Прощай, оружие!. Страница 4

– Бойня была страшная.

– Вы там были?

– Нет.

– Мне рассказывали, – сказала она. – Здесь война идет совсем иначе. А тросточку мне прислали. Его мать прислала. Трость вернули с другими его вещами.

– И долго вы были обручены?

– Восемь лет. Мы выросли вместе.

– А почему так и не поженились?

– Не знаю, – сказала она. – По моей глупости. Надо было дать ему хоть это, но я почему-то решила, что так только наврежу.

– Ясно.

– А вы когда-нибудь любили?

– Нет, – ответил я.

Мы присели на скамейку, и я посмотрел на мисс Баркли.

– У вас красивые волосы, – сказал я.

– Вам нравятся?

– Очень.

– Я собиралась отстричь их, когда он погиб.

– Не может быть.

– Мне хотелось что-нибудь для него сделать. То, другое, меня не интересовало, зато у него было бы все, чего он хотел. Если бы я это понимала, то все могла бы ему дать, хоть бы и без женитьбы. Теперь-то я понимаю, а тогда он так и ушел на войну…

Я промолчал.

– Я ничего тогда не понимала. Думала, будет только хуже, что он этого не перенесет, ну а потом его убили, и теперь все кончено.

– Наверное.

– Не наверное, а точно, – сказала она. – Все кончено.

Мы оглянулись на Ринальди, который беседовал с другой медсестрой.

– Как ее зовут?

– Фергюсон. Хелен Фергюсон. Ваш друг ведь врач, да?

– Да. И очень хороший.

– Замечательно. Редко встретишь хорошего специалиста так близко к фронту. Мы ведь близко к фронту?

– Да.

– Дурацкий фронт, – сказала она. – Но здесь очень красиво. Так что же, будет наступление?

– Да.

– Тогда у нас появится работа. Сейчас работы никакой нет.

– А вы давно в медсестрах?

– С конца пятнадцатого. Ушла следом за женихом. Помню, глупая была и воображала, как он попадает ко мне в госпиталь. С сабельным ранением или с перебинтованной головой. Или с простреленным плечом. С чем-то живописным.

– Что ж, фронт у нас живописный, – сказал я.

– Это правда, – сказала она. – Никто не понимает, как там во Франции. В противном случае это все давно закончилось бы. Его не ранило саблей. Его разорвало на куски.

Я промолчал.

– Как думаете, это никогда не кончится?

– Когда-нибудь кончится.

– И что же должно случиться?

– Кто-нибудь где-нибудь да сломается.

– Мы сломаемся. Мы сломаемся во Франции. Нельзя продолжать делать то же, что и на Сомме, и не сломаться.

– Здесь точно никто не сломается, – сказал я.

– Вы так думаете?

– Уверен. Прошлым летом дела шли очень хорошо.

– Но и здесь тоже могут сломаться, – сказала она. – Кто угодно может.

– Значит, и германцы тоже.

– Нет. Только не они.

Мы присоединились к Ринальди с мисс Фергюсон.

– Как тебе Италия? – спрашивал Ринальди у мисс Фергюсон по-английски.

– Довольно неплохо.

– Не понимать, – покачал головой Ринальди.

– Abbastanza bene, – перевел я.

Он снова покачал головой.

– Это плохо. Тебе нравится Англия?

– Не очень. Я, видите ли, из Шотландии.

Ринальди беспомощно посмотрел на меня.

– Она из Шотландии, поэтому любит Шотландию больше Англии, – пояснил я на итальянском.

– Но Шотландия и есть Англия.

Я перевел.

– Pas encore, – сказала мисс Фергюсон.

– Еще нет?

– И никогда не будет. Мы не любим англичан.

– Не любить англичан? Не любить мисс Баркли?

– Ну, это совсем другое. Не нужно все воспринимать так буквально.

Мы поболтали еще немного, затем пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. По дороге домой Ринальди сказал:

– Ты нравишься мисс Баркли больше, чем я. Это заметно. Впрочем, шотландочка тоже очень мила.

– Очень, – согласился я, хотя даже не обратил на нее внимания. – Она тебе нравится?

– Нет, – сказал Ринальди.

Глава 5

На следующий день я решил снова повидать мисс Баркли. В саду ее не было, и я зашел на виллу с бокового входа, куда подъезжали санитарные фургоны. Внутри я застал старшую медсестру. Она сказала, что мисс Баркли на дежурстве – вы ведь в курсе, что идет война? Я ответил, что в курсе.

– А вы тот самый американец в итальянской армии? – спросила она.

– Так точно.

– Как же вас угораздило? Почему вы не присоединились к нам?

– Не знаю, – ответил я. – Могу присоединиться сейчас.

– Нет, сейчас, боюсь, не получится. Скажите лучше, как вы очутились в рядах итальянцев?

– Я был в Италии, – сказал я, – и знал итальянский.

– Вот как, – сказала она. – А я его учу. Красивый язык.

– Говорят, его можно освоить за пару недель.

– Ну нет, я за пару недель не освою. Я учу его уже несколько месяцев. Если хотите, зайдите снова после семи. Она тогда освободится. Только не приводите с собой толпу итальянцев.

– Даже несмотря на красивый язык?

– Даже несмотря на красивые мундиры.

– Что ж, доброго вечера, – сказал я.

– A rivederci, tenente.

– A rivederla [5] .

Я отдал честь и вышел. Невозможно отдавать честь иностранцам на итальянский манер, не испытывая конфуза. Итальянский салют не рассчитан на экспорт.

День был жаркий. Утром я ездил смотреть плацдарм у переправы в Плаве. С этого тет-де-пона планировалось начать наступление. В прошлом году продвигаться по другому берегу было невозможно, потому что с перевала к понтонному мосту вела всего одна дорога, и та почти на милю простреливалась пулеметами и артиллерией. Еще она была слишком узкой, чтобы по ней проехал весь транспорт, участвующий в наступлении, и австрийцы могли разнести всех в клочья. Однако итальянцы форсировали реку и заняли полосу мили в полторы на австрийском берегу. Это создавало угрозу для австрийцев, зря они дали итальянцам там закрепиться. Полагаю, австрийцы уступили, потому что сами продолжали удерживать плацдарм у моста ниже по течению. Австрийские окопы были устроены выше по склону, всего в нескольких ярдах от итальянских позиций. Там раньше был небольшой городок, но теперь он лежал в развалинах. Осталась только разрушенная железнодорожная станция и каменный мост, который нельзя было починить и использовать, потому что он прекрасно простреливался.

Я проехал по узкой дорожке к реке, оставил машину у перевязочного пункта под холмом, перешел по понтонному мосту, укрытому за горным отрогом, и обошел окопы на месте сровненного с землей городка и вдоль склона. Все сидели по блиндажам. Всюду были сложены ракеты, которые запускали, чтобы запросить поддержку от артиллерии или обмениваться сигналами, когда телефонный кабель был перебит. Было тихо, душно и грязно. Я взглянул через проволоку на расположение австрийцев: ни души. Я выпил со знакомым капитаном в одном из блиндажей и тем же путем вернулся назад.

Сейчас заканчивали прокладывать новую дорогу, которая шла по горе, а затем зигзагом спускалась к мосту. Как только ее доделают, начнется наступление. Дорога, петляя, проходила через лес. План был такой: всё подвозить по новой дороге, а пустые грузовики, телеги и груженные ранеными фургоны, как и весь обратный транспорт, отправлять по старой узкой дороге. Перевязочный пункт располагался на австрийском берегу, за холмом, и раненых должны были на носилках перетаскивать через понтонную переправу. Предполагалось, что во время наступления все так и будет работать. Однако, насколько я мог разглядеть, последняя миля новой дороги, где кончался уклон, была открыта для австрийской артиллерии. Скверная получалась штука. Впрочем, я приметил место, где машины, преодолев опасный участок, смогут укрыться в ожидании раненых, которых понесут через понтон.

Мне хотелось проехать по новой дороге, но ее пока не доделали. Она казалась добротной и широкой, с плавным уклоном и изгибами, которые красиво петляли в просветах между деревьями на горном склоне. Для машин с металлическими колодками трудностей не будет, да и по пути вниз они не будут нагружены. Обратно я поехал по старой узкой дороге.