Кореец (СИ). Страница 53

А ты знаешь, — продолжала свою лекцию Инна, — что раньше город назывался Порт-Петровск? Его еще Петр первый построил. А когда коммунисты захватили власть, сразу переименовали его в Махачкалу. «Кала» — это по-тюркски крепость, а Махач — имя дагестанского революционера. На самом деле звали этого революционера Магомед-Али, а Махач — просто кличка. Первая Махачкала вся была русской, а потом понаехали… с гор…

Я кивнул, мол, всё это страшно интересно, потом украдкой оглянувшись, не смотрит ли кто, привлек Инну к себе и поцеловал в губы. Она с готовностью ответила. Так мы и целовались, пока не услышали вежливое: «Кхе, кхе». Так дал знать о себе подошедший Колька.

— Поздно уже, что делать будем?

Я задрал голову кверху и увидел, как звезды заволакивает пришедшим с горы Тарки-тау туманом.

— Поехали домой, — сказала Инна, — завтра в рейс.

Отправление поезда Махачкала-Москва в три часа пятнадцать минут — время самое неудобное, в самую жару, когда плавится асфальт и мозги

Инна, со своими новыми друзьями-подельниками, появились на вокзале в десять утра. Еле встали после вчерашнего, позавтракать не успели, да и не лезло. Голова гудела, как трансформаторная будка, а в желудке было пусто и неспокойно. Поэтому сразу посетили вокзальный буфет.

С буфетчицей Мадиной, женщиной внушительных размеров и золотых зубов, Инна была знакома давно

— Мадиночка, родная, выручай! — с порога затараторила она. — Сделай что-нибудь по-быстрому, мне на планерку скоро. Чайку мне, покрепче. А ребятам… — она кивнула на своих спутников, скромно притулившихся за столиком у окна, — … ну, ты сама знаешь, чего им для бодрости духа надо.

Мадина выразительно хмыкнула, но спорить не стала. Работа у нее была такая — понимать людей с полуслова. Через десять минут на столе появились бутерброды с колбасой и сыром, Инне — стакан чая, ее товарищам — знакомый фарфоровый заварочный чайник, из носика которого тонко пахло коньяком.

— Главное — помочь нам эти баулы погрузить незаметно, до посадки, да в купе пристроить… — в сотый раз начал Миша.

— Харэ! — сердито сказала Инна. — За идиотку меня держишь? Повторяешь, как попугай. Я сказала: помогу. Только… если что — я вас впервые вижу. Идет?

— Идет! — он с облегчением выдохнул и поднял граненый стакан с коньяком на донышке. — Ну, за удачу! И за смелых женщин, которые не боятся трудностей!

Инна подставила для чоканья стакан с чаем.

— Всё ребятня, убегаю… сейчас планерка, потом подготовка вагона. Жду вас в половине третьего возле моего вагона с нерабочей стороны состава. Feuerstein?

— Jawohl Mein commander! — шутливо отрапортовал Миша.

Планерка была недолгой, надо было считаться со временем. До отхода поезда оставалось часа четыре, а дел еще выше головы. Принять вагон после предыдущей бригады, проверить исправность всего — от титана до туалета, получить чистое белье, запастись чаем, сахаром, печеньем для пассажиров… И, конечно, пополнить личные запасы — святое дело для любого работника сферы обслуживания.

В чаеразвесочной, пропахшей пылью и сладковатым ароматом грузинского чая №36, было на удивление пусто. Кладовщица тетя Шура, женщина неопределенного возраста с перманентной завивкой и вечно недовольным лицом, встретила Инну на удивление благосклонно — видимо, настроение было хорошее.

— Тебе сколько сахару-то, Инн? Семь блоков хватит? — спросила она, даже не дожидаясь ответа. — Хватит, конечно. Куда тебе больше? Чай какой будешь? Индийский кончился, бери грузинский, три пачки. Печенье будешь брать? А вот кофе есть, растворимый, индийский! Дефицит! Возьми баночку себе, потом сочтемся…

Подстаканники, ложки в целлофане, вафельные полотенца, даже салфетки бумажные — о, роскошь! — сегодня были в наличии. И туалетное мыло «Банное» Инна прихватила пачек десять — неподотчетный товар, всегда пригодится или самой, или толкнуть по сходной цене. Расписавшись в толстой амбарной книге и нагрузившись всем этим добром, как ишак на восточном базаре, Инна отправилась в ранжирный парк, к своему вагону — готовить плацдарм для секретной операции. Жизнь шла своим чередом, по строгим законам советской действительности, где дефицит и блат были такими же неотъемлемыми частями бытия, как партсобрания и пятилетние планы.

Коньяк в заварочном чайнике предсказуемо закончился. Тоска зеленая, помноженная на вчерашнее свадебное безумие и предстоящий риск, начала подкатывать к горлу. Надо было чем-то заняться, отвлечься.

— А пойдем на базар, что ли? — неожиданно предложил Колька, которому, видимо, тоже надоело созерцать пыльные стены вокзала. — Воздухом подышим. Местный колорит посмотрим.

— А пойдем, — согласился я от полной безысходности. Перспектива бродить по душному рынку под палящим солнцем не радовала, но сидеть и накручивать себя было еще хуже. Тем более, что Колька-то всю ночь дрых, как сурок, а я… скажем так, провел ночь с Инной в активном изучении особенностей секса с горячими уроженками юга. Не осуждаю ее, конечно, женщина красивая, темпераментная… Но вот встречаться с такими голодными до ласки дамами накануне ответственных мероприятий я бы никому не посоветовал. Организм потом требует исключительно горизонтального положения и минеральной воды. А вот в мирное время, наоборот, строго рекомендую! Эх, Инна…

Мы вышли с вокзала и почти сразу нырнули в бурлящую, кричащую, пахнущую всеми запахами юга тесноту махачкалинского базара. Солнце тут же скрылось за навесами из брезента, мешковины и чего-то еще, одному Аллаху ведомого. Стало темнее, но не прохладнее — воздух был густым, спертым, пропитанным ароматами специй, пота, подгнивающих фруктов и дешевой парфюмерии. Я почувствовал легкую дурноту, но отступать было некуда.

Прилавки ломились от всякой всячины. Торговали всем и вся, явно не заморачиваясь вопросами лицензий и уж тем более ОБХСС. Стиральный порошок «Лотос» соседствовал с кусками хозяйственного мыла размером с кирпич. Ослепительно блестели на солнце мотки проволоки для чистки посуды. Рядом — флаконы с шампунем «Яичный», тугие резинки для волос, пакетики с хной и басмой, пучки сушеного лаврового листа, связанные в веники. Потом торговые ряды неожиданно сменили профиль, и со всех сторон на нас нависли бюстгальтеры каких-то циклопических размеров, с чашечками, способными вместить средний арбуз. Вороха пестрого, аляповатого женского белья — трусы с начесом, комбинации из искусственного шелка, ночные рубашки фасона «прощай, молодость». Два раза нас бесцеремонно затерли в узком проходе две дородные матроны, с азартом выбирающие себе исподнее. Торговка лет сорока, сверкая золотыми зубами, помахала у меня перед носом гигантскими красными панталонами:

— Молодой человек, купи себе! Красота! Не пожалеешь! — и затряслась от беззвучного смеха. Соседки по прилавку тут же подхватили, загоготали в голос. Чувство юмора здесь было специфическим.

Кое-как вырвавшись из этого царства текстиля, мы снова оказались на солнцепеке. И тут же меня чуть не сбила с ног дребезжащая железная тележка на кривых колесах, груженая мешками. Ее толкал перед собой мужик неопрятного вида, в рваной майке.

— Расходись! Дорогу! — орал он басом, не обращая внимания на пешеходов.

«Бери, хороший, парень, свэжий, очень хороший!» — неслось со всех сторон. Черные от загара, изможденные люди сидели и стояли под самодельными навесами из картона, пытаясь продать свой нехитрый товар. Кое-где в тени грузовиков ГАЗ-51 прятались мужчины, а из кузовов на землю скатывались полосатые арбузы и продолговатые дыни-торпеды. «Слаткий Априкос!» — прочитал я корявую надпись на картонке. Египетскими пирамидами громоздилась хурма — оранжевая, спелая. Рядом — горы румяных яблок, янтарных груш, мясистых помидоров. Тут же — связки стручковой фасоли, россыпи баклажанов, иссиня-черных, как южная ночь. И виноград — гроздья крупные, мелкие, фиолетовые, зеленые, почти черные. По рядам, зачем-то помахивая длинной плетью, как заправский барин, ходил усатый тип — видимо, местный сборщик дани за торговое место.