"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ). Страница 32

– Вот видишь, внучек, – оборачивается ба. – Не слышат они нас. И говорить не могут, и позвать никого никуда не способны. Нелюдь они, больше никто. – Она прикрывает ставни, двигает в его сторону консервную банку. Там, в мутной, похожей на слизь жиже плавают несколько бледных килек. – Кушай, Лешенька, кушай, внучек. А я… – бабушка наклоняется к аптечке, – валидольчику возьму, а то чтой-то сердце сегодня шибко колет…

Она находит початую пачку, выдавливает из нее таблетку и кладет под язык. Алеша, притихший, молча сидит за столом, ковыряя грязной вилкой в банке. Килька нехорошо пахнет, и он не испытывает никакого, даже мало-мальского, желания ее есть. Запах из банки похож на тот, что ворвался на кухню вместе с холодным воздухом, когда бабушка открыла окно. И еще он похож на то, как попахивает от самой бабушки, на тот едва уловимый, терпкий аромат, что поднимается из больших складок у нее между грудью и животом. Алешу отчего-то пугает эта вонь.

– Пойду прилягу, – вздыхает ба. – Холодно-то как, божечки ж ты мой… Кха-кха! – И, держась левой рукой за грудь, а правой опираясь о стену, шаркает к себе в комнату. – Сталина на вас нет, – слышит Алеша, как ругает она вполголоса радио.

Это вызывает у него улыбку. Ему вспомнилась мама, как та ворчала, если бабушка говорила что-нибудь о Сталине. Он не мог понять почему, но маму такие разговоры всегда очень злили. В ее глазах этот непонятный Алеше человек, Сталин, был кем-то ужасным. «Все мечтает о твердой руке, старая кошелка», – сказала однажды мама, а папа расхохотался в ответ: «А может, и не о руке вовсе!»

Алеша надеется, что с ними все в порядке, с его родителями. Там, куда они каждый год летают в отпуск, в месте под названием «Тайланд», должно быть, как он слышал, очень тепло. Там всегда светит солнце. Там вообще никогда не бывает зимы, а значит, там не могло быть и этого неправильного коричневого снега. Обычно мама звонила каждый вечер на домашний телефон. Поговорив с ней, ба давала трубку Алеше, и он долго слушал рассказы мамы о пляжах с золотистым песком, пальмах и море. В конце разговора трубку брал уже папа, чтобы пожелать ему спокойной ночи и сказать, как они его любят. Когда-нибудь, знает Алеша, уже совсем скоро, когда он станет старше на год или, может быть, на два, мама и папа начнут брать его с собой в эту сказочную страну, Тайланд, и тогда он своими глазами сможет увидеть все то, о чем говорила мама.

Звонков не было уже давно, но бабушка объяснила ему, что это из-за проблем со связью. Мама с папой обязательно вернутся к нам, обещала ба. Очень скоро они прилетят, вместе с врачами и военными, и тогда все станет по-старому, хорошо, как раньше. Алеша мечтает, что так все и будет.

Но сейчас он сидит один за кухонным столом, изо рта у него вырывается облачками пар. И его снова манит к себе оконное стекло. Отодвинув консервы, к которым так и не притронулся, Алеша встает. Пол холодный, ледяной, он чувствует этот лед через носки. Алеша подходит к окну, заглядывает в него. На улице темнеет, мороз схватил стекло крепче прежнего, покрыл плотным, словно сотканным из снежинок, узором. Алеша дышит на него, трет подмерзшую поверхность концом шарфа, но это не сильно помогает. Стекло остается мутным, как будто смотришь сквозь стакан с водой. Там, на бело-коричневом, все еще угадываются фигурки ребят. В глаза бросается розовое пятно Наташиной курточки, ее желтые волосы. В расплывчатой глади она видится ему принцессой из мультика. Сгущается тьма. Тихо подвывает ветер. Живые, мертвые ли, его друзья будут играть во дворе всю ночь, пока Алеша спит, и наутро, когда он вернется к своему наблюдательному пункту на табурете, то снова увидит, как они кидают куда попало коричневые снежки.

Холод и темнота окутывают мальчика, его начинает клонить в сон, где он снова слышит голоса своих друзей. Те звонко хохочут и зовут его погулять…

В спальне у бабушки что-то с грохотом падает на пол. Что-то большое. Алеша, придремав было, подпрыгивает на месте. Испуганно озирается по сторонам, но мало что может разобрать спросонок в заполнивших помещение сумерках. Снаружи уже выкатила на небо луна. Ее серебристый свет, преломляясь в морозной мозаике оконных стекол, разметал по кухне десятки причудливых теней. Алеша часто, прерывисто дышит и чувствует, как под толстым свитером в груди колотится, трепещет от страха маленький комочек его детского сердца.

Радио молчит.

Почему-то это пугает Алешу больше, чем что бы то ни было еще, больше чем темнота и разбудивший его шум. Все эти дни приемник в бабушкиной комнате не замолкал ни на минуту, раз за разом повторяя одно и то же. «Опасно, опасно, опасно, опасно» – сейчас это слово звучит лишь в голове у Алеши, и от этого ему ужасно не по себе. Он был бы счастлив услышать что угодно, любой знакомый звук, пусть даже храп или тяжелый, болезненный кашель ба, но квартиру наполняют только холод и пронзительная, напряженная тишина.

«Опасно. Что-то случилось. Опасно!»

«Лучше б ты вышел поиграть с нами, Алешка, – ласково шепчут ему на ухо Катя, Наташка и остальные. – Лучше б ты вышел, когда тебя звали».

Он старается не слушать их. Боязливо крадется через узкий проход в коридор и к бабушкиной комнате. Пытаясь заглушить голоса в голове, тихо повторяет:

– Сижу за решеткой, в темнице сырой… Сижу за решеткой, в темнице сырой…

Скрипит дверь в спальню. Здесь света еще меньше, чем на кухне, но глаза Алеши уже привыкли к полумраку. Он застывает на пороге, обмерев при виде открывшегося зрелища.

Посреди комнаты на полу лежит ба, на спине, упершись дальним плечом в угол кровати. Ноги в толстых колготах разметаны, халаты распахнуты, большая и бледная, покрытая морщинами титька вывалилась наружу и свисает набок, напоминая одновременно спущенный мячик и сдутую боксерскую грушу. Глаза бабушки закрыты, кожа белая, по щекам растекаются серые пятна, из тонкой щелочки рта тянется вниз блескучая нить слюны.

– …в темнице сырой. Ба-а?..

Бабушка выглядит как большая игрушка, плюшевый бегемот с встроенным механизмом, в котором что-то поломалось.

«Она умерла?» – вспыхивает в голове у Алеши страшный, ужасный вопрос.

Ее левая рука, чуть согнутая в локте, протянута по полу в его сторону, кончики скрюченных пальцев едва заметно дрожат. Рядом, у стены, валяется разбитое радио, а среди осколков белой пластмассы Алеша видит пузырек с бабушкиными каплями от сердца – колпачок слетел, вокруг растеклась небольшая лужа. Едкий запах валокордина смешался с вонью, как от консервной банки, только гораздо более противной, терпкой.

«Не умерла… умирает».

– Ба! – зовет он шепотом.

– Щи-щас, внучк… – сипит бабушка еле слышно, практически не шевеля губами. – Щищас я немног… отдхну… полжу… вста-а-а…

Алеша начинает понимать, что произошло. Ба, видимо, стало плохо. Она хотела принять свои капли, встала с кровати, но не удержалась, упала, зацепив при этом провод от радио и выронив пузырек с лекарством.

Его дыхание в темноте клубится сизым дымком. А ба дышит еле-еле, пар из черной беззубой щели поднимается едва заметным туманом.

– Ба, не умирай, – хнычет Алеша, упав перед ней на коленки. – Не умирай, пожалуйста, пожалуйста, ба!

– Ну шо ты, роднкий, шо ты… А-А-А-а-а-а-… – издает бабушка протяжный нутряной стон и замолкает. Бегемотская туша содрогается. Слюна перестает течь изо рта.

А потом ее рука вцепляется в бедро Алеши.

Крепко, жестко. Искривленные пальцы, как когти, вонзаются в его плоть сквозь штаны и рейтузы. От боли и испуга он пронзительно вскрикивает. Бабушка поворачивает в его сторону голову и смотрит на Алешу сверкающими белыми бельмами, в которых не видно зрачков.

– Ба, что с тобой, ба! – верещит он, не помня себя от ужаса. Чувствуя, как по ногам струится горячая жидкость: описался.

Бабушка грузно переворачивается на бок, выпрастывает вторую руку, чтобы схватить его. Рот ее широко раскрывается, как пасть у змеи, которую он когда-то видел в документальном кино на канале «Дискавери». И, словно та гадюка, бабушка шипит.