Кореец (СИ). Страница 28

Я взял газету и вернулся в купе. «Правда» от 22 июля 1969 года… Первая полоса пестрела заголовками о достижениях соцстроительства, о рекордном урожае и о встрече Леонида Ильича Брежнева с делегацией из ГДР. Привычная советская риторика, за которой пряталась совсем другая страна — та, в которую мы сейчас ехали с контрабандной миссией.

Глубоко в колонках новостей я нашел маленькую заметку: «Американцы высадились на Луну». Всего несколько строк, и ни намека на эпохальность этого события, будто речь шла об очередной районной спартакиаде.

И правильно, никакого достижения не было. Ложь, звиздеж и провокация. Первыми на Луну прибыли Незнайка с Пончиком. Не верите? Это ваши проблемы.

— Что там пишут? — поинтересовался Колька, разворачивая на столе свою таежную снедь. — Опять про стройки коммунизма?

— Да всё то же, — усмехнулся я. — А вот, американцы на Луну высадились.

— На Луну? — Колька фыркнул. — Брехня всё это. Придумают же. На Луне — ни воздуха, ни воды. И эта… невесомость. Как они там ходить-то будут?

Во истину, устами таежного отрока глаголит истина.

— В скафандрах, — ответил я серьезно. — там чушки чугунные, к ногам привязаны, так что не взлетят пока не отвяжут.

Колька посмотрел на меня с подозрением.

— Гонишь?

— Если кто и гонит, то не я, — я сложил газету.

Колька пожал плечами. Для него космос был чем-то абстрактным, далеким от реальных проблем выживания в тайге или провоза контрабанды через границу.

В дверь постучали — проводница принесла чай в подстаканниках. Два кусочка сахара лежали на блюдцах, словно маленькие кирпичики для строительства сладкой жизни.

— Приятного чаепития, — сказала она и удалилась.

Колька разложил на столе своё богатство — нарезанная кружками домашняя колбаса, сало с прослойками мяса, обсыпанное черным перцем и чесноком, ароматный бородинский хлеб, завернутый в чистую тряпицу.

— Угощайся, — кивнул он. — всё натуральное. Не то что ваши сосиски с бумагой.

Я тронул колбасу — твердая, плотная, с кусочками жира и чеснока, душистая, словно впитала в себя весь дух Дальнего Востока — свободный, дикий, настоящий.

— Спасибо, — взял себе кусок. — Дело говоришь, на такой колбасе доедем как миленькие.

Колька усмехнулся, довольный похвалой. Вообще, он много улыбался, но как-то незаметно, скупо, словно опасаясь растратить запас улыбок до старости.

За окном бежал пейзаж средней полосы — поля, сохранившиеся кое-где вдоль рек рощи. Прилегающая к Подмосковью индустриальная часть Центра.

— О чем задумался? — спросил Колька.

— Да так, разное в голову лезет, — уклончиво ответил я. — Надо продумать всё до мелочей.

— Когда прибудем в Астрахань, есть мысли, где остановимся?

— Поселимся в какой-нибудь гостинице, — ответил я. — Переночуем и на паром — в Красноводск.

— Гостиница, это плохо, — он покачал головой. — Там паспорта, прописка, учет. Лучше у частника снять, на окраине. Заплатим — и никаких вопросов. Потом по-тихому на пристань и на пароход.

Опять он мыслил, как нелегал, как человек, привыкший обходить систему. Но в этом была логика: чем меньше следов мы оставим, тем лучше. Потому что, чем всё кончится — непонятно.

— Ты прав, — согласился я. — Так и сделаем.

Колька довольно кивнул, взял еще кусок колбасы, положил на хлеб и с аппетитом принялся жевать, запивая чайком. Его жизненная философия была проста: ешь, когда есть возможность; отдыхай, когда есть время; будь настороже всегда.

— А если поймают с икрой? — вдруг спросил он, глядя мне в глаза.

Вопрос застал меня врасплох. Мы оба знали ответ, но не произносили его вслух, будто суеверно опасаясь накликать беду.

— Я на себя всё возьму, — ответил я, не отводя взгляд. — Статью… а долг и так мой.

— Да я не про это… — поморщился Колька. — Ладно, мне не привыкать, а ты-то в первый раз против закона попер. Не страшно?

— Ссыкотно, конечно, малость. От срока может и отмажут, все-таки отличником был «боевой и политической», мастером спорта, Спорткомитет характеристику напишет, возьмут на поруки… а вот Нуждин по головке не погладит… десять штук мне взять неоткуда.

Колька помолчал, размышляя. Потом вдруг спросил:

— У тебя девушка есть?

Интересный вопрос. Я задумался. У Миши, несмотря на внешнюю привлекательность, постоянной девушки не было, так эпизодические связи, с такими же как он профессиональными спортсменками, на пару перепихов. Свободного времени мало, вечно на сборах, на соревнованиях. Учеба, опять же. Да и в Москве он жил недолго. А жениться… он твердо дал себе зарок — только на кореянке. Или по крайней мере, с корейскими корнями, как мама. Верно говорят — мужчинам часто нравятся женщины внешне похожие на мать. Миша был из таких. Пусть отношения у них были, мягко говоря, сложные, но это сидело где-то в подсознании и логике не поддавалось.

В этом крылись корни проблемы. Для приморских корейцев Миша — неполноценный кореец. Практически, русский. Да, община помогла ему, но это скорей всего по протекции деда. А так, ни один уважаемый отец семейства не даст благословения свей дочери на такой брак (порядочная корейская девушка выйдет замуж только за корейца). А та никогда не осмелится пойти наперекор родителю. Вы скажите — а, как же Вера Пак? Так она была сирота — некому запрещать. И всё равно, ей пришлось уехать от осуждения соплеменников. В Москве же просвещенную кореянку, отвергающую домострой днем с огнем, не сыщешь, так что серьезные отношения откладывались, на когда-нибудь потом.

Это была правда… для Михаила. А для меня? Марина? Наверно, если бы она осталась, мы бы так и жили. Но она не осталась. Наташа? Это и вовсе смешно — роль любовницы без обязательств, не для неё. А что-то большее — не для меня.

— Что молчишь? Сложный вопрос?

— Нет, Колька, нет у меня девушки… ни постоянной, ни временной. А у тебя?

— Да так, была одна, — Колька отвел взгляд. — В Уссурийске. Женихался к ней… Да не сложилось…

Боль промелькнула в его глазах и тут же спряталась, как испуганная рыба в глубину. Колька не из тех, кто долго концентрируется на душевных ранах. Он как таежный зверь — зализал рану и двинулся дальше, к следующему охотничьему угодью, к новой добыче.

— А что не так случилось? — спросил я, не удержавшись.

— Замуж вышла, пока я по тайге шастал, — он пожал плечами. — За ревизора из Ташкента. В отпуск приехал к родственникам и окрутил девчонку. У него, говорят, трехкомнатная квартира с ванной, машина «Волга» и перспективы роста. А у меня что? Японский штык да тайга за окном. Хотел я ему рога обломать, так вся родня на дыбы, что её, что моя. Он уважаемый человек, а ты, говорят, бандит с большой дороги и будущего у неё с тобой нет.

Он усмехнулся, но в этой усмешке читалась застарелая боль — как заноза, которую не вытащишь, потому что она слишком глубоко.

— Не переживай, — сказал я неуверенно. — Ещё встретишь свою…

— Да брось, — Колька отмахнулся. — Мне баб хватает. Был бы я женат, разве подписался на эту авантюру? Сидел бы дома, лаптем щи хлебал, в телевизор пялился. Скука смертная. Выпьем? — предложил он вдруг, доставая из-за пазухи фляжку.

Я покачал головой:

— Давай вечером. Сейчас надо мозги держать ясными.

Он кивнул, соглашаясь, и убрал фляжку обратно.

За окном потянулся какой-то поселок: сотен пять одинаковых двускатных крыш вразброс, сады, антрацитно-черная земля. За штакетником виднелись заросшие травой прогоны. Под насыпью лежало стадо, бородатый пастух, запрокинув голову, пил из бутылки молоко.

Идиллия. Пастораль в сепии, мелькнувшая на пару минут в окне купе. Люди живут здесь, рождаются, пашут этот чернозем землю, пасут коров, умирают, не зная ни о Битлз, ни о скором триумфе Pink Floyd, ни о том, что их страна через двадцать с небольшим лет рассыплется, как глиняный горшок, упавший на каменный пол. Глядя на пастуха, безмятежно пьющего молоко, я поймал себя на мысли — этот точно не доживет.

Дед допил, вытер губы рукавом и, опираясь на длинную палку, лениво побрел за стадом, растворяясь в утренней дымке. Пастораль, мать её. Мир за окном жил своей, отдельной от нас жизнью. Мирной, скучной, как лекция по политэкономии. И только мерный стук колес напоминал, что моя собственная, безумная пьеса продолжается, и антракта не предвидится.