойно и из дома никуда не высовывался, понимаешь?

Руян коротко кивнул, но тут же склонил голову набок, словно ждал ещё объяснений.

— Мне нужно взять у тебя вот этот амулет, — я показал ему на блестяшку, висевшую на груди, — но верну её буквально к обеду, а может быть, и раньше. Хорошо? Ты меня понимаешь?

Теперь Руян кивнул уже полноценно, сам взял амулет, снял со своей шеи и протянул мне.

— Спасибо, — сказал я. — Только помни: без амулета никуда не высовываться!

Без артефакта изменения личины он был забавным: четырёхруким, худым, нескладным, с языком, свисающим из крохотной и очень даже симпатичной пасти. Эдакий щенок-шалунишка, от которого не ждёшь ничего плохого. Ну, разве что лужу в коридоре.

Но на этот раз он ещё гораздо более серьёзно кивнул и проговорил:

— Хорошо, я буду осторожен.

Всё это прозвучало в крайне серьёзной детской манере.

После этого я пошёл к Азе. Она, по обыкновению, уже соткалась из пара и подошла ко мне.

— Ты как? По делу? Или просто поболтать? — заигрывая, проговорила она.

— Извини, — сказал я, — но сегодня исключительно по делу. Скажи, пожалуйста, работают ли вот эти амулеты? — я показал ей два артефакта. — На невидимость. Сможем ли мы с ними стать недоступными для глаз простых наблюдателей?

— Конечно, вообще без проблем, — развела руками Аза. — Ты можешь с этими амулетами принять облик чего угодно. И даже отсутствия чего угодно.

Она говорила так, потому что ей это было совершенно очевидно.

А вот у меня всё-таки возникали вопросы во время эксплуатации.

— Вот представь, что тебя накрывает невидимым плащом, — улыбнулась она. — И всё. Ходи как хочешь. Главное, не кричи громко и обувь без металлических подков используй, потому что звуки он лишь частично приглушает, но громкие эти амулеты не поглощают. Так что, по большому счёту, имей в виду: звуки нужно будет контролировать.

Она усмехнулась.

— Громко не топать, не пердеть, не грызться между собой, не ржать над шуточками.

— Понятно, — кивнул я с улыбкой. — Хорошо, буду следовать всем твоим указаниям.

— Вот и чудненько, — проговорила Аза. — Что-то серьёзное?

— Я надеюсь, что с такой экипировкой ничего серьёзного, — ответил я.

— Ну и ладно, — кивнула Аза. — Успехов в твоих делах.

И последняя фраза прозвучала настолько искренне, что у меня даже мурашки по спине пошли.

Я поспешил развернуться и пойти спать, потому что вставать надо было действительно рано.

Голицын пришёл на полчаса раньше, чем мы договаривались. Судя по всему, он понимал, что дело серьёзное. Мы взяли дедов экипаж и отправились к институту. Там встали с самой не просматриваемой стороны, нацепили амулеты и полезли через забор.

Тут очень сильно помог Голицын, подморозив в нужных местах ступени. Причём он делал это умело — так, что подошва из-за разницы температур не скользила. Она как будто немножечко примерзала к этой самой ступеньке.

Собак, к нашему облегчению, уже убрали. Потому что я подумал: люди нас не увидят, не услышат, а вот собаки учуют по-любому. А жечь бедных голодных шавок только из-за того, что с ними тут жестоко обращаются, я не хотел.

Мы быстро прошли к мощному дубу, стоявшему возле ближайшего корпуса, и укрылись за ним, чтобы на нас никто не наткнулся бы случайно. А затем приблизились к окну, на котором стояли решётки, толщиной с мой большой палец, и заглянули в него.

То, что мы увидели, казалось совершенно невероятным. По крайней мере, для меня.

Утренняя побудка в Институте благородных девиц на первый взгляд оказалась сродни нашей ночной тревоге на боевом факультете, но только сродни. Здесь всё было гораздо строже и ещё более жёстко.

Резкий сигнал буквально оглушил. Он распространялся над всеми соседними зданиями. После этого внутри началась суета. Девушки повскакивали с кроватей и в жуткой спешке начали накидывать на себя одежду, пытаясь воткнуть ноги в суровые, кажется, негнущиеся ботинки.

После того как первые три или четыре девушки покинули комнату, которую хотелось назвать кельей, туда врывалась надсмотрщица с бамбуковой палкой и просто начинала охаживать тех, кто ещё лежал или вообще не проснулся от громкого сигнала. Мне казалось, что я буквально через закрытое окно слышу треск, с которым едва ли не ломается эта бамбуковая палка о спины.

И лупили не только тех, кто ещё лежал, но даже тех, кто просто не успел выбежать из-за того, что перед дверью оказалась сутолока. Те, кто не успел выйти на построение на плац, практически такой же, как у нас, до определённого времени, заставляли идти босиком. После этого их гнали к огромной бочке с водой, где они умывались и приводили себя в порядок.

Мне казалось, что я нахожусь в какой-то другой реальности, где издеваются над узниками. Причём все эти узники как на подбор — молоденькие девчонки, буквально от шестнадцати до двадцати лет.

Затем строй девушек — некоторые босые, с израненными ногами, кто-то — хромая, кто-то — держась за поясницу — все шли на завтрак. Мы с Николаем пристроились за ними и увидели, что их ведут в столовую в отдельный корпус. Мы прошли туда и встали в угол, чтобы о нас никто не споткнулся.

Мы видели, как на входе каждую из девушек придирчиво осматривает какая-то очкастая грымза. После чего оказалось, что мучения девушек в этот день далеко ещё не закончились, а только начались.

И вот эта самая грымза за дверью стояла с какой-то не то ореховой, не то похожей на неё указкой. Её глаза буквально сканировали каждую послушницу. Каждую.

— Передник набок, пуговица не застёгнута, волосы — прядь выбивается из общей укладки, неопрятно. Воротничок скособочен, шнурки на одном ботинке не завязаны правильно, — будничным и совершенно скучающим голосом вещала она негромко.

И в итоге эта тётка на входе насчитала пять нарушений.

— Руки, — сказала она.

Мы даже сначала не поняли, к чему она это, но затем увидели: девушка подняла руки тыльной стороной ладоней вверх. Очкастая грымза размахнулась и, чуть ли не с наслаждением, но точно с оттяжкой, двинула девушке по рукам. Раз хлестнула, два, три. После четвёртого удара у девушки из глаз сами собой хлынули слёзы, но она держалась, чтобы только не застонать от боли. Руки у неё мгновенно покраснели, на пальцах вздулись волдыри, сами руки начали трястись. И на последнем ударе она не выдержала и вскрикнула.

— За непринятие наказания ещё плюс один удар, — проговорила грымза и с удовольствием рубанула ещё раз.

Эта девушка ушла, взяла трясущимися руками поднос и попыталась наложить себе каши. А со следующей в дверях произошло то же самое. И так далее. Каждую девушку били прутом по рукам, потому что практически у каждой находили недостатки.

Николай рядом со мной едва сдерживался, чтобы не зарычать.

Каша, на мой взгляд, оказалась нормальной, с куском масла. Рядом стоял то ли жидкий кофе, то ли какой-то странный какао, но по запаху вроде ничего.

Сказать, что мы тихо охренели от происходящего, значит ничего не сказать.

Из едва слышного шёпота девчонок, мы поняли, что все те, кто не успел встать и прийти на завтрак до определённого момента, просто остаются голодными до обеда. Всё. При этом их в наказание посылают на кухню, в наряд, где они моют посуду и голодными глазами смотрят на остатки еды. И всё равно надсмотрщицы контролируют, чтобы никто из них не посмел взять даже самые маленькие крохи.

Затем на девушек прикрикнули, что разговаривать в столовой запрещено. Наверное, тогда посмотрев ещё раз на всё происходящее и состояние девочек, мы поняли, что всё ещё страшнее, чем мы думали. И тут произошло то, из-за чего мне вообще пришлось сдерживать Николая всеми своими силами.