Проклятие прабабки. Книга 1 (СИ). Страница 25

Сейчас всё это неожиданно обрело для меня свой, особый смысл. Эти трухлявые деревяшки видели, как по деревне расхаживала моя прабабка и прапрабабка. Здесь росла моя бабушка и мама. Здесь всё пропитано семейной историей.

Дальше, за селом, расположились останки брошенного помещичьего дома Урядовых. Вокруг него раскинулся шикарный яблоневый сад, который и дал название бывшему колхозу «Сады Октября». Это всё, что я знала о Васильевке. Бывая тут наездами, я больше интересовалась речкой и лесом, где росла сладкая дикая малина, где бабушка учила меня отличать поганки от рядовок, где я срывала чистотел и лечила его жёлтым соком свои разбитые коленки.

Я сделала круг по улицам деревни и подошла к машине, чтобы доехать до дома. Малыш всё также яростно лаял за забором, пока я нащупывала ключ под заветным камнем. Когда с бытовыми делами было покончено — мешок с продуктами, моя сумка и портфель с ноутбуком принесены в дом, на плитку поставлен кипятиться чайник — я устроилась на кухне и открыла ежедневник. Нужно собрать мысли в кучку, чтобы понимать, куда двигаться дальше.

Итак, на 1935 год в этом доме проживала моя прапрабабушка Феодора Захаровна, её дочка Варвара (моя предполагаемая прабабка), и две внучки Лида и Лиза. Судя по фамилиям, либо это были внучки от разных детей, что очень вероятно, либо обе были дочерьми прабабки Варвары, но от разных мужчин. Возможно, у Феодоры Захаровны был сын некто Зеленин Иван, и бабушка Лиза — его дочь. Тогда непонятно, прямая ли прабабка мне эта Варвара или двоюродная?

Пока что одни загадки, но сейчас я знаю несравнимо больше, чем моя мама и я сама еще месяц назад. Ещё был, скорее всего, Александр Зеленин, чьей дочерью была Варвара Александровна. Это, значит, муж Феодоры Захаровны. И если Варвара 1900 года рождения, значит, дальше искать следы семьи надо в метрических книгах. После революции 1917 года они велись еще несколько лет, но после 1920 почти везде их функции были переданы ЗАГСам. Это я знала из генеалогических книг, которые скачала себе по подписке.

Чтобы найти метрическую книгу, нужно знать церковь, в которой крестили Варвару. Хотя, чего я в неё вцепилась? Теперь я могу искать еще Феодору и её мужа Александра, а они родились задолго 1900 года. В Васильевке была церковь, но как давно она существовала, я не знала.

Интересно, были ли Феодора с Варварой православными? Может быть, они лютеране или вообще католики? У меня взрывалась голова. Срочно требовалось передохнуть и собраться с мыслями. Опираться на факты, а не на домыслы.

А ещё во мне назрела необходимость обшарить Томин дом. С детства я боялась входить на чердак, где пылилось барахло, стаскиваемое туда годами. Там были старые детские кроватки, колченогие стулья, ворохи изношенного постельного белья. Тома ничего не выкидывала, боясь, что настанут трудные времена и нам всё это добро ещё пригодится. Что я там надеялась найти? Не удивлюсь, если обнаружу и фотографии, и документы, и даже клад времён Петра Первого. Я хохотнула про себя и выключила запыхтевший чайник. Пора поужинать и составить план действий на завтра.

Очень кстати, что здесь нет ни Томы, ни Димы. Я спокойно заберусь на чердак и проведу там хоть весь день. А ещё схожу на пляж, искупаюсь и позагораю. В конце концов, я уже почти пропустила целый месяц лета! Возьму с собой еду, воду и устрою самый настоящий пикник. Я так давно не была наедине с самой собой, что очень радовалась тишине и одиночеству.

Поужинав захваченном в супермаркете бургером (Таня, опять сухомятка! — прозвучал в голове мамин голос), запив его некрепким чаем, я погасила свет и улеглась спать, чтобы завтра проснуться пораньше. Летние сумерки уже истаяли, на деревню опустилась ночь.

Едва закрыв глаза, я провалилась в сон. Почувствовав, как закололо ноги, я посмотрела на них и поняла, что стою босиком на сырой траве. Вокруг стелется туман, передо мной — крыльцо большого деревянного дома, затянутого паутиной. И я точно знаю, что мне надо войти, потому что меня там ждут.

Глава 13

Дом смотрел на меня провалами разбитых окон, кое-где ощериваясь осколками стекла. Он был угрюм и мрачен, и он ждал меня. Звал. «Заходи», — слышалось мне в шелесте разросшихся кустов в палисаднике. «Мы ждём», — шептали ступени. И я ступила на первую из них. Дверь, покрытая зазубринами и следами от пуль, тихо отворилась и на меня пахнуло пылью времён.

Я зашла в коридор и поняла, что знаю это место. Деревянные половицы длинного коридора вели вглубь, но я заглянула в первую же распахнутую дверь. Это была большая зала, посреди которой стоял накрытый стол. На круглой деревянной столешнице лежала когда-то белая скатерть, свисая краями по бокам. Скатерть прижимали тяжелые фарфоровые тарелки, массивные серебряные ложки, вилки и ножи. Стояли подсвечники. Где-то в центре стола под слоем пыли тускло светился самовар. В окна лился серый сумеречный свет, освещая этот накрытый стол и тарелки, которые так и не успели наполниться едой.

Стулья были обиты мягким бархатом, цвет которого я не могла разобрать из-за пыли. Они были выдвинуты кое-как, некоторые валялись на полу. Было полное ощущение, что гости вдруг резко повскакивали из-за стола, опрокинув кто кубок, кто вилку. Тут же на полу валялся полуистлевший перьевой веер.

Со стен на меня смотрели лица, покрытые паутиной и липкой серой пылью. Над столом висела люстра с истлевшими свечами. Это был пир, прерванный на самом интересном месте.

Я вышла из залы и вернулась в коридор, двинувшись по скрипучим половицам вперёд. Заглянула в комнату напротив залы и увидела, что это служебные помещения: тут стояли старинные резные наборные шкафы со стопками тарелок, рядами кувшинов и ящиками со столовыми приборами. Всё это великолепие содержалось в идеальном порядке, разве что никто не протирал эту посуду последние сто лет.

Я прошла дальше. Меня тянуло вглубь дома. Я видела, как какая-то маленькая девочка бегала по этим половицам, весело смеясь и играя в прятки. Её русые волосы были собраны на макушке голубой атласной лентой, а длинное платьице мешалось маленьким ножкам. За мной бегал отец, а где-то там, я знала — была мать. Это была я, но много лет назад.

Но вот видение с девочкой исчезло, и я опять оказалось в сером унылом запустении некогда светлого и оживлённого дома.

Я заглянула в следующую комнату дома и увидела, что там тоже царит неразбериха и запустение. Вот кто-то забыл на спинке стула бархатную накидку, отороченную беличьим мехом. Он был почти весь изгрызен молью и покрыт паутиной. На столах валялись карты и разбитая фарфоровая трубка, из которой кто-то не успел выкурить свой табак, и он дочерна окрасил стенки цвета слоновой кости. Здесь стены украшали нежные акварели и наивные деревенские пейзажи. Один стул был сломан, а карниз с тяжелой дырявой шторой одним концом упирался в пол.

Эта комната была сильно разрушена — поломанная мебель, чья-то разрубленная трость с набалдашником. Сердце сжалось: кто-то прервал своё весёлое застолье и был вынужден защищаться от неизвестной разрушительной силы.

Но дом ждал. Он звал, он манил меня дальше, комната за комнатой открывая свои тайны. Следующая комната напротив разрушенной гостиной была кухней. Здесь ровными рядами висели под потолком медные кастрюли и сковородки. Половники на стенах годами собирали пыль вместо супов и компотов. Котлы и гигантские кастрюли остались стоять в безупречном порядке, словно их совсем не затронула стихия, разгулявшаяся в доме.

Я дошла до конца коридора и увидела лестницу, ведущую на второй этаж. Дом совершенно не пугал меня — он навевал щемящую грусть своей заброшенностью и постоянным ожиданием той, которая должна была вернуться в него сто лет назад. Этой особой была я.

Я поднималась по лестнице, узнавая каждую щербинку, каждый скрип. Я ходила по ней сотни тысяч раз, но сейчас я шла по ней в свой последний раз. Я чувствовала себя Спящей царевной, которая уснула на сто лет и, проснувшись, нашла своё королевство разрушенным.