Хозяйка старой пасеки 2 (СИ). Страница 4

— Мне двадцать. — Он едва заметно улыбнулся. — Молодость обычно синоним неопытности, но не всегда синоним некомпетентности. Вот мой диплом Готтенбургского университета, который я окончил с отличием два года назад.

Он раскрыл папку и протянул мне лист на гербовой бумаге.

— Постойте, так во сколько же вы поступили в таком случае?

— В пятнадцать, как все, — пожал он плечами.

Я взяла документ, глаз выхватил несколько немецких слов. Еще бы я знала немецкий или как там называется его местный аналог. Я опустила диплом на колени, внимательно посмотрела на Нелидова.

— Философский факультет… — сказал он.

В мое время вряд ли кто-то стал бы щеголять дипломом философа в доказательство своих хозяйственных познаний. Поэтому я вернула ему бумагу.

— Диплом говорит о вашей целеустремленности и работоспособности. Все же расскажите, что вы там изучали. Барышень не учат в университетах. — Против моей воли в голосе прорезался сарказм.

— Прошу прощения. Если оставить в стороне математику, историю и языки и перейти к наукам практическим — естественное право и законы общественного устройства, а также науки камеральные и экономические. Принципы организации доходных хозяйств, учет и оценка земельных ресурсов, современная агрономия, лесоразведение и лесоустройство и так далее. У меня есть рекомендательные письма от профессоров, если хотите.

Он снова открыл папку, и в этот раз пальцы его не дрожали — похоже, он был уверен в своих знаниях.

— Не хочу. Вы получили прекрасное образование, Сергей Семенович, и я верю, что и рекомендации у вас блестящие. Но это рекомендации кабинетных профессоров, а не практиков.

Да, я много раз слышала от подруг, как сложно найти место молодому специалисту сразу после диплома: всем нужен опыт работы, а где его взять, если никуда без этого самого опыта не берут? Но я не могла, просто не могла себе позволить нанять его только из сочувствия к совсем молодому по моим меркам человеку, на которого свалилась ответственность за семью.

— К слову, почему вы выбрали именно философию, а не, скажем, юриспруденцию? Разве это не более подходящий путь для благородного человека — следить за соблюдением законов и, возможно, участвовать в создании новых?

— Я думал об этом. Однако, еще когда батюшка предложил мне выбирать стезю, было очевидно, что дела нашей семьи расстроены — правда, тогда я не имел понятия, насколько сильно. — На его лицо легла тень. — Возможно, останься я дома, все повернулось бы иначе, но Господь управил так, как счел нужным. Словом, думая об образовании, я надеялся, что мои знания помогут мне восстановить хозяйство и вернуть былое достоинство нашей фамилии. Однако все пришлось продать из-за батюшкиных долгов. Мне кажется, он сам понятия не имел об их масштабах.

Внутри что-то противно заныло. Я тоже не имею понятия о масштабах родительских, теткиных, а теперь и моих долгов. Здесь никому даже не приходило в голову составлять расписки в двух экземплярах! Как бы мне самой вскоре не оказаться в положении Нелидова — но меня-то управляющей точно не возьмут.

— Буду честен, год я пытался бороться, надеясь, что доходы с земель позволят удержать их в руках. Однако долги победили. — Он невесело улыбнулся. — Можно сказать, что я знаю, как управлять чужим имуществом, потому, что извлек уроки из небрежного управления своим собственным.

— Это действительно честный аргумент, Сергей Семенович. И, раз уж мы честны друг с другом… Из-за… болезни, о которой вы тоже наверняка наслышаны, я не следила за делами, и сейчас они совершенно расстроены. Если я найму вас, вам придется второй раз разбираться с последствиями небрежного управления. И как бы это место не похоронило вашу еще не начавшуюся карьеру в качестве управляющего. — Я усмехнулась. — Знаете, как это бывает. Один все разваливает, но успевает уйти до того, как это становится очевидным, и получает славу… — тьфу, чуть было не сказала «эффективного менеджера», — хорошего управленца, а все шишки валятся на того, кто принял полуразвалившегося хозяйство и изо всех сил работает, чтобы поставить его на ноги.

Он кивнул со спокойным достоинством.

— Понимаю ваши сомнения, Глафира Андреевна. Браться за восстановление хозяйства после чьего-либо небрежного управления — задача непростая даже для опытного человека. Однако я умею быстро извлекать уроки. — Он помолчал. — Я знаю, что такое горечь потери родового гнезда из-за чужой безалаберности. И что такое ответственность, тоже знаю: на моих руках мать и сестра. Кузина матушки, Татьяна Павловна, приютила их, и за это я благодарен, но, раз уж я стал единственным мужчиной в семье… Словом, я готов поставить на кон свою репутацию — от которой, между нами, и без того немного осталось благодаря батюшке — чтобы доказать свою компетентность и честность. Если я помогу вам восстановить ваше имение — это станет лучшей моей рекомендацией.

— Я немного могу вам предложить, — сказала я, поразмыслив. — Семнадцать отрубов в месяц до начала зимы.

Как ни крути, сейчас самая горячая пора. Заканчивается посевная, потом начнется сенокос, а там и первый урожай пойдет. И пчелы, которыми некому заняться, кроме меня. Лучше сегодня нанять хоть какого-то управляющего и начать работу, чем получить идеального управляющего — которого, я, возможно, и не смогу себе позволить — к концу лета.

— К тому времени будет понятно, на что вы способны, и я буду готова пересмотреть условия, либо мы расстанемся. Еще комната и еда, как я и обещала.

Он попытался не показывать своей радости, но улыбка, которую не получилось сдержать, говорила сама за себя. Он встал и поклонился.

— В пересчете на год это всего на четыре отруба больше моего годового жалования, — сказал Нелидов. — Однако кров и стол — большое подспорье, и я смогу отправлять деньги матери. Я очень вам благодарен, Глафира Андреевна, и я вас не подведу.

— Надеюсь, — улыбнулась я. — Возвращайтесь с вещами и обсудим дела.

Хорошо, что флигели отмыты. В одном из них можно и поселить управляющего — заодно и лишняя преграда от ночных разбойников.

Нелидов ушел — пешком: родственница, с которой он приехал, укатила на коляске раньше. Я огляделась. У дверей оставался только один экипаж, вызывающе дорогой, это было очевидно даже мне.

Я глубоко вздохнула, собираясь с духом. Этого гостя выпроводить будет не так легко. Но едва я подошла к крыльцу, как дверь открылась мне навстречу.

— Благодарю за гостеприимство, Глафира Андреевна. — В голосе Кошкина было столько сахара, что у меня пересохло во рту. — За любезность вашу и за верность обещаниям.

Я присела в реверансе.

— Не утруждайтесь проводами, с вашего позволения, мы с Кириллом Аркадьевичем о делах побеседуем. — Он кивнул в сторону сеней, где маячил Стрельцов.

— Как вам угодно, Захар Харитонович.

Он словно не заметил иронии в моем тоне.

— Вот, именно те слова, которые жених хочет услышать от своей невесты.

Ах ты!..

— Захар Харитонович, боюсь, вы неверно истолковали слова моей тетушки. Я не давала обязательств становиться чьей-либо невестой. К тому же в доме траур, и при этих обстоятельствах обсуждение каких-либо матримониальных планов совершенно неуместно.

Глаза купца нехорошо сузились.

— Что ж, мы вернемся к этому разговору при более благоприятных обстоятельствах. Всего наилучшего, Глафира Андреевна.

Он повернулся к Стрельцову, демонстративно перестав обращать на меня внимание.

— Ваше сиятельство, скажите мне как служитель закона, что делать честному человеку, когда планы, в которые он вложил душу и капитал, рушатся на глазах?

— Не понимаю вас, Захар Харитонович, — подчеркнуто сдержанно ответил Стрельцов, но мне показалось, будто его спина напряглась. — Возможно, потому, что я исправник, а не купец.

— Так ли это важно? Я слышал, дворянское слово так же твердо, как и купеческое. Честное купеческое слово дороже золота. А выходит, что обещания барышни — что ветер: не поймаешь, не удержишь. Думаешь, будто все сговорено, а потом… — Он махнул рукой. — Вы меня понимаете?