Телохранитель Генсека. Том 3 (СИ). Страница 15

В подъезд влетел Урнов. Андрей Юрьевич был взволнован, быстро распорядился увезти всех лишних, привести лифт в порядок, «взбодрил» следователя, прошипев ему в лицо что-то явно нецензурное. Через пять минут после его появления в подъезде остались только консьерж на своем посту и ремонтники — они работали на верхнем этаже, восстанавливая лифт.

Меня Урнов «заметил» минут через десять после своего эффектного появления.

— Владимир Тимофеевич, у меня к вам несколько вопросов.

— Слушаю вас, Андрей Юрьевич.

Урнову сейчас, в семьдесят седьмом году, всего сорок лет. Но, несмотря на столь «юный» по аппаратным меркам возраст, он занимал серьезную должность. Заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС имел значительное влияние. Хотя, когда замечая этого «денди» среди матерых разведчиков, я испытывал когнитивный диссонанс. Урнов бы гораздо органичнее смотрелся среди публики Уимблдонского турнира или в компании английских игроков в гольф.

— Какие отношения вас связывали с погибшим? — спросил он, стараясь просверлить меня взглядом.

Я даже не сразу сообразил, что речь о заскочившем в лифт «южанине». Пришлось считать мысли собеседника, чтобы узнать побольше. Излишне торопившийся сосед оказался каким-то афганским оппозиционером, укрывавшимся в СССР. По материнской линии родственник Бабрака Кармаля. Но человек сильный и надежный, в отличие от будущего афганского лидера, демагога и алкоголика. Неудивительно, что Урнов так сильно расстроился.

— Отношения исключительно добрососедские, — ответил я, криво усмехнувшись. — Однако мы не успели познакомиться. И кто же это был?

— Человек, на которого сегодня совершили покушение. И, надо сказать, успешное. Больше не скажу — вы не имеете полномочий для доступа к подобной информации.

— Понятно… Значит, это не на мою же тещу покушались… — получилось слишком жестоко, но я не смог удержаться от сарказма — настолько не нравилось мне высокомерие Урнова

— Сейчас поедете со мной, поговорим с вами в другой… — он выдержал многозначительную паузу, — … обстановке.

— Боюсь, у меня сейчас беседа будет совершенно с другими людьми. И если они решат, что у вас хватит полномочий, то пригласят и вас.

Я в упор смотрел на Урнова. Он же, напротив, избегал смотреть мне в глаза, старательно отводил взгляд. Думая обо мне не самые приятные вещи.

Я устало вздохнул.

— Андрей Юрьевич, насколько я знаю, международный отдел расследований не ведет. У вас другие задачи. И, судя по тому, что сегодня случилось с вашим гостем, вы с этими задачами не справляетесь.

— Да вы просто не понимаете, кто сейчас погиб! Впрочем, как я уже сказал, эта информация не для вас.

— Я знаю. Для Удилова. А теперь позвольте проститься, у меня служба, — я коротко кивнул и вышел из подъезда.

Навстречу шла Светлана. Она выглядела такой счастливой, увлеченно разговаривая со смеющимися дочками, что защемило сердце. Я вдруг понял, почему в древности падишахи казнили гонцов, прибывших с плохими вестями…

Вся следующая неделя пролетела как один день. Не закончили прошлый переезд, а уже снова переезжали. Смиртюков, по личной просьбе Леонида Ильича, передал ключи и ордер на другую квартиру, в соседнем доме. Подъехали солдаты из комендантской роты и перевезли наши скромные пожитки.

На первом этаже этого дома находились гастроном и небольшая столовая. В шаговой доступности было буквально все. Зеленая зона, набережная Москва-реки, парки, скверы. Казалось бы, живи и радуйся, но Светлана сразу была так подавлена, что не обратила внимание ни на вид из окна, ни на планировку самой квартиры…

Хоронили Валентину Ивановну скромно. Я удивился, что Светлана не пролила ни слезинки. Стояла бледная, в черном платье и платке. Отстраненно принимала соболезнования. Так бывает — горе встает мерзлым комком в сердце — и человек замирает. Это плохо, как говорят психологи. Лучше выплакаться. На церемонии присутствовало несколько родственников из Серпухова, с работы пришел генерал Рябенко и ребята из охраны. После похорон провели небольшие поминки в столовой, там же, на Кутузовском.

Вот и всё… Не стало человека, который за последний год был для меня главным раздражителем. Но к которому я, тем не менее, привык и даже как-то привязался.

Что до новой квартиры, то мне она понравилась больше прежней. Да и жильцы дома были попроще — относительно попроще, конечно, но все же. В соседях у нас оказались в основном видные деятели культуры и науки. Надеюсь, у них нет кровных врагов и политических противников, как у недавнего афганского соседа. Шучу, конечно, и сам же вижу, что юмор черный, но, учитывая последние события, совершенно не удивляюсь этому.

Квартира была также меблирована и оснащена всей необходимой утварью, как и та, которую предложили первой. И главное, что этаж совершенно устроил Светлану — третий. Можно спокойно подняться по лестнице. В лифт жена не могла войти, боялась. И я ее понимал. Хорошо еще, что она не видела, как тело Валентины Ивановны достали из лифта.

Переживая случившееся, Света, как сомнабула, передвигалась по квартире. Чаще спала или просто лежала, уставившись в потолок неподвижным взглядом.

Мне даже не пришлось писать заявление на внеочередной отпуск, генерал Рябенко сам позаботился.

— Ты смотри там, если нужна будет помощь, сразу звони.

Но помощь не понадобилась. Я справлялся сам. Все дни проводил с семьей. Вместе с дочками разобрались потихоньку с вещами. Девочки, в силу возраста, быстро переключились на новые знакомства и события. Но все же, укладывая их спать, я мысленно делал внушение: «Ваша память о бабушке будет светлой. Бабушка далеко, но она любит вас. Вы вспоминаете ее тепло, без страдания».

И разговаривал с ними о смерти. Рассказывал об ангелах, в которых превращаются люди, о параллельных мирах, о переселении душ, о новом рождении в нашем мире. Боюсь, что у моих девчонок после наших вечерних бесед в голове будет каша. Но каждая из дочерей составила для себя приемлемую картину. Татьяна выбрала вариант с ангелами. Она раз и навсегда решила, что бабушка теперь летает на небе и смотрит на нее сверху. А вот Леночка спорила, что бабушка теперь родилась в другом измерении и теперь живет там. Но, как бы ни было, эти фантазии лучше горя и слез. Пусть их память о бабушке будет светлой.

А вот как вывести Светлану из ее состояния, я не знал. Перепробовал все — и гипноз, и внушение, но жена все глубже погружалась в депрессию. Ей просто необходимо заплакать! Выплеснуть горе со слезами, с криком и причитаниями.

На девятый день я устроил дома небольшие поминки. С девочками накрыли стол, приготовили кутью, поставили графин с компотом, конфеты. Я не знал, что еще нужно — кроме риса с изюмом в голову ничего не приходило. Уже когда накрыли стол, вспомнил о фотографии. Поставил на стол портрет Валентины Ивановны, перед ним стопку водки, накрытую сверху кусочком ржаного хлеба.

Светлана взяла фотографию матери в руки, прижала к груди и… наконец заплакала. Я обнимал ее, что-то говорил, какие-то пустые слова. Но когда у человека такое горе, любые слова будут пустыми.

Следующим утром Света впервые со дня смерти Валентины Ивановны проявила интерес к жизни. Она развесила на стенах фотографии в рамках, на комоде расставила фарфоровые статуэтки. Я нечаянно задел балерину, но, извернувшись, поймал ее на лету.

— Володя, осторожнее! — испуганно воскликнула Света. — Это моя любимая!

— Такая же хрупкая, как ты, — я обнял жену, поцеловал ее и прошептал:

— Все время боюсь тебя нечаянно сломать.

— Я крепче, чем ты думаешь, — Светлана фыркнула и ушла в спальню разбирать коробки с одеждой. Мне тоже полегчало, когда увидел, что жену начало отпускать.

Я позвал дочек и предложил:

— Как вы посмотрите на шоколадную колбасу?

— Папка, ты как маленький, — Таня улыбнулась. — Колбаса бывает из мяса.

— А у нас будет из шоколада.

— А шоколадная колбаса неправильная, — продолжала настаивать Татьяна.