Бремя власти II (СИ). Страница 34

Вокруг повисла гробовая тишина. Абсолютная, вакуумная. Даже дождь, казалось, замер на мгновение. Потом его редкие, тяжелые капли снова начали глухо шлепаться на лужи, железные крыши, волосы и плечи людей. Звук стал оглушительным в этой тишине.

Весь мой вид переменился. Исчезла сутулость, пропала показная расслабленность. Спина вытянулась струной. Мышцы сжались в стальную пружину. Во взгляд я добавил абсолютный, бездонный холод. Холод космоса. Холод смерти. И такую же железную, неоспоримую уверенность в том, что легко прикончу ублюдка на месте…

Мой голос прозвучал негромко, почти интимно, но каждое слово упало, как отточенный камень в звенящую тишину:

— Эта территория. — я сделал паузу. Лезвие клинка чуть сильнее надавило на грубую кожу. — Моя. — еще пауза. — Все трофеи здесь… — Легчайшее движение запястья, и мелкий порез выступил на шее налетчика. Алая капля, яркая, как рубин, выступила на посеревшей коже Грозы и поползла по стали. — Мои!

Гроза замер. Совсем. Он даже не дышал. Его глаза округлились, в них бушевали ярость, унижение… и щемящий, животный страх.

— Следующий… — я медленно провел взглядом по лицам застывших Псов. — Кто попросит дань… — Взгляд вернулся к Грозе, впился в его переносицу. — Получит свинец. Клинок в моих руках чуть качнулся, указывая на лоб Грозы. — Прямо сюда. Абсолютно Бесплатно!

Я медленно, с преувеличенной аккуратностью отвел меч в сторону. Я держал его на виду. Матовый клинок все еще глядел в сторону Псов. Гроза осторожно, как по битому стеклу, отступил на шаг назад. Его массивная ладонь прижалась к шее, смазывая кровь по коже и воротнику. Его лицо побагровело от ярости и подавленного крика. В зрачках кипела буря ненависти. Он растянул губы в кривую, вымученную ухмылку, обнажив желтые, неровные зубы.

— Ладно… Козлов. — его голос захрипел, как пила по дереву. — Сегодня мы уйдем, но заруби… себе на носу. Мы… обязательно вернемся. — Он сделал паузу, переводя дух, глаза не отрывались от моего клинка. — Уже не за данью… А за серьезным разговором… Ты — выскочка… И я укажу тебе твое место. Уж поверь!

За моей спиной, как удар хлыста, прозвучал резкий, звенящий окрик Орловской:

— В СТРОЙ! ОРУЖИЕ НА ИЗГОТОВКУ! ЦЕЛЬТЕСЬ КАЖДОМУ В БАШКУ!

Мои охотники, взбаламученные угрозой и электризующей развязкой с Грозой, неожиданно слаженно сгруппировались. Щелкнули затворы. Звякнули клинки, извлеченные из ножен. Полсотни стволов и острых мечей нацелились на нежданных гостей.

Я резко поднял руку, пресекая возможную глупость…

Но Псы, видя эту внезапную, неистовую готовность к бою, нехотя попятились к своим паромобилям. Никто из них не повернулся ко мне спиной.

Через мгновение вновь прозвучал рев моторов, послышался визг шин по мокрому асфальту, грянули выстрелы выхлопных газов. Люди враждебного клана растворились в ночи, как кошмар. Они оставили после себя только едкий запах гари и горячего масла… да звенящую, напряженную тишину, в которой еще долго висело эхо угрозы.

Глава 14

«Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг себя ужасные бедствия… Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.»

Эрих Мария Ремарк

Я проснулся, но не решился открыть глаза сразу. Потому что внутри черепа действительно маршировали. Будто целый легион карликов сорвался с места и решил станцевать у меня на извилинах… В адских, грохочущих железных сапожищах! Биение сердца отдавалось ударом молота по наковальне моих висков. Язык прилип к пересохшему нёбу, словно ободранная шкура к промерзшему камню. Я дышал осторожно, потому что боялся спровоцировать бунт в желудке.

Прямо в щель между тяжелыми бархатными шторами пробился луч солнца. Наглый, яркий, как выстрел снайпера. Он уперся мне прямо в веко, заставляя жмуриться сильнее. Издевательство какое-то. Как будто само светило решило напомнить: «Вставай, Царь-алкаш, империя в дерьме, а ты валяешься!»

Последние дни пронеслись в голове калейдоскопом боли и абсурда: бутафорский ад оперы, липкая, кислая волна бордо на лице, и ледяные глаза Анны поверх бокала; внезапный, яростный поцелуй Орловской в пыльной подсобке; тупые, злые рожи Огненных Псов и холод стали под горлом Грозы… И вездесущая, высасывающая душу слабость. Все слилось в одну липкую, тошнотворную массу где-то под ребрами.

'Доброе утро, Ваше Алкогольное Величество! — ехидный, надтреснутый голос Николая прозвенел в правом виске. Я простонал, зарываясь лицом в шелковую подушку, которая пахла теперь не царственностью, а потом и дорогим вином.

«Сладко спаслось? — продолжал издеваться призрак. — Небось, ангелы колыбельные пели? Поделись-ка эфирчиком, а? Бердяев меня ждет! Его „Философия свободы“ без моей проницательной критики — просто макулатура, годная разве что на растопку!»

«На, подавись, книжный червь», — с трудом сконцентрировавшись, мысленно выдохнул я.

Откуда-то из глубины, из жалкого озера Источника, я вытянул тонкую, дрожащую струйку энергии и направил ее в ненасытную пустоту, которая жила в Призраке. Николай всхлипнул — то ли от натуги впитывания, то ли от восторга.

'Оооох… Да ты сегодня щедр, Соломон! — просипел он, и его полупрозрачный силуэт метнулся через спальню, как пущенная стрела, прямиком в ванную комнату.

Я дополз до ванной. Николай уже восседал на крышке закрытого унитаза, приняв позу Мыслителя Родена. Только вместо гранита была светящаяся полупрозрачная кожа, а вместо глубокомыслия — самодовольная гримаса. Полупрозрачные пальцы Николая листали страницы знаменитого трактата.

— Человек обречен на свободу, Соломон! — провозгласил он пафосно. — Но как тяжел этот крест, а?

Я промолчал и мысленно плюнул в его философские потуги. Мне было не до экзистенциальных кризисов. Мне предстояло победить кризис физический. Глубины собственной немощи. Я быстро умылся и отправился обратно в комнату.

Тренировка началась на холодном каменном полу. Каждое отжимание отдавалось взрывом в плечах, волной тошноты в горле. Каждый подъем корпуса на пресс обжигал живот, а бой с тенью превратился в жалкое пошатывание и тычки в воздух: каждый удар отдавался в висках тем самым молотом гномов. Пот заливал глаза, смешиваясь с остатками сна.

Но я не щадил себя. Нет. Жалость к себе — то была роскошь для слабаков. Для Николая. Царь Соломон не мог себе этого позволить. Особенно после вчерашнего урока от «Грозы» — после напоминания о том, что сталь должна быть не только в кольце на пальце, но и в мышцах, в костях, в воле. Сила — это не дар, это труд. Кровавый, потный, унизительный. Я сжал зубы, заставляя тело двигаться, превращая боль в топливо для выжигания токсинов.

Покончив с тренировкой, я тут же направился обратно, в ванную.

Ледяные струи душа обрушились на меня, как ушат правды. Тело вздрогнуло, закричало протестом, сердце колотилось где-то в горле. Но постепенно, под этим ледяным шквалом, мышцы начало отпускать, дрожь утихла. Я стоял, упершись руками в кафель, позволяя воде смывать пот, боль и остатки позорной ночи. Сквозь шипение воды доносилось бормотание Николая: «…экзистенциальная тревога перед Ничто… да, Бердяев, ты гений… а вот тут спорно, ооочень спорно…»

Я выключил воду и посмотрел в зеркало. В отражении на меня глядел мокрый, изможденный мужик с тенью под глазами и легкой щетиной на подбородке. Рыжие волосы липли ко лбу. За моей спиной, на белоснежном троне, восседал полупрозрачный принц-философ, погруженный в невидимые миру умствования. Контраст был настолько убийственно абсурдный, что я невольно улыбнулся.

Затем я накинул дорогой, мягкий и бессмысленный халат. Подошел к двери в спальню. — Гвардеец! — прокаркал я.

Щель под дверью тут же озарилась светом из коридора.

— Слушаю, Ваше Величество!

— Мне нужен кофе. Крепкий и черный. Как душа грешника. А также свежая газета. И завтрак. Желательно подать яичницу-глазунью с беконом. И чтоб без этой икры дурацкой. Ответное «Слушаюсь, Ваше Величество!» прозвучало немедленно и четко. Словно я приказал штурмовать цитадель, а не приготовить яичницу. И в этом мгновенном подчинении, в этой крошечной власти над утренним кофе, было что-то… согревающее. Маленькая победа над хаосом.