Кореец (СИ). Страница 45

Мы поднялись по трапу на ходовой мостик — крошечную рубку, где пахло табаком, рыбой и еще чем-то кислым. За штурвалом стоял капитан. Седой, усатый, с лицом, похожим на карту Каспийского моря — все в морщинах, складках и следах от ветров. Усы у него были совершенно белые, пышные, как у моржа из мультфильма, и он их постоянно поправлял.

— Товарищ капитан дальнего плавания… — начал было я, пытаясь наладить контакт.

Он прервал меня, не поворачивая головы от штурвала, но поправив свои смешные усы.

— Какого дальнего? Ближнего я плавания капитан. По каботажу ходим. Но ты вот что запомни, сынок, — он все-таки повернул ко мне свое обветренное лицо, глаза у него были неожиданно голубые, выцветшие, как старая джинса, — кто на Хазаре* не плавал, тот и не моряк вовсе! У нас тут, на Каспии, четыре сопли на погон зазря не вешают! — Он ткнул пальцем в свои крошечные, выгоревшие погончики с парой тусклых, сломанных золотых нашивок.

*[Хазар — древнее название Каспийского моря, которое до сих пор в ходу у местных рыбаков и моряков]

— Верю! — заверил я. — Для меня любое плавание — дальнее, как только из порта выходим. Особенно в сумерках. И на таком… э-э… быстроходном судне.

Капитан оценил мою вежливость (или иронию?), крякнул и взялся за штурвал. Двигатель чихнул, затарахтел, и «Чайка», вздрогнув всем своим измученным корпусом, медленно отошла от причала, оставляя за кормой мутный, пенный след.

Мы вышли из залива в открытое море. Вода здесь была другого цвета — не мутная, портовая, а густая, изумрудно-зеленая, с темными провалами глубины. Ветер, как ни странно, стих. Море разгладилось. Солнце уже почти село, оставив на западе багровую полосу. По воде тут и там плавали бурые пятна водорослей, вырванных недавним штормом. Донная трава — «зостера», как пояснил капитан, любимый корм местной утки-«кашкалдака» — была разбросана повсюду, словно кто-то разбросал по морю клочки сена.

Вокруг, до самого горизонта, простиралось бескрайнее морское поле, изрытое мелкими бороздками волн. «Вечная пахота моря…» — пронеслось у меня в голове. То ли я где-то слышал эту фразу, то ли она родилась сама, навеянная этим величественным и немного печальным зрелищем. Тысячи оттенков зеленого, синего, бирюзового переливались в лучах заходящего солнца. Наша «Чайка» шла, мягко покачиваясь на гребнях невысоких волн. Водорослей становилось все больше, но они были уже другого цвета — темнее, гуще, чем у берега. Чувствовалось дыхание открытого моря.

Нам предстояло идти на северо-восток, к одному из многочисленных островов в восточной части Каспия. Название острова капитан не уточнил, да мы и не спрашивали. Чем меньше знаешь — крепче спишь, особенно в таких делах. Там, на этом безымянном клочке суши, окруженном камышами и мелководьем, и располагалась главная база местных браконьеров. Тайное царство, живущее по своим законам, куда не совались ни пограничники, ни рыбоохрана (разве что за своей долей). Там нас ждал наш «деликатес». И, как предупреждала Алла, возможно, не только он.

Остров оказался неожиданно большим, поросшим седой, выгоревшей травой и колючками — эдакая лысина посреди безбрежного Каспия. Ни одного деревца — только песок, известняковая белизна почвы да редкие темные кляксы жестких кустарников, разросшихся, как злокачественные опухоли. Взгляд тонул в этом однообразии, не находя, за что зацепиться.

Комплекс зданий бывшей метеостанции, куда нас привел капитан, выглядел так, будто пережил атомную бомбардировку. Три каменных барака, грузные, осевшие по самые окна в песок, иссеченные шрамами от дождей и ветров, оплавленные солнцем. На стене одного — остатки лозунга, выведенного когда-то густой масляной краской: «…ФЕВРАЛЯ 1966… СЛАВА КПСС». Февраль давно прошел, слава, видимо, тоже, остался только облезлый фасад и гулкий ветер в пустых оконных проемах. Рядом ржавел остов полузанесенного песком трактора «Беларусь», из земли торчали просмоленные доски развалившихся лодок, как ребра доисторических чудовищ. Дверь одного из бараков с жутким визгом раскачивалась на ржавых петлях, в стенах зияли дыры. Мертвая зона.

И разнотравье здесь было в основном сине-серое, цвета ветоши. Почва казалась известково-белой, на небольших барханах темными кляксами чернели колючки, разросшиеся до размеров кустарников. Справа показались серо-зеленоватые темные полосы.

Нас успели заметить — от метеостанции к нам потянулась странная делегация: какая-то женщина в парандже, малюсенький, смуглый до черноты усатый человек, высокий азиат скособоченный на одну сторону, мальчик в коротких шортах и еще несколько детей — мал мала меньше.

— Это что за богадельня? — хмуро поинтересовался Колька.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся капитан. — компания местных придурков для отвода глаз, если вдруг проверка.

Делегация, не дойдя до нас метров десять, выстроилась в неровную шеренгу, словно почетный караул. Женщина в парандже молча уставилась в пространство. Дети захихикали. Кривобокий азиат что-то мычал себе под нос. А усатый карлик вдруг подскочил ко мне и, скаля желтые зубы, прошамкал:

— Эй, бача, папироска есть? Дай закурить!

Я пожал плечами — чего не сделаешь ради конспирации — и достал пачку «Беломора». Карлик с неожиданной резвостью выхватил пачку, вытряхнул из нее чуть ли не половину папирос и с щедростью восточного владыки раздал всем присутствующим, включая детей и даму в парандже. Те, кто постарше, тут же задымили, пуская колечки в каспийское небо. Младшие засовали папиросы за уши — видимо, на потом.

— Не наглей, Керим, — заметил ему капитан.

Карлик продолжал скалиться. Глаза у него были безумные.

По берегу озабоченно бродил какой-то мужик с большим шахтерским фонарем, по виду русский…или татарин, он приветственно помахал капитану, тот махнул в ответ.

— Руслан, где твои архаровцы? Почему не грузятся? Я долго ждать не могу.

— Не кипешуй, Михалыч, все под контролем! — зычно отозвался Руслан. Голос у него был сиплый, прокуренный. — Щас калады проверят, с рыбой будут! Керим! — рявкнул он на карлика. — Чего встал, идолище? А ну, метнулся за мужиками! Живо!

Карлик что-то промычал в ответ и припустил к баракам с такой скоростью, что его пятки засверкали.

— Он главный тут, — кивнул в сторону Руслана капитан, — Шеф лодок. Заправляет всем процессом. Люди как раз ушли калады проверять. Сейчас с уловом вернутся, он им светит, чтобы к берегу причалили правильно.

Я уже знал, что калада — огромная браконьерская сеть, длиной до километра, снабженная здоровенными крючками, на которые насаживается бедная рыба. Эти браконьеры несколько раз в день гоняли на своих лодках проверять улов. Лодки у них были под стать сетям — монструозные байды, способные нести тонну груза, оснащенные тремя, а то и четырьмя (!) подвесными моторами. Самые продвинутые ставили японские «Сузуки» — откуда только доставали? По бокам лодок были принайтованы дюралевые топливные баки, похожие на авиационные бомбы — «сигары», как их называли на местном сленге. С такими «торпедами» можно было уйти от любой погони.

Из бараков, позевывая и почесываясь, начали выползать мужики — заспанные, небритые, в грязных робах. Вид у них был самый что ни на есть бомжеватый. Но, увидев капитана, они моментально преобразились — вытянулись, натянули на лица подобие деловой озабоченности. Минута — и они уже бегут мимо нас к сейнеру, таща тяжелые деревянные ящики. В ящиках, пересыпанные колотым льдом, серебрились тушки осетров — результат вчерашней рыбалки.

— Живей, черти окаянные! — подбадривал их Михалыч. — Пойдемте, цех покажу, — сказал он нам.

Балычный цех, с жалюзи вместо стен, чтоб вялению не мешали прямо падающие лучи солнца. Осетровые, севрюжьи и белужьи балыки вялятся подвешенными на вышках и омываются прохладным воздухом от работающих вентиляторов. Гудит дизельгенератор.

— Хороший хозяин раньше только ранней весной балыки вялил, — говорит Михалыч, — на естественном ветерке. А теперь план. Вялению балыка нас татары научили. Как Русланчик. «Балык» — по-татарски «рыба». Эх, разве такие балыки были раньше, весной на ветерке.