Отморозок 5 (СИ). Страница 24

Мы оба стараемся не вспоминать о том случае. Я с ним веду себя корректно, а он лично ко мне не докапывается, предпочитая дрючить весь взвод, а меня как бы со всеми заодно. Но чисто физически, он может всех тут несколько раз загнать, прежде чем я просто сильно вспотею, а наряды я тащу стоически, категорически отказываясь только мыть сортиры. Я бы и помыл, с меня корона не упадет, несмотря на мое прозвище в прошлой жизни, но здесь это «падение авторитета», а я свой заработал кровью, можно сказать. Так что, хочешь — не хочешь, приходится соответствовать.

На следующее утро после драки в умывалке, пацаны, видя мое лицо и руки, покрытые ссадинами, спрашивали меня, что случилось, но я либо отмалчивался, или говорил, что упал, когда ходил в туалет. Потом они увидели Козлова с большой шишкой на лбу, это его дверью так приложило. А потом и других сержантов, с моими отметками на лицах. Все решили, что сержанты меня все же поломали, но и я дрался до последнего. Памятуя о ночной договоренности, я туманно подтвердил это предположение, показав всем своим видом, что мне неприятно об этом говорить. Это всех странным образом удовлетворило. Проиграв сержантам, я стал таким же как все, но все таки немного «бурым». Поэтому меня перестали сторониться, приняв в свой круг, и уважать стали намного больше, ведь я хотя бы попытался сопротивляться. Это меня вполне устраивало. Надо все таки как-то налаживать общение с коллективом.

Кроме меня на мытье сортиров не выходят несколько человек среди которых: Карасев, Романов, Баиров и Рома Бергман. Само собой так получилось, что нас туда просто не ставят. Карасев уже сумел оправиться после того первого дня, когда бычок-переросток или сержант Василенко Антон, сломал его нерешительное сопротивление, просто дав ему как следует в грудак. Теперь Карась даже рискует показывать зубы, по отношению к таким же как он «запахам», заставляя их мыть сортир вместо себя когда ему выпадает наряд. Романов же делает все по уму, дипломатически обтекая все острые углы, но при необходимости, готов постоять за себя и физически. Рамазан тупо сразу сказал, что он «зарэжет любого», кто попытается заставить его мыть сортир. Ну а Бергман, как я уже сказал, завоевал расположение сержантов своими каллиграфическими и художественными способностями. Теперь он вечерами расписывает им дембельские альбомы, которые приличный «дедушка» начинает готовить задолго до «дембеля».

— Чей это окурок?

Наш взводный — лейтенант Ваниев злобно вращает глазами и указывает своей начищенной черной туфлей на валяющийся перед входом в казарму «бычок». Пацаны только недавно вымели здесь все, и откуда здесь взялась эта напасть, хрен его знает. Мы стоим перед входом и молчим, не зная, что ответить этому лощеному франту в наглаженной с иголочке форме и начищенных до блеска остроносых черных туфлях. Ваниев поймал меня с приятелями, как раз в тот момент, когда мы, пользуясь выдавшимся свободным временем, собирались выйти позаниматься в спортгородок. Кроме нас троих, здесь еще около десятка других солдат из нашего взвода. Мы дружно, как положено, первыми поприветствовали командира и сразу приняли деловой вид, типа мы тут не дурака валяем, а идем по делу. Но тут лейтенант, который и так, судя по всему, был на взводе, заметил треклятый бычок.

— Я спрашиваю, блядь, чей это окурок? — По слогам, как для тупых повторяет Ванеев, обводя нас по очереди взглядом, как будто пытаясь вытащить ответ из глубин нашей черствой солдатской души.

В ответ снова молчание.

— Козлов! Козлов, твою мать! — Окончательно выйдя из себя, орет командир взвода.

Откуда-то из-за казармы к нам несется огромными шагами «замок» сержант Козлов.

— Зрав желаю тыщ лейт.… — Начинает, было сержант, за три метра переходя на шаг и отдавая честь командиру.

Но злобный летеха и его слушать не хочет. Может ему его баба сегодня не дала, может у него зуб болит, а может просто, оттого, что он мудак, но Ваниев хочет крови.

— Это залет Козлов! — В бешенстве орет взводный на сержанта — Развел у себя во взводе бардак, понимаешь! Почему у тебя курсанты тут шляются без дела? Почему окурки перед казармой валяются? Ты вообще сержант, блядь, или ЗС?

ЗС или залупа синяя — это любимое ругательство нашего взводного. Иногда он произносит его целиком, а иной раз может сократить его до ЗС, но все понимают о чем это он.

— Не могу знать, товарищ лейтенант, — вытягивается в струнку сержант, поедая глазами начальство. Видя состояние командира, он принял самое правильное решение, не спорить и совсем соглашаться, даже с тем, что он ЗС.

— Ну, так узнай и наведи порядок! — В сердцах бросает сержанту Ваниев и уже неспеша удаляется в сторону военного городка. Ну да, сорвал злость, теперь можно уже и не спешить никуда. Как говорится: Сделал гадость — сердцу радость.

Кажется, гроза прошла стороной. Ан нет. Сержант медленно обводит нас взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Получить выволочку от взводного, на глазах подчиненных, это кому хочешь, настроение испортит. Наконец, Козлов разражается длинной тирадой состоящей сплошь из матерных слов, где печатными являются только предлоги. Я стою вместе с остальными парнями из нашего взвода и пропускаю все, что орет сейчас сержант, мимо ушей. Если принимать все на свой счет, то выжить в армии не получится, потому что, по хорошему, надо было бы дать сейчас Козлову по башке, чтобы придерживал язык, но это чревато большими неприятностями. Пока мы не приняли присягу, за это в дизель не отправят и даже на губу не посадят, но бить своего командира у всех на глазах, это очень неблагоразумно. Вот если подловить его тихонечко, там где никто не видит и сунуть кулаком пару раз в пузо, чтобы следов не оставить… А с другой стороны, оно мне надо? Он же сейчас орет не лично на меня, а как бы на всех сразу, что уже менее обидно. К тому же, он это делает за дело и по долгу службы. Ладно, хрен с ним, пусть себе орет, заодно кишки проветрит.

Вечером дело с окурком приняло новый оборот. «Замок» выгнал весь взвод на плац, заставил нас расстелить плащ-палатку. В центр нее торжественно положили злополучный окурок. Четверо бойцов взялись за концы плащ-палатки. И мы печатным шагом помаршировали хоронить злосчастный окурок. Общими усилиями на заднем дворе была вырыта яма метр на два и глубиной полтора метра. Мы вдвоем с Рамазаном в это время стояли в «торжественном карауле», держа вместо винтовок метлы, охраняя «тело» почившего окурка. Наконец, когда Козлов был удовлетворен глубиной выкопанной «могилы», один из бойцов положил окурок в пустую пачку от сигарет, символизирующую гроб и, спрыгнув в яму, торжественно опустил ее вниз. После чего была проведена церемония прощания, где несколько наугад выбранных сержантом бойцов под сдавленные смешки остальных произносили речи прощания с «безвременно ушедшим товарищем».

— Он был коротким и вонючим, но своей безвременной смертью, он открыл нам непреложную истину: не сри там где живешь, и не живи там где срешь. — Под нескрываемый хохот завершил свою речь Романов.

Козлов и сам уже улыбался, но все же прикрикнул на особо веселившихся пацанов. Потом все курсанты кинули по горсти земли в яму и наконец «похороны окурка» были закончены.

Я думаю, нашим курильщикам еще долго будут вспоминаться эти «похороны», когда они будут идти в курилку. С одной стороны это глупость, а с другой, такой метод воспитания весьма эффективен. Теперь каждый будет присматриваться к курящему товарищу, чтобы дать тому хорошего пенделя под зад, если окурок окажется не в урне. Должен признать, что коллективные наказания все же имеют свой смысл. Нужно сделать так, чтобы все вокруг были лично заинтересованы в поддержании порядка, и тогда порядок будет идеальным.

Глава 7

Сижу на подоконнике и жадно читаю письмо от Вики. В армии, оказавшись в узком кругу сослуживцев, когда все новости ограничиваются тем, что происходит в части, любая информация «с той стороны» ценится просто на вес золота. Она возвращает тебя домой, к тем, кто тебе дорог, и напоминает, что там за забором воинской части есть совсем другая жизнь. Вика мне пишет о сданной на отлично сессии, о тренировках по карате, она с Борисом и Славиком продолжает заниматься в прежней секции, не забывая, впрочем, и моих уроков. Пишет о наших общих знакомых. Кстати, Ваньку тоже уже призвали, только, в отличии от меня, его забрили в погранцы. Неплохо. Погранцы в армии видят себя особняком, эти войска курируются КГБ, и как говорят сами програничники — они щит родины, а все остальные рода войск — это шурупы вкрученные в него. Еще Вика пишет о летней Москве, уже одевшейся в зеленый наряд, о прочитанных ею книгах, о просмотренных спектаклях и о прочих милых сердцу мелочах такой далекой гражданской жизни. Мелочи, о которых начинаешь по-настоящему задумываться только тогда, когда их лишаешься. Мне иногда кажется, что этой гражданской жизни никогда и не было, и она мне только приснилась, хотя с момента призыва, всего-то и прошло чуть более двух месяцев, как будто я родился и прожил всю свою жизнь в этом забытом богом месте, среди собранных здесь со всей страны нескольких сотен восемнадцатилетних пацанов.