Обострение (СИ). Страница 7

Второй, толстый и низкий, с красным лицом и потным лбом, пыхтел, как самовар. Его жилет, тесный, малиновый, трещал по швам, а усы, сальные, тонкие и длинные, топорщились над пухлыми губами.

Увидев доктора, гости встали, худой — резко, толстый — с кряхтением.

— Пётр Фомич Лядов, старший ревизор, — представился худой, его голос, высокий и скрипучий, резал уши. Выцветшие глаза, холодные, как лёд, впились в Ивана Палыча. — От генерал-губернатора, по делам бухгалтерии.

— Петров, Иван Павлович, главный врач, — ответил доктор. — Да, мне господин Парфенов говорил о том, что вы прибудете.

— А я Силантий Прокофьич Буров, помощник, — прогундосил толстый, вытирая лоб платком, пахнущим луком. — Доктор Петров, стало быть? Поговорить надобно, дело серьёзное.

Иван Палыч, сев напротив, кивнул.

— Конечно, как вам будет угодно. Что за дело, господа? Больница работает в штатном режиме, раненых подлечили, выписали, тиф держим под контролем. Какие вопросы?

Лядов, щёлкнув пальцами, вытащил лист из стопки, его очки блеснули, и он, ткнув тонким узловатым пальцем в бумагу, заговорил:

— Ну что ж, тогда сразу к делу, — и как-то нехорошо улыбнулся. — Приписки, доктор Петров, приписки! Вот, обнаружилось… По бумагам в вашу больницу за полгода поставлено морфина в пять раз больше, чем вы могли использовать! Вот, смотрите: пятьдесят склянок по десять кубиков, а в журнале — только десять склянок. Где остальное? Я понимаю, что может быть ошибочка закралась где-то, забыли, запамятовали, всякое бывает. Но… Главное, — он подвинул лист, — на накладных печать вашей больницы и подпись ваша, Иван Палыч! Вроде получается, что намерено все это.

Буров, пыхтя, кивнул, его усы дрогнули, и он добавил:

— Дело-то нешуточное, доктор. Морфин — штука казённая, подучетная, за него ответ держать надо. Подпись ваша, печать ваша. Что скажете?

Иван Палыч взял бумагу, пробежался взглядом. Накладная на выдачу… получил — доктор Петров. Только вот… Подпись, размашистая, с завитками, была похожа на его, но не его — он никогда не писал «П» с такой петлёй. Да и прошлый Петров так не писал — Артем это уже давно проверил.

Но с подписью понятно, ее и подделать можно. А вот печать…

Печать, круглая, с символом больницы, стояла чётко, как клеймо. Это как же так? Печать хранится в шкафу, рядом с сейфом, ключ — только у него и Аглаи. Кто мог?

— Подпись не моя, господа, — сказал Иван Палыч. — Похожа, но не моя. Печать… — он замялся, его пальцы сжались, — в шкафу, под замком. Надо разобраться, кто и как.

— Мы все понимаем, — согласился Лядов. — Пока никаких, кх-м… обвинений не выдвигаем, просто заостряем внимание на обнаружившееся. Мы продолжим изучать бумаги, а вы пока вспомните все. Может, запамятовали. Всякое бывает.

Лядов противно улыбнулся, а Буров зашевелил усами, став вдруг похож на жука.

И вновь подумалось про Субботина. Наверняка он имеет к этому отношение. Только вот какое? И как он выкрал печать? Аристотеля подговорил? Вряд ли, тот бы рассказал. Неплохой парень по сути оказался, не в пример отцу. Точно не он.

Заглянула Аглая, шепнула:

— Иван Палыч! Больных привезли! В телеге, во дворе! Скорей, там худо!

Доктор бросив взгляд на счетоводов:

— Господа, извините меня, но дела подождут. Больные важнее. Разберёмся с вашими бумагами, но позже.

— Да, да, конечно! Мы все понимаем, идите, времени еще будет предостаточно, — кивнул Лядов, начав шарить по бумагам длинными как паучьи лапы пальцами.

Доктор вышел.

— Солдаты опять что ли? — буркнул он, быстро направившись по коридору.

Во дворе больницы, почти у самого крыльца, стояла телега. Тощая кобыла фыркала, норовя съесть через стекло цветок на подоконнике. Губы лошаденки скользили по холодной поверхности и слизывали иней.

В телеге лежали трое, укрытые дерюгой. Артём, ожидая увидеть шинели, кровь, бинты, шагнул ближе, но замер, неприятно удивившись.

Не солдаты. Простые жители Зарного. Мужик лет сорока, с бородой, свалявшейся от пота, утробно стонал, желтоватое лицо напоминало восковую маску. Рядом — баба, молодая, с косой, выбивавшейся из-под платка. Женщина дрожала, синие губы шептали что-то бессвязное. Третий, парнишка, лет шестнадцати, лежал тихо, и лишь тяжелое надсадное дыхание говорило о том, что он еще жив.

«Черт! — выругался про себя Иван Палыч. — Совсем как в Рябиновке!»

Доктор обернулся к Аглае. Та шепнула:

— Тиф. Семья Ковалевых.

— Аглая, в изолятор их, к Ефросинье, — произнес доктор, с трудом сдерживаясь, чтобы не заругаться. — Постель готовь, воду кипяти, хинин возьми, температуру нужно сбить — горячие все как печь. Маски на всех, и девок зови, пусть моют полы карболкой. Я сейчас, с этими… — он кивнул на приёмную, где ждали счетоводы, — разберусь и начну осмотр.

Аглая метнулась в больницу, а доктор, сжав кулаки, посмотрел на телегу. Беда приходит не одна. Вот тебе, батенька, неучтенка морфия, а вот тебе еще и эпидемия тифа — разгребай как можешь.

Дав указания возничему о том, чтобы сжег солому, на которой вез зараженных, доктор вернулся в приёмную. Ревизоры по прежнему шелестели бумагами.

— Господа, в больнице карантин. Брюшной тиф. Новых больных привезли, и это не шутки, — объявил доктор. — Поэтому оставаться вам тут здесь не безопасно — рискуете заразиться. Предлагаю ревизию перенести в школу, там Анна Львовна вас примет, место выделит. Бумаги обсудим, но не среди заразы.

Лядов поднял брови, его скрипучий, как ржавый гвоздь голос царапнул:

— Тиф, говорите? Хм, серьёзно. Школа подойдёт, но где она, доктор? Мы же не местные. Нас бы проводить.

— Верно, Пётр Фомич, — кивнул Буров. — Заразу ловить не охота. Школу бы найти, да поскорей. Я вот прямо уже чувствую, как зараза липнет ко мне!

— Проводим, — кивнул Иван Палыч.

И задумался. Он не мог бросить больных — их надо было осмотреть, дать лекарства, изолировать. Аглая, его верная санитарка, уже суетилась в изоляторе, кипятила воду, раздавала маски девкам, тоже была занята. Анна Львовна? Она в школе и даже не в курсе о гостях. Кто ещё? Кого еще можно отправить?

Его взгляд скользнул к окну, где мелькнула рыжая макушка. Андрюшка, парнишка, выписанный на днях, пробегал по двору, его худые ноги мелькали, как у жеребёнка. В одной руке — деревяшка, в другой — маленький ножичек, поблёскивающий на свету.

— Андрей! — Артём, выскочив на крыльцо. — Иди сюда, дело есть!

Андрюшка, остановившись, обернулся, его круглое лицо, с щербинкой в зубах и оттопыренными ушами, расплылось в улыбке.

— Ты чего тут ходишь?

— Иван Палыч, я это, по делу! Дрова хотел поколоть, как обещал, а тут деревяшку нашёл, думаю, кораблик вырежу, для Аглаи, она ж любит, когда я… Ой, а вы чего? Больные, да? Слышал, телегу пригнали, опять война, поди? Раненные?

Иван Палыч, подавив улыбку, поднял руку, останавливая поток слов, который так и лился из пацана. Доктор взглянул на деревяшку в руках парнишки — небольшой кораблик, уже почти готовый, с тонкими мачтами, вырезанными так аккуратно, что казалось, их делал ювелир. Паруса, выточенные из коры, были прорезаны узорами, а корпус, гладкий, блестел, как лакированный. Доктор, забыв на миг о тифе и счетоводах, присвистнул:

— Андрюшка, это ты сам сделал? Кораблик-то — загляденье! Мачты, паруса, всё как настоящее. Молодец, парень, руки золотые!

Андрюшка, покраснев, заулыбался шире:

— Ага, Иван Палыч, я ж с малолетства режу! Дядька Игнат ругается, мол, ерунда, а я люблю, кораблики, лошадок, один раз крест вырезал, в церкву отнёс, батюшка похвалил! Этот кораблик я для Аглаи мастерю, она про море сказывала, вот я и…

— Молодец, — мягко прервал его Иван Палыч. — Слушай, дело есть. Проводи этих господ, — он кивнул на окно приёмной, где маячили тени Лядова и Бурова, — в школу, к Анне Львовне. Они счетоводы, проверять приехали, но тут тиф, опасно, сам понимаешь. Сможешь?

Андрюшка, выпятив грудь, кивнул, его глаза загорелись, как от важного поручения: