Воин-Врач II (СИ). Страница 13

Байгар принял поданное и склонил — небывалое дело — голову перед женщиной. И поднёс хлеб и питьё вождям.

— Храни тебя Господь, батюшка-князь, — красивым грудным голосом, в котором слышались близкие слёзы, сказала молодая вдова. — Даст Бог, хоть этот живым останется, мне на радость.

И она, присев, крепко обняла белоголового сынишку. И слёзы потекли по её щекам.

Князь и хан отщипнули от большой горбушки по куску, прожевали и запили горячим взваром. Глядя друг на друга одинаково. И одинаково не чувствуя вкуса ни еды, ни напитка. Казалось, и то, и другое было горьковато-солёным. Как кровь погибших воинов. Или слёзы их вдов и детей.

Глава 6

Шаги по тонкому льду

Осень вошла в полную силу. Уже сыпал пару раз мелкий снежок, стаивавший к середине дня. Разглядывать цепочки следов на нём с высоты крыши терема было занятно. Очень хотелось, чтобы и в жизни было всё так же понятно: тут конный проехал, тут пеший прошёл, здесь собака бежала, там ворона копалась-прыгала.

Но реальность человеческая, а уж тем более княжья, предсказуемо была не в пример сложнее отчётливых и понятных тёмных цепочек на белом фоне.

— Ты б хоть упредил о задумке своей, княже, — едва ли не с обидой прогудел новоявленный патриарх, сидя через стол от великого князя тем же вечером после инаугурации или интронизации, или как оно там правильно звалось. Всеслав мял переносицу, пытаясь отогнать головную боль. День в который раз выпал долгий и насыщенный.

— Времени, отче, не было. Случается так в жизни, знаешь, что летишь ты со своей лодьи на вражью, с мечом в руке. Внизу чёрная ледяная вода, за спиной летят друзья, в впереди копья острые. Тут не до разговоров, — ответил Чародей, щуря глаза от тусклого, вроде бы, света лучины, что каждым движением будто раскачивал гвоздь, вбитый где-то над бровями.

Судя по лицу свежеиспечённого первоиерарха не менее новой русской православной церкви, о прыжках с мечами над холодной чернотой он знавал не понаслышке. Теребя, сминая в изуродованном когда-то давно левом кулаке густую бороду с частой сединой, лишь спросил, помолчав:

— А с ромеями что думаешь?

— Ничего не думаю, — долго, тягостно вздохнув про себя, отозвался Всеслав. Понимая, что вопросы по-прежнему требовалось решать быстро и при любой возможности. Которой, как водится, никакого дела не было до того, болит у решальщика голова или нет. Приоткрыв, сморщившись, правый глаз, князь увидел, что Иван не сводил с него взгляда под нахмуренными бровями, одна из которых, левая, была чуть выше. Пришлось вздохнуть и вслух, не сдержавшись.

— С ними — ничего. Против них думаю. Крепко, отче, долго, тяжко. Небывалое дело задумал, трудное. И не отступлюсь.

— А коли их патриарх меня анафеме предаст, да и тебя со мной вместе? — продолжал выуживать информацию священник.

— Предашь его тому же самому, и всех присных его. Я в ваших обрядах не силён, но, сдаётся мне, отлучать кого-то от церкви за неуплату десятины или за то, что его сам народ, сама паства в пастыри себе выбрала, как-то не по-христиански. Любви не больно-то много в таком поступке, как мыслишь? Значит, и Бога в таком нет. — монотонно говорил князь, не убирая руки от переносицы и мечтая лишь о том, чтоб чёртова лучина с плясавшим огоньком пропала пропадом.

— Но он — Вселенский патриарх, — с сомнением напомнил Иван.

— А ты — патриарх Всея Руси. Вот пусть он там у себя во вселенной порядки и наводит, а к нам в монастырь со своим уставом не лезет, — хмуро буркнул Всеслав. — Ты трусишь, что ли?

Лицо отца Ивана вспыхнуло, и в глазах блеснуло что-то вовсе не похожее на кротость и смирение. Всего на полмига. Удачно, что именно на эти полмига Чародей приоткрыл левый глаз.

— Мне, княже, знать потребно, что задумал ты. Верно сегодня говорено было: разные ниточки от слов да дел тянутся, ох и разные. И объяснять их по-всякому можно, смотря, как повернуть. Давай, чтоб я не верте́л слова твои туда-сюда, ты мне сам поведаешь всё. Так честнее быть должно. Ну, коли правду скажешь.

Дожились. Без году неделя в патриархах ходит, а уже князю начинает вопросы задавать, да на слабо́ пробует взять.

— Я вижу, что разговор со мной причиняет тебе му́ку и очень опечален этим, — вдруг произнёс он неожиданно мягким и будто бы смущённым тоном. А я аж вскинулся за плечом Всеслава, ожидая продолжения, вроде: «но сейчас облака скроют Солнце, и боль твоя уйдёт». Но, конечно, не дождался. Откуда бы тут, в эту тёмную пору, взяться светилам, облакам и знатокам Булгакова?

— Благодарю за сочувствие твоё, отче. Один опытный человек сказал мне, что нет худого в том, чтоб принять дар от сильного, если дар тот от души. А в части сердечности и сочувствия ты всяко посильнее меня будешь, — собравшись с мыслями в звеневшей голове, начал князь. — Мне не нужны все блага и всё золото мира. Мне не нужны шелка и пряности, янтарь и серебро. Мне, тайну тебе открою, и стол-то Киевский не нужен был. Я свою землю Полоцкую от осатаневших от жадности Ярославичей сберечь желал, да вот в яму угодил. А из неё — сюда вот, в терем. Но с той поры, как под руку мою эти люди и семьи их отошли, отвечаю я за них. Хочу я того или нет. А с ними и лесные, что Старым Богам требы кладут. Теперь вот и степной люд, если сладится у нас. Я бы, отче, лучше рыбку ловил на берегу Двины или Полоты, как Андрей-апостол, а не башку себе мучил. Но, как греки древние говорили, каждому своё.

— А ты, княже, как рыбу ловить любишь? — неожиданный вопрос удивил и насторожил. Но, знать, не я один в «да-нет» да другие способы до правды дознаться играть умел.

— Я, Иван, люблю на зорьке на бережку сесть, мушку навязать, да по течению пустить. Надёргать пять-шесть хвостов язей да голавликов, и домой. Чтоб юшки потом к обеду похлебать с роднёй да друзьями. И чтоб сиделось спокойно, без лучников вокруг, без гонцов на потных конях, без колокола вечевого.

— Складно. А я, княже, раньше верши ставить любил. Веришь-нет, и зимой под лёд спускал. На озёрах у нас рыбы было — только вытягивать успевай, — и в глазах его появился какой-то новый блеск, а в голосе — странная, еле уловимая вибрация.

Э, да ты, батюшка, никак решил с нами в гляделки поиграть да силу испытать? А не зря ты у святых старцев столько времени оливки ел, или чем там тебя кормили. Силён. Но против князя — не игрок.

— Верши — дело хорошее, спору нет, — спокойно отвечал Чародей. От возникшего интереса к разговору и чему-то вроде ментального поединка, кажется, даже голова меньше болеть стала. — Да вот беда: забудешь про неё в жару дня на два-три — и вся рыба в ней передо́хнет да сгниёт, вершу надо новую плести. А ещё, бывает, зимой налимов набьётся, только что не в узлы там завяжутся, не вытянуть. А их, отче, коли знаешь, не все есть будут.

— Что ж так? — подхватил манеру разговора патриарх.

— А они, говорят, утопленников жрут. У некоторых племён да родов принято весь улов выпускать, коли в вершу или сеть хоть одна скользкая пятнистая тварь попадётся.

— А ты? — и глаза его стали цепкими.

— Я, отче, всё ем. Ежели правильно приготовить, то и из топора кашу сварить можно. А у налимов печень очень хороша. Надёргаешь печёнок из них, да с лучком изжаришь — что ты! А чего они там жрут — я не смотрел, мне то без надобности, — вернул Всеслав внимательный взгляд священнику.

Некоторое время молчали оба. И видно было, что патриарх понял несложный намёк: лишнего князю не надо, но и своего упускать он не намерен. И того своего взять не постесняется хоть с трупоедов тайных, придонных. Которых вокруг вьётся слишком уж много в последнее время.

— А изжоги не забоишься ли? — не вытерпел первым он.

— А ты? — поднял бровь и улыбнулся Чародей. Знаем мы таких, кто вопросом на вопрос отвечают, и сами тоже так умеем.

Улыбка осветила лицо священника, да так, что и шрамов старых, кажется, видно не стало — они будто все в лучи её превратились.