Я – борец 2. Страница 8

Час до закрытия общаги. Обратно – опять через Армена. Но зато в этом и есть жизнь.

И едва мои костяшки коснулись дверного полотна, как дверь распахнулась – на пороге стояла Аня. На ней было лёгкое ситцевое платье, которого я раньше не видел – синее в белый горошек, на ногах чёрные босоножки. А волосы, обычно собранные в хвост, сегодня рассыпались по плечам.

– Привет. Как поработалось?

– Привет. Всё хорошо, спасибо за ужин. Женя и Гена уже умотали?

– Да, вроде. Я думала, ты уже не придёшь, – произнесла она.

– Мысли позитивнее! – улыбнулся я и подал ей правый локоть, приглашая на ночную прогулку.

Ночь встретила нас прохладой и густым ароматом цветущей липы из парка за общагой. Фонари мигали, будто подмигивали нам вслед, а где-то вдалеке скрипели качели – наверное, ещё какие-то романтики не хотели возвращаться в комнаты. Аня взяла меня под руку крепче, и я подумал, что, может, и без микроволновок в этом восемьдесят третьем есть что-то настоящее – вот это: тёплое, простое, наше.

Город спал, но не мы. Улицы, залитые жёлтым светом, вели нас куда-то в никуда, и это было идеально.

Аня шла рядом, её рыжие волосы развевались на тёплом ночном ветру, будто огненные язычки. Синее платье в белый горошек болталось на ней чуть мешковато, но это только подчеркивало её лёгкую небрежность – будто она нарядилась наспех, просто чтобы выйти со мной.

В будущем мы бы смотрелись с ней странно, ведь к её платью совершенно не шёл мой обычный, «фирменный» образ: дешёвые штаны с полосками, которые при дневном свете выдавали себя кривым шрифтом adidas, и потрёпанные кеды. Но Аня, кажется, не замечала этого. Или делала вид.

– О чём ты думаешь? – спросила она, и уголки её губ дрогнули.

– О том, одни ли мы во Вселенной, и есть ли на далёких звёздах жизнь, – соврал я, поднимая взгляд на небо.

– М… а ещё о чём?

– О том, что ты похожа на ту самую песню, которую я никак не могу вспомнить.

Она рассмеялась, и этот звук слился с шумом проехавшей через улицу одинокой машины. Она всё ещё шла со мной под руку – её пальцы были тёплыми, и от этого тепла забывалась вся суета моего прошлого дня, прошлой недели, прошлого месяца. Окситоцин, гормон социальной значимости. Мы с Анютой ещё даже не целовались, а моё тело уже воспринимает её как часть моей маленькой стаи.

Проходя мимо какой-то детской площадки, мы заметили ребят – вернее, это они нас заметили. У них была одна бутылка на троих, и один из компании шагнул к нам, но другой взял его за руку, что-то шикнул на ухо, и тот замер. Узнали во мне спортика? Или видели где-то ещё? У региональной известности есть свои плюсы и минусы.

Из плюсов – репутация среди ментов: могут отпустить и даже повторно не потребовать показать сумку. Из минусов – пожелай я сделать что-то безбашенное, все узнают во мне Сашу Медведева.

Выяснять, что именно сдерживало ребят, ведущих ночной образ жизни, было совсем неинтересно. А может, и не узнали меня – просто тот, кто шагнул ко мне, не сёк в дворовых понятиях, а его просто остановили: «Куда ты? Не видишь, он с девушкой!»

Анюта, Анюта, рыжик мой рыжик, сегодня ты, похоже, неосознанно спасла этих троих от озвездюливания.

Но чем наше третье свидание будет отличаться от всех остальных? И я решил, что – «безумием»!

– Анют, ты высоты боишься? – спросил я её.

– Нет, а что? – удивилась она вопросу.

– Полезли! – показал я ей на пожарную лестницу на торце одной из хрущёвок.

– Ты с ума сошёл?!

– По курицам в постели не понятно было? Полезли! – и мы подошли к лестнице, и я подсадил Аню наверх, чтобы её руки могли касаться верхней ступеньки, и она бодро полезла.

Обожаю это время – все атлетичные, не то, что в моей прошлой жизни, где половина на лавочке с освобождением от физкультуры сидит.

– Эй, не подсматривай! – вдруг дошло до неё, и она крикнула мне сверху.

А я, подпрыгнув, подтянулся и тоже полез за ней.

– Заберёмся – дашь мне пощёчину! Сразу за всё! – выдал я, поднимаясь наверх и созерцая её ножки, перебирающие по ступенькам под платьем.

«Спортсменка, комсомолка и просто красавица».

Забравшись на крышу, мы смогли видеть весь город с высоты пятого этажа покатой крыши, огороженной по периметру железным забором в один горизонтальный длинный прут.

– Сань, тут обалденно! – выдохнула она.

– Душа поёт? – спросил я её.

– Что? – не поняла она.

И вместо ответа я пропел ту самую песню, которую вспоминал:

«Настало время, пробил час,

Мы начинаем наш рассказ,

О жизни, смерти и любви,

Как это было в наши дни,

Дневник историю ведёт,

И каждый век, и каждый год,

Заносит в летопись свою

Предание своё!

Пришла пора соборов кафедральных!

Гордых крестов, устремлённых в небеса!»

Но на припеве аудитория решила дальше не слушать:

– Вы чё делаете, а? Я сейчас милицию вызову! – донеслось снизу из открытого окна.

– Поёт он! Тунеядец! – подхватили соседи.

– Я щас поднимусь, голову тебе сломаю! – проорал какой-то мужик.

– Спать надо, а он поёт! Имей совесть, завтра людям на работу!

– Ты чё… – зашептала Аня.

– Это обратная связь для тебя! – улыбнулся я, обнимая девушку.

– Они же милицию позовут, – снова прошептала Аня.

– Обязательно позовут! Те, у кого есть телефоны! – улыбнулся я, глядя вниз.

А мы так и обнимались, смотря на город. А когда под пятиэтажкой приехал милицейский экипаж и люди начали им подсказывать, откуда именно был вопль «пьяного быдла», они забежали в первый подъезд.

– Ну вот, теперь пора! – потянул я Аню за собой, заходя на чердак через слуховое окно.

Бегом к середине здания, между деревянных столбов, и, добравшись до люка, я дёрнул его на себя. Люк поддался, и я спрыгнул на лестничный пролёт пятого этажа, поймав слегка трусившую прыгать Анну. Закрыв за собой люк, мы благополучно спустились вниз и, выйдя из третьего подъезда, просто побежали за ручку в обратную сторону, где не было патруля, – хотя двое милиционеров и так оставили машину без присмотра.

Немного пробежав, мы пошли. Анюта смеялась, улыбался и я. А в крови адреналин уже замещался дофамином и серотонином – гормонами, которыми нас вознаградили наши тела за то, что спаслись от хищников в фуражках.

Сейчас менты поднимутся наверх, посмотрят крышу, потом спустятся, возьмут объяснения с тех, кто их вызывал, доложат дежурному, что всё хорошо: «Демоны были, но они самоликвидировались» – в смысле «хулиганов не обнаружено» – и поедут по своим служебным делам. А мы… а мы дальше гуляли по ночному городу, который, к сожалению, не такой уж и большой: за полчаса быстрого шага можно пройти насквозь весь.

В общагу мы вернулись, когда небо уже начало светлеть, по сорокакопеечному тарифу «для своих». Вместе поднялись на Анин этаж и замерли у её двери.

И вдруг Аня резко повернулась ко мне. Её глаза в тусклом свете коридорной лампочки блестели, как два осколка янтаря.

– Сань… – она сделала шаг вперёд.

Я не успел сообразить, что происходит – её пальцы впились в мои плечи, рыжие волосы закрыли всё вокруг, а потом…

Губы.

Мягкие, тёплые, пахнущие яблочной карамелью. Поцелуй был неловким – мы одновременно дёрнулись вперёд, и наши носы стукнулись. Аня фыркнула, но не отстранилась.

– Вот и… – она начала что-то говорить, но я перекрыл её слова вторым поцелуем. Уже аккуратнее.

За стеной внезапно грохнуло – вероятно, еще кто-то сейчас не спал. Мы разом замолчали, прислушиваясь, но следующего звука не последовало.

– Всё, – Аня отстранилась, поправляя спутавшееся платье. – Теперь ты официально мой спортсмен.

– А ты – мой рыжик, – улыбнулся я.

Она улыбнулась, открывая дверь ключом, но я успел поймать её за запястье:

– Завтра ночью. Я украду тебя снова, – произнёс я.

– Куда? – удивилась она.

– В место, где нет сварливых людей, ментов, Жень, и этих дурацких куриц, – пообещал я.