Ранчо страстных признаний. Страница 4

– Ада вообще? Конечно, нет. – Эмми хитро улыбнулась. – Твоего личного ада? Вполне возможно.

Я снова взглянула на машинку. Она издевательски делала пару ровных стежков, а потом превращала изнанку в катастрофу из спутанных ниток. Я перепробовала все: новую иглу, другую шпульку, перезаправила нить, поиграла с натяжением. Безрезультатно. И что было хуже – эта поломка или нелепая история с Густом, – я уже не знала.

Обессиленно уронив голову на швейный столик, я чуть не расплакалась. На тонкой замше даже ручная работа вряд ли спасла бы положение, шов все равно остался бы заметным. Мысль о том, что придется выбросить куртку, была невыносимой.

Для других это была просто вещь, но только не для меня.

Я купила ее, когда мне было всего шестнадцать. В конце того лета мы с Эмми отправились в Коди. Мне пришлось разбудить ее еще до рассвета, хотя подруга всегда любила поспать подольше. По сравнению с Мидоуларком Коди казался целым мегаполисом, а в местных секонд-хендах после отъезда сезонных рабочих можно было найти настоящие сокровища. Несколько часов мы перебирали корзины с одеждой, морщась при виде странных пятен, а Эмми чуть не сцепилась с какой-то пожилой леди за джинсовый жилет как у ковбоя Мальборо.

Именно тогда я нашла ее – куртку своей мечты. Отмыла, отчистила, подарила ей новую жизнь. Она была единственной и неповторимой, абсолютно вне времени и совершенно в моем стиле. Я любила в ней каждую строчку. А теперь не могла ее спасти.

Конечно, было бы проще свалить все на Густа, но я сама виновата: кто просил меня носиться по подвалу, спасаясь от демонов?

К глазам подступили слезы.

Наверное, глупо было так расстраиваться из-за куртки. Но я оплакивала не ее – я оплакивала все моменты и воспоминания, что были с ней связаны.

В те времена мы с Эмми были неразлучны. Идеальные сообщники. А потом все изменилось.

Я так обрадовалась, когда она вернулась из Денвера. Думала, все будет как прежде. Но вскоре Эмми начала встречаться с Бруксом, и за два года наша дружба сильно изменилась. Для меня, но не для нее. Я никак не могла смириться с тем, что прежней жизни – где были только мы вдвоем против целого мира – больше нет.

Теперь я всегда приходила к ней сама. Мы проводили время у нее дома: иногда вдвоем, иногда с Бруксом. Он мне, в общем-то, даже нравился. Но наши веселые, беззаботные дни остались в прошлом. Если я хотела увидеться с Эмми, приходилось подстраиваться под ее планы. Не как раньше, когда мы могли спонтанно сорваться в Коди.

Принять новую реальность оказалось тяжелее, чем я ожидала. Я искренне радовалась за подругу и одновременно жалела себя. Странное чувство, будто внутри живут два разных человека.

И вот теперь эта куртка. Потерять ее – все равно что потерять еще один кусочек прошлого, еще одну частичку себя прежней.

Недавно одна знакомая на работе объявила, что ждет ребенка. Сначала в голову пришла мысль, что в нашем возрасте еще рано думать о детях. Потом – что надо бы узнать, кто отец ребенка. И только после этого до меня дошло, что нам уже под тридцать, а коллега почти пять лет как замужем.

Как будто все вокруг двигались вперед… кроме меня. Даже Люк Брукс, сердцеед и гуляка, решил остепениться. А я в свои двадцать восемь застыла на месте: все тот же городок, где родилась, тот же бутик, куда устроилась после колледжа, и ни единого намека на перемены.

В детстве я во всем была первой. Постоянно что-то придумывала, упрямо шла к цели и не знала страха. Я была лидером.

В начальной школе, возмутившись, что пиццу на обед дают только раз в две недели, я организовала настоящий бунт. Весь первый класс, за исключением предателя Кенни Вау, отказался ходить на уроки, пока директор не выслушал наши требования. И хотя петиция так и осталась пылиться в папке, в следующем учебном году пиццу давали уже каждую пятницу.

В средней школе я увлеклась модой. Выучилась шить. Подрабатывала няней и выгуливала собак, чтобы покупать ткань и фурнитуру. Я хотела быть лучшей – и я ею стала.

Ко мне всегда приходили за советом. Что надеть? (Я всегда была образцом стиля.) Стоит ли расстаться с парнем? (Почти всегда ответ «да».) Как убедить полицейских не звонить родителям, если тебя застукали на вечеринке? (Лить слезы, да побольше.) Это был мой способ заботиться о близких.

Эмми всегда мечтала сбежать из Мидоуларка. Родной город казался ей тесным, словно клетка. А я только в Мидоуларке могла дышать полной грудью. Я уезжала в колледж, путешествовала по Европе, но меня неизменно тянуло домой. Здесь была моя жизнь. Этот город выбрал для нас отец. Мне просто было здесь хорошо.

В Мидоуларке я блистала. Люди смотрели на меня с восхищением, и мне это нравилось. Тедди Андерсен, единственная и неповторимая, всегда на шаг впереди.

Так почему же теперь я чувствовала, что безнадежно отстала от жизни?

Я всегда любила Мидоуларк, но в последние месяцы меня охватывала необъяснимая злость. Казалось, город поддерживает и оберегает всех, кроме меня. У друзей жизнь била ключом – свадьбы, дети, новые дома и отношения. А я словно застыла в сторонке, испытывая какую-то детскую обиду на город, который вдруг перестал быть моим союзником.

День за днем маленькие детали напоминали о том, как все изменилось. Вот Эмми развесила фотографии в рамках – они с Бруксом в горах, в отпуске, на ранчо. А на снимках в моей комнате по-прежнему были мы вдвоем: я и Эмми.

От этого на душе становилось невыносимо тоскливо.

В горько-сладком коктейле под названием «жизнь» мне почему-то доставалась лишь горечь, а все вокруг наслаждались сладостью.

«Не плачь», – приказала я себе. Я не любила плакать. Не хотела смотреть на мир опухшими глазами.

Другим я часто советовала дать волю слезам, но себе такой роскоши позволить не могла. Разве что в исключительных случаях.

Момент был как раз подходящий – вокруг никого, только я, моя куртка и пластинка Боба Сигера. Его хриплый голос всегда помогал мне в минуты тоски и одиночества. Слезы хлынули сами собой. Не знаю, сколько времени я просидела, уткнувшись в швейный столик, перебирая бахрому на своей куртке. Услышав шаги, я выпрямилась, сделала глубокий вдох и натянула на лицо улыбку.

Пришел отец. Он опирался на трость, а значит, чувствовал себя неплохо для прогулки. Это меня немного успокоило. Его пальцы сжимали набалдашник, и на костяшках выделялись буквы: «ТЕО» – на одной руке, «ДОРА» – на другой. Эти татуировки отца я любила больше всех остальных.

Хэнк Андерсен всегда был крутым парнем. Его длинные волосы, когда-то угольно-черные, а теперь с проседью, были собраны в хвост. Футболка с группой Thin Lizzy, светлые джинсы и голубые носки с таксами завершали образ.

– Как ты, медвежонок? – спросил отец.

Он облокотился о дверной косяк, чтобы немного разгрузить правую ногу – ту самую, что доставляла больше всего хлопот. Долгие часы за барабанной установкой не прошли даром.

– Боб Сигер замолчал еще десять минут назад, – он кивнул в сторону проигрывателя.

Пластинка еще крутилась, а из колонок доносился мягкий потрескивающий шум.

Надо же, я и не заметила, как закончилась музыка. А ведь финальная песня альбома – Mary Lou – всегда была моей самой любимой.

– Все нормально, – ответила я, быстро поднялась, убрала иглу с пластинки и выключила проигрыватель. – Не самый простой день выдался.

– Похоже, далеко не первый такой день, – заметил отец.

Я пожала плечами.

– По шкале от одного до десяти? – спросил он.

Это была наша с ним фишка – оценивать сложности, боль, грусть и прочие неприятности.

Я задумалась на секунду:

– Наверное, шесть…

В глазах отца мелькнула тревога.

– …хотя, учитывая твои носки, скорее пять.

Он посмотрел на разноцветных такс на своих ногах и улыбнулся.

– А ты знала, что сегодня на «Ви-Эйч-Уан» крутят лучшие хиты восьмидесятых?

Я хмыкнула носом и улыбнулась в ответ:

– Тогда уже четыре.

– Давай пригласим Эмми? Можем заказать что-нибудь вкусное.