Опасная игра леди Эвелин (СИ). Страница 67

— Как я уже сказал, возможно все. Но я не вижу смысла. Признать исчезновения и убийства всех остальных жертв им не составило труда.

— И они останутся безнаказанными, — перебила я, и во рту сразу разлилась горечь. Горечь бессилия, обиды, гнева.

Пальцы Беркли сильнее сжали мою руку, не отпуская, как якорь.

— Я не понимаю, почему пятнадцать лет назад суд над другим Лордом-Канцлером был проведен. И открытый процесс никого не остановил, — продолжила я, голос стал тверже.

Я замолчала на секунду — не чтобы подумать, а чтобы совладать с тем, что бушевало внутри.

— А теперь — все иначе. Моего отца казнили. А герцога Саффолк отправят в ссылку в дальнее поместье.

— Я не удивлюсь, если через год-другой мы прочитаем в газетах, что он скончался от сердечного приступа.

Мы свернули с главной аллеи и медленно подошли к пруду. Вода была темной и неподвижной, как зеркало, и отражала склонившиеся к ней деревья, еще не полностью одетые в зелень. Где-то в камышах плеснула рыба. Легкий ветер скользил по поверхности, нарушая отражения.

Мы остановились. Я чуть ближе подошла к краю, вглядываясь в зеркальную гладь. Ричард встал рядом. Его рука по-прежнему сжимала мою — чуть крепче, чем нужно, но я не хотела, чтобы он отпускал.

— Найти логику в их решениях несложно. Сложнее — ее понять. Как можно казнить второго Лорда-Канцлера, который занимал пост все последние годы, за то же самое, в чем обвинили первого?..

Слова прозвучали жестко, но являлись правдивыми. Меня передернуло, когда я их услышала, но обижаться было бы глупо.

— Это несправедливо, — вырвалось у меня, прежде чем я успела остановиться.

Я тут же прикусила губу. Так говорят дети, а не взрослые женщины.

Но Ричард не усмехнулся и не упрекнул. Лишь сказал, не отводя взгляда от гладкой поверхности воды.

— Эван прислал утром записку. Ему приказали явиться на службу — несмотря на то, что формально он все ещё в отпуске. Облавы уже начались. Ищут артефакты. Закрывают все подряд — даже то, на что раньше смотрели сквозь пальцы.

Я покосилась на него. Его профиль был резким: напряженные скулы, сжатые губы, глубокая складка между бровями. Он сдерживал злость.

Недалеко от пруда, рядом с гравийной дорожкой стояла изящная скамья с кованой спинкой, украшенной узором из листвы и завитков, и деревянными рейками сиденья, теплыми от солнца, покрытыми лаком цвета старого ореха. Мы молча направились к ней, и Ричард жестом пригласил меня сесть.

Я устроилась, поправив подол платья, аккуратно сложив руки в перчатках на коленях, а он сел рядом, чуть наклонившись вперед, локти на бедрах, пальцы сцеплены в замок.

Позади нас по дорожке проходили парочки, гувернантки с детьми, пожилые леди с тонкими тростями. Боковым зрениям я заметила сестру Агнету, устроившуюся на такой же скамье в десятке шагов слева. Охранники же, как им и положено, бесследно растворились в толпе, не привлекая внимания.

— Эвелин… — начал Ричард и замолчал.

Я посмотрела на него. Ветер слегка тронул поля моей шляпы, по воде пробежала рябь.

— Здесь слишком много всего произошло, — наконец произнес он. — Слишком много теней вокруг. Как вы смотрите на то, чтобы уехать? Пусть и на время

Я чуть нахмурилась.

— Вы хотите, чтобы я уехала?

Ричард резко повернулся ко мне.

— Нет, — сказал твердо. — Я хочу, чтобы мы уехали вместе.

Эти слова повисли в воздухе. Я не ответила, но сердце вдруг забилось быстрее. Ричард снова отвел взгляд, сжал губы. Видно было, как тяжело дается ему каждое следующее предложение.

— Может, к побережью. Или на континент. Разоблачать неверных мужей и искать украденные драгоценности я смогу в любом месте.

Я чуть улыбнулась, но он не видел — все еще не смотрел на меня.

— Я не умею говорить о чувствах. Не так, как должен. Но если бы я мог — я бы сказал, что с того самого дня, как вы вошли в мой кабинет, — все стало иначе.

Я замерла. Ричард, наконец, повернулся и посмотрел мне в глаза.

— Я хочу, чтобы вы были рядом. Всегда. Я хочу, чтобы вы стали моей женой. И не потому, что мы обручились несколько недель назад. Вы свободны от слова, которое мне дали. Но я вновь предлагаю вам помолвку — потому что л-люблю вас.

На последнем слове голос его дрогнул. Но он не отвел взгляда. Не склонил головы. Он остался в этом признании до конца — несмотря на то, как трудно оно ему давалось.

— Я не прошу ответа сейчас. И не прошу соглашаться из жалости или из чувства вины. Вы ничего мне не должны. Все, что я сделал — я сделал потому, что хотел. Потому что так решил. Сам.

Он чуть сжал мою руку.

— Если вы откажете, ничего не изменится. Я все равно останусь рядом. Все равно продолжу защищать вас. Помогать. Быть с вами — насколько вы позволите.

Я не ответила сразу. Просто сидела, чувствуя, как в груди растет и заполняет все какое-то теплое, несмелое, но ясное чувство. Как будто после долгой зимы впервые распахнули окно — и в комнату вошел весенний воздух.

Ричард все еще держал мою руку. Легко. Осторожно. Как будто боялся, что я отниму ее.

Я посмотрела на его ладонь. А потом — на него. Перевела дыхание и просто, без слов, переплела пальцы с его.

«Да, я слышала. Да, я понимаю. Да — я тоже».

На его лице ничего резко не изменилось. Но в глазах — вспыхнул свет. Тот самый. Глубокий, теплый, идущий откуда-то изнутри. Он не улыбнулся широко, не выдохнул с облегчением. Только слегка сжал мою руку — так, как сжимают сокровище, боясь уронить.

Мы сидели так еще долго. Слов больше не требовалось.

Весна шумела где-то вокруг, но мне казалось — она только началась. Здесь. На этой скамье. В этом взгляде.

Раньше я бы сказала, что отъезд — это бегство. Это трусость, это слабость, это отсутствие воли, характера. Только слабаки уезжают, когда сталкиваются с трудностями. Сильные будут бороться до конца.

Больше я так не думала.

Раньше я не надеялась, что однажды смогу снова почувствовать себя свободной. Считала, что мне не суждено будет начать с чистого листа.

Но теперь рядом с Ричардом все казалось возможным.

Я размышляла: «А что, если мы и правда уедем? На побережье к морю, или просто туда, где никто не знает, кто мы такие. Где я смогу смеяться — без оглядки. Где мы сможем быть просто… собой».

Где не будет теней и смертей, в избытке имевшихся в нашем прошлом.

И я поняла — я не против.

Нет, я не просто не против. Я хочу этого. И хочу, чтобы Ричард был рядом. Не ради защиты, а ради будущего, которое вдруг стало возможным.

Внутри не было тревоги. Я чувствовала лишь ровное, теплое спокойствие. Как будто сердце, долго стучавшее в страхе, впервые вернулось к естественному ритму.

Я вспоминала слова Ричарда. Его взгляд. То, как он поцеловал мою ладонь, словно это и было главное признание, единственно возможное между двумя людьми, пережившими слишком многое.

И поняла: я не боюсь. Не боюсь стать его женой. Не боюсь дороги. Не боюсь уехать из города, который был единственным, что я знаю. Не боюсь начать заново.

Я выбрала Ричарда. И я выбрала — жить.

***

Срок траура, который я носила по дедушке, закончился быстро.

Удивительно, но спокойная жизнь была не менее интересной, чем та, которую мы вели в предыдущие недели.

Мы решили, что проведем тихую, скромную церемонию в кругу друзей при первой же возможности и уедем после нее, и потому оставшееся время использовали, чтобы насладиться тем, что оставляли позади.

Ричард утрясал дела. Расследование исчезновения Джеральдин и других женщин полностью его захватило, и он отложил все прочее, а теперь наверстывал упущенное. После небольшого отдыха с утроенным усердием брался за незатейливые случаи и параллельно натаскивал Мэтью, которого собирался оставить в качестве управляющего, пока мы не вернемся.

Правда, на этот счет мы не строили планов.

Еще мы ходили в гости к Эшкрофтам, и я смогла, наконец, познакомиться с очаровательной женой Эвана. Который, к слову, был занят чрезвычайно. Несмотря на то что не было ни показательного судебного процесса, ни обвинений, жандармерию хорошенько перетрясло. Эван рассказывал, что многих глав отделов сместили с должностей, другим — объявили выговоры, наложили денежные взыскания. Рейды по черным рынкам продолжались два месяца без единого перерыва.